Александр Генис: В 11 часов 11 числа одиннадцатого месяца 1918 года окончилась Первая мировая война. С тех пор этот день стал в Америке праздничным. Вот и на этой неделе 11 числа 11 месяца 11 года страна отметит День ветеранов. Участников той войны уже совсем не осталось, но живы ветераны других войн, в том числе еще более страшной – Второй мировой, о которой пойдет речь в материале, подготовленном для слушателей “Американского часа” нашим корреспондентом Владимиром Абариновым.
Владимир Абаринов: Федеральный праздник День ветеранов установлен в честь солдат всех войн, но мы сегодня расскажем о проекте, посвященном ветеранам одной битвы – Сталинградской. Он называется “Лица Сталинграда”. Началось с того, что я увидел на выставке фотографий шесть портретов ветеранов Второй мировой, немцев и русских, и познакомился с автором снимков – фотографом Эммой Додж-Хэнсон. Она рассказала мне, что инициатором проекта был профессор истории Университета Ратджерса в Нью-Джерси Йохен Хелльбек, который нашел этих людей и беседовал с ними. Я связался с Йохеном, и он рассказал мне о проекте.
Йохен Хелльбек: Я пишу книгу о Сталинградской битве, увиденной глазами советских и немецких солдат. На самом деле меня интересовали не столько сами ветераны, сколько документальные материалы времен битвы. Я начал работу с государственных архивов в России и Германии, нашел там личные письма, дневники, фотографии. Эти документы привели меня в дома людей, переживших битву, где я мог бы получить дополнительные материалы. Так я вступил в личный контакт с ветеранами. Меня настолько заворожили их внешний вид, их рассказы, их домашняя обстановка, что эти интервью превратились в самостоятельный историко-художественный проект.
Владимир Абаринов: Какие чувства испытывали эти люди, когда рассказывали о Сталинграде?
Ветеран Сталинградской битвы Йоган Шайнс (Фото: Emma Dodge-Hanson)
Йохен Хелльбек: Были ветераны, которые плакали во время интервью, оплакивали своих боевых товарищей и родных. Воспоминания оказались очень яркими. Например, отступление за реки Оскол и Дон летом 1942 года они вспоминали с неугасшими ужасом и страданием, их чувства того времени оживали у нас на глазах. С российской стороны мы видели также гордость тем, что они совершили. Что касается немцев, то это были чувства опустошенности и бессмысленности войны. Возникало у них и чувство стыда, и тогда вступали в действие защитные механизмы – им казалось, что я осуждаю их. В современной Германии к ветеранам войны относятся чуть ли не как к военным преступникам, поэтому они инстинктивно занимают оборонительную позицию и начинают оправдываться, и я это чувствовал.Владимир Абаринов: Кто-нибудь отказался от встречи?
Йохен Хелльбек: С российской стороны – нет. Из немцев отказались многие. Например, один из них сказал, что он не хочет, чтобы его фотографировали, потому что боится, что в России этот снимок попадет в руки следственных органов, и ему может угрожать возмездие. В других случаях нам говорили: “Нет, не могу, это слишком больно”. Российские ветераны охотно впускали нас в дом, говорили с нами. Они воспринимали нас по большей части как историков-экспертов.
Владимир Абаринов: О Второй мировой войне, в том числе о Сталинградской битве, написано множество книг. Зачем понадобилось писать еще одну?
Йохен Хелльбек: Думаю, книгу, которую я пишу, еще никто не написал. Книгой, которая стала образцом для меня, дала мне точку отсчета в понимании войны, была книга Василия Гроссмана “Жизнь и судьба”. Он попытался написать на материале Сталинграда нечто вроде “Войны и мира”, показать войну во всей ее полноте с обеих сторон, через судьбы конкретных семей, показать, как поступь истории пересекает жизненный путь членов этих семей. Я – историк, автор совсем другого типа, я пишу на основе доступных мне свидетельств, поэтому моя книга совсем другая. Я считаю, что сегодня не существует серьезной книги, которая показывала бы эту битву с обеих сторон. Кроме того, я пользуюсь только материалами того времени, языком, мыслями и чувствами, возникавшими именно во время битвы, а не после войны, стараюсь избегать воспоминаний задним числом.
Ветеран Сталинградской битвы Борис Крыжановский (Фото: Emma Dodge-Hanson)
Владимир Абаринов: Я попросил его подвести итог проекта по-русски.
Йохен Хелльбек: Во-первых, я должен сказать, что фотографии Эммы, они настолько сильные, они как-то открывают для меня визуальный диапазон. Как историк я привык работать с текстами – я слушаю человека, читаю его мемуары. А теперь я стал по-другому воспринимать дальнейшее присутствие этой войны в жизни этих людей, в их квартирах. Я увидел принципиальную разницу между советским и немецким способом жить с войной. И с той, и с другой стороны, конечно, скорбь, чувство огромной потери, но с советской стороны это еще и чувство значимости, колоссального значения этой битвы в становлении человека, тогда как с немецкой можно было видеть сломленность человека, то, как он не может справиться с этим событием, которое ему кажется бессмысленным. Поэтому проект, как мне кажется, позволил мне понять, как совершенно по-разному в зависимости от данных культур человек с одной и с другой стороны воспринимает одну и ту же экстремальную битву.
Владимир Абаринов: А теперь – два отрывка из воспоминаний ветеранов Сталинграда. Герхард Хинденланг воевал в звании старшего лейтенанта в составе 71-й пехотной дивизии, которая в сентябре 1942 года первой вышла к Волге в центре Сталинграда. В январе 1943 был адъютантом командира дивизии Фритца Роске. 31 января того же года попал в плен и оставался в плену до 1952 года.
Ветеран Сталинградской битвы Герхард Хинденланг (Фото: Emma Dodge-Hanson)
Диктор: “Я провёл 30 января три контратаки, вернулся, и мне доложили, что полковник артиллерии, который был задействован со своим штабом как боевая часть на моём участке фронта, перешёл на сторону русских. Из-за этого русские подошли и окружили мой универмаг танками, противотанковыми орудиями, ну, и так далее. Тогда я сказал полковнику Роске: "Господин полковник, завтра утром мы должны будем капитулировать". Это было 30 января вечером. И тут приходит радиограмма из главной ставки фюрера, из "Волчьегo логовa". Генерал-полковнику Паулюсу присвоили звание генерал-фельдмаршала. А как я уже сказал, я доложил Роске, что нам придётся сдаться. Он мне говорит: "Тогда сообщите обе новости генерал-фельдмаршалу". Я тогда зашёл к Паулюсу, отдал честь и доложил, что пришла радиограмма, что eму присвоили звание генерал-фельдмаршала, а он мне отвечает: "Теперь я самый молодой генерал армии и должен сдаться в плен". Я даже оторопел, потому как исходил из того - как и Гитлер, конечно же, тоже - что он жизнь самоубийством покончит. Он мою реакцию заметил, спрашивает: "Как вы относитесь к суициду?" Я ответил: "Я никак к нему не отношусь. Я буду командовать своей частью до конца. И если буду ещё жив, то пойду вместе со своими ребятами в плен. Бросить их на произвол судьбы - это не для меня". На что Паулюс сказал: "Я верующий, христианин, я осуждаю самоубийство". Хотя ещё 14 дней назад он говорил, что офицер не имеет права попасть в плен. То есть лучше застрелиться. А теперь он вот так это перевернул”.
Владимир Абаринов: Зверев, Григорий Афанасьевич. В составе резервной части, где он служил младшим лейтенантом, был переведен с Дальнего Востока в район Дона в июле 1942 года. Во время Сталинградской битвы - шифровальщик в штабе полка 15-й гвардейской стрелковой дивизии, 64-я армия.
Ветеран Сталинградской битвы Григорий Зверев (Фото: Emma Dodge-Hanson)
Диктор: “У меня какой-то момент подавленности был. Думаю: “Елки-палки, а что же дальше?”. Когда привезли нас поездом в Сталинград, через Волгу переправили, мы дошли до Дона. Город называется Калач, там мы расположились на ночь. Утром нас разбудил посыльный, сказал, что полевые кухни стоят в саду, мы прошли метров сто, позавтракали, и когда шли оттуда – бомбежка!.. И вот когда они прошли, а я упал и уткнулся носом в пыльную землю. Они не по нам бомбили, по дороге к переправе шли машины, которые везли в войска продовольствие, боеприпасы, и по ним была бомбежка. Но когда мы подошли к дому, где мы размещались, то увидели, что во двор этого дома упала бомба. Значит, здесь дерево, на дереве, помню, противогаз повис, ошметки, дальше гимнастерка капитанская, вот здесь, на рукаве, одна шпала, такая широкая, красная и золотистая. И я думаю: “Кто же это такой?”. А как раз в нашем доме располагался командир артиллерийского полка – капитан. Он был во дворе, и бомба его разнесла в клочья.К обеду нам команда: собраться офицерам, начальник штаба вызывает. Oн зачитал нам приказ товарища Сталина 227-й. Подводились итоги, что немец уже Харьков взял, что идет полным ходом, на Ростов немец идет, в Москве сдерживается это дело... Ну, напряжение было какое-то. Я не скажу – паника, не трясло меня, ничего, но, во всяком случае, может, я маленько и поседел тогда”.
Владимир Абаринов: Приказ номер 227 – это приказ “Ни шагу назад!”. Григорий Зверев живет в Москве. Герхард Хинденланг умер в марте прошлого года.