Русское ТВ глазами американского критика
Александр Генис: Соломон, я предлагаю начать сегодняшний выпуск ''Альманаха'' с телевидения, причем телевидения не американского, а русского телевидения, но увиденного глазами американского критика. Дело в том, что в ''Нью-Йорк Таймс'' был опубликован целый цикл материалов, рассказывающих о русском телевидении. Специально для этого телевизионный критик ''Нью-Йорк Таймс'' Александра Стэнли приехала в Москву смотреть телевизор. Надо сказать, что она не первый раз приезжает в Москву, потому что во второй половине 90-х годов она была начальником московского бюро ''Нью-Йорк Таймс'', то есть она хорошо знает эту территорию.
Соломон Волков: Я тех пор на нее в обиде, потому что она написала когда-то, что ''Борис Годунов'' Мусоргского это ужасно скучная опера.
Александр Генис: Она же телевидение обозревает, а не музыку. Что же она рассказала американцам о русском телевидении?
Соломон Волков: По-моему, ее русское телевидение поразило, вам не кажется, Саша? Она в некотором изумлении. Разнообразие, яркие краски, безвкусица русского телевидения, которую она все время подчеркивает, по-моему, все это на нее навалилось, ничего подобного она не ожидала.
Александр Генис: Это любопытно. Я сам, когда приезжаю в Москву, включаю телевизор, всегда, правда, в такое неурочное время, потому что прихожу поздно и выпивши. Но русское телевидение действительно производит впечатление на человека со стороны странное, даже если он говорит по-русски (а Стэнли, конечно, понимает, что она видит). Но ее больше всего поразило то, что оно не такое скучное как оно могло бы быть. И пропаганда, которую она там увидела, не такая явная, как она ожидала.
Соломон Волков: Но она все время подчеркивает, что это все чрезвычайно занимательно, хотя и ''over the top''.
Александр Генис: То есть вульгарно.
Соломон Волков: Но она подчеркивает, что российское телевидение настаивает на том, что Россия сегодняшняя ничем не выделяется из ряда любой из западноевропейских стран или Америки, что у них такое же телевидение. Хотя Стэнли подчеркивает, что разница видна, в первую очередь, в бюджетах - бюджеты гораздо более скромные. И вот эта скромность бюджетов и компенсируется бьющей в глаза вульгарностью, пестротой костюмов и излишним, по ее мнению, нахальством и напором ведущих.
Александр Генис: Все это, конечно, верно только наполовину. По моим наблюдениям, российское телевидение это, можно сказать, паштет из рябчика - одна лошадь, один рябчик. Роль рябчика играет политика, а развлекательное телевидение играет роль лошади. Таким образом политика, серьезные новости разбавляются большим количеством сплетен, слухов. Политика и гламур - это и есть рябчик с лошадью. Таким образом стирается и замазывается реальность происходящего. То есть нет политических новостей как они есть в Америке, в любой демократической стране. Но это трудно заметить, потому что есть сплетни, есть новости из мира желтой прессы, все как у всех, но не совсем, потому что для свободного телевидения нужны свободные политические новости.
Соломон Волков: По наблюдениям Стэнли, аудитория у современного российского телевидения это либо люди пожилого возраста, либо российская глубинка. И вот меня-то как раз удивляет, почему именно глубинка, смотрит с таким увлечением сплетни о звездах, о гламуре. Ведь это ее чрезвычайно мало касается.
Александр Генис: Потому что гламур это зрелищный спорт - смотреть как потребляют другие это самое увлекательное, что может быть. Посмотрите, что печатают газеты, которые продаются в американских супермаркетах - новости из жизни богатых и знаменитых. Это во всем мире так. Чем отличается российское телевидение, как мне представляется — тем, что 70 процентов населения страны получает свои новости из телевидения. Как сделать так, чтобы эти новости заслуживали доверия — вот, в чем вопрос. У меня есть такая теория телевидения, которую я называю ''прикосновение Мидаса''. Как вы помните, все, к чему прикасался Мидас, превращалось в золото. Все, к чему прикасалось государство, превращается в анти-золото. Телевидение просто перестанут смотреть, если оно не соблазнит своего зрителя. Вспомним брежневские времена. Я тогда работал на телевидении, в Гостелерадио, программы редактировал, и я помню, что там была такая передача ''Экран социалистического соревнования''. Кто в здравом уме когда-либо смотрел эту передачу? Телевидение существовало для того, чтобы показывать фигурное катание и хоккей. Вот то же самое и здесь. Опасность заключается в том, что если государство захватит телевидение, оно просто лишит зрителей доверия к нему. Именно поэтому оно должно лавировать за счет понижения уровня, за счет той самой вульгарности, о которой говорят. Надо сказать, что ''Нью-Йорк Таймс'' очень внимательно следит за всеми процессами, связанными с изменениями в России, потому что ''Нью-Йорк Таймс'' это все-таки нью-йоркская газета, а Россия, пожалуй, очень важный топик для всех нью-йоркцев. Нью-йоркцы близки к России, не так ли?
Соломон Волков: Это потому, что в Нью-Йорке каждый второй человек откуда-то приехал, это совсем не типично для Америки в целом. Я думаю, что американская глубинка, если уж мы здесь будем проводить параллели, чрезвычайно мало интересуется Россией.
Александр Генис: Я думаю, что мы должны быть благодарны Александре Стэнли за то, что она погрузила нью-йоркцев в такие интимные потроха российской массовой культуры.
Соломон Волков: Мне понравились в ее обзорах характеристики некоторых звезд российских. Например, о Ксении Собчак она сказала, что это - Пэрис Хилтон ''и знаменита она тем, что знаменита''. Аллу Пугачеву довольно остроумно охарактеризовала следующим образом: ''это Барбра Стрэйзанд с примесью немного Шэр и очень много - Элизабет Тейлор''. По-моему, сказано довольно точно. А еще одна интересная параллель у Стэнли - ''Downton Abbey'' . Нечто похожее, по ее мнению, это многочисленные серии из далекого советского прошлого, из имперского прошлого. Но эти серии пользуются грандиозным успехом - и недавние серии про министра культуры Екатерину Фурцеву смотрели все мои знакомые интеллектуалы, а особым успехом, как мы знаем, пользовалась минисерия про маршала Жукова, сразу вся страна стала интересоваться Жуковым, его личной жизнью, его любовницами, его детьми, и так далее. И эта параллель тоже мне представляется чрезвычайно любопытной. Да, Россия таким образом приобщается к своему прошлому, и ''Нью-Йорк Таймс'' обращает на это особое внимание.
Сергей Довлатов (фото: Нина Аловерт)
Книжная полка: материалы Довлатовской конференцииАлександр Генис: ''Книжная полка''. На ней сегодня стоит любопытная новая книга, это ''Материалы Второй Довлатовской конференции'', которая проходила 1-3 сентября 2011 года, то есть совсем недавно, и вот вышли материалы этой конференции и, по-моему, самое главное это название - Вторая конференция. То есть потребовалась еще одна конференция - первая проходила в 1998 году.
Меня это страшно радует, потому что это говорит о том, что Довлатовские чтения становятся традицией, Довлатова хватает на то, чтобы его изучали и изучали, и все это происходит под эгидой Андрея Арьева, который является патроном Довлатова в России, и под его умнейшим руководством происходит талантливое приобщение русской литературы к Довлатову. Мне очень нравится как он дирижирует этим процессом. И в предисловии к этому изданию Арьев начинает с ''верхнего до'', он говорит, что сейчас в России вышло более одного миллиона экземпляров Довлатова. Господи, что бы я дал за то, чтобы позвонить Довлатову и сказать ему об этом!
Соломон Волков: Я всегда об этом думаю. И у меня вопрос к вам: как вы думаете, он думал об этом, он надеялся на это, он считал, что такое будет когда-нибудь возможно или, все-таки, это было как,
помните, у Ежи Леца - ''сбылись самые наши смелые мечты, пришло время на несмелые''? Было ли это его смелой или несмелой мечтой?
Александр Генис: Я абсолютно уверен, что Довлатов предвидел свой успех - он всегда считал, что он должен занять место в русской литературе такое, как Куприн.
Соломон Волков: Он же более популярен на сегодняшний момент, чем Куприн, этот барьер он перепрыгнул, эту планку он взял. Он повторял это много раз, и в этом была большая горечь в последние годы, это была его такая постоянная нота, что я - средний писатель, я занимаю позицию среднего писателя. Он считал себя в последние годы жизни неудачником и смирился, как мне представляется, с этим, и это окрасило последние годы его жизни в трагические тона.
Александр Генис: Сложный вопрос, потому что писатель всегда чувствует себя неудачником, потому что все время повышается планка, с которой он себя сравнивает. Меня всегда это поражало. Вот Бродский. Бродский достиг всего, чего только может достичь поэт, он превзошел всех не в одном, а в двух языках, это же совершенно фантастическая история, но ведь Бродский тоже не чувствовал себя, он всегда знал, что есть кто-то выше, например, Пушкин. Это вечная проблема - как только ты поднимаешься над каким-то уровнем, на горизонте всегда есть что-то новое.
Соломон Волков: Ведь, что отравило его предсмертные дни? Плохой отзыв о нем его любимого Кутзее, который был напечатан в ''Нью-Йорк Таймс Бук Ревью''. Бродский об этом говорил с исключительной горечью. Это была действительно злобная, несправедливая рецензия.
Александр Генис: Я помню эту рецензию, абсолютно хамскую, прямо скажем, тем более, что Бродский его так поддерживал. У Томаса Манна в книге ''Лотта в Веймаре'', которая является самым глубоким проникновением в душу и мысли гения, которую я только знаю, есть замечательный момент о том, как Гете вспоминает какого-то анатома, который критиковал 50 лет назад его статью об устройстве черепа. Гете открыл какую-то кость, которая до сих пор называется ''кость Гете'', и этот анатом в нее не верил. И он говорил, что уже давно пыль рассеялась от этого анатома, но каждое утро он его вспоминает. Я не уверен, вспоминает ли Гете, но уверен, что Томас Манн был таким. Так что с художниками трудно разобраться. Но давайте поговорим немножко о книге. Дело в том, что этот сборник трудов, собранный на этой конференции, очень разнообразный и очень пестрый. Я был на этой конференции и могу сказать, что она делилась на две части: первая часть - люди, которые не знали Довлатова, а вторая часть — люди, которые знали Довлатова. И вторая часть была куда интереснее, потому что все рассказывали байки и сплетни о Довлатове. А вот первая часть это уже исследование Довлатова и я думал, все время себя ловил на мысли: с какого момента бы Довлатов ушел в коридор?
Но меня особенно заинтересовала исследовательница довлатовского творчества Лаура Сальмон, итальянка из Генуи, совершенно очаровательная женщина, которая написала книгу о Довлатове на русском языке, которую Арьев помог ей издать и отредактировать. Это очень серьезная ученая книга, крайне филологическая, со всеми постмодернистскими изысками, но, в частности, особенно интересна для меня была практическая проблема перевода - она разбирает как переводят Довлатова на английский язык и как его надо переводить вообще и, в первую очередь, на итальянский язык. И вот тут-то как раз бездна интересных материалов. Например, у Довлатова вспоминаются хризантемы. Она говорит, что по-итальянски нельзя перевести хризантемы, потому что эти цветы обязательно дарят только на похороны, поэтому это сразу подразумевает, что речь идет о похоронах, а у Довлатова, конечно, никого отношения к этому нет.
Короче говоря, космополитизм по отношению к Довлатову это очень приятная черта - наконец он становится не только русским писателем, но и предметом международного интереса. Мне очень было приятно, что Довлатов становится объектом международного научного интереса. Я привык, что про Довлатова пишут дипломные работы - я видел их в Японии, в Сербии, в Америке, студентки любят писать про Довлатова, потому что он такой соблазнительный для молодого человека автор, но теперь уже и серьезные ученые. По-моему, это замечательно.
Соломон Волков: Но и сам Довлатов, как мы знаем, был человек космополитический, в частности, для него характерна была любовь к джазу. Поэтому мы сейчас покажем фрагмент - Оскар Питерсон играет ''Вальс для Дебби'' Билла Эванса, лейбл ''Вёрф''.
(Музыка)
Александр Генис: А теперь - очередной эпизод нашего годового цикла ''Санкт-Петербургская консерватория в США''
Соломон Волков: Сегодня мы будем говорить о Николае Андреевиче Римском-Корсакове, который родился в 1844, а умер в 1908 году, то есть умер сравнительно нестарым человеком, ему было всего 64 года. Он нам представляется, тем не менее, по своим портретам и фотографиям таким значительным и уже солидным стариком. Он был незауряднейшим человеком во всех отношениях и, вообще, его история жизненная полна парадоксов. Во-первых, он происходил из семьи, где все должны были обязательно быть моряками. Его прадедушку Петр Первый послал учиться в Тулон, он выучился на моряка и стал одним из первых русских адмиралов, а дядя Римского-Корсакова был не просто адмиралом, но еще и директором морского корпуса. Туда же отдали учиться и юного Николая. Он ушел в кругосветное путешествие на клипере и, что очень интересно, он посетил Америку тогда. Причем там тоже была специальная интрига. Дело было в 1862 году и послали специально русскую эскадру к берегам Северной Америки, имея в виду, что, может быть, произойдет война с Англией из-за Польши, которая в то время взбунтовалась против российского владычества, и тогда эта русская эскадра будет угрожать в Атлантическом океане английским судам. Вот такая сложная геополитическая авантюра.
Александр Генис: Надо помнить, что в это время шла гражданская война в Америке и было не до этой войны, не до поляков.
Соломон Волков: Нет, тут все было очень ловко закручено, потому что одновременно посылался сигнал Америке, что Россия идет с ней на сближение. Причем специфически имелись в виду именно северные штаты. Присутствие русской эскадры у Нью-Йорка (а из семи месяцев, которые эскадра провела на Североамериканском побережье, четыре месяца с лишним они стояли в нью-йоркском порту и никогда носа не сунули за пределы территории северян) это был явный знак поддержки северян. И сам Римский-Корсаков отмечает в своих записках, в феноменально интересной книге под названием ''Летопись моей музыкальной жизни'' о том, что они все сочувствовали, так или иначе, и даже с большим интересом наблюдали как разворачивается эта гражданская война. Они много времени провели в Нью-Йорке, ездили они на Ниагару, конечно, Римский-Корсаков сходил пару раз в оперу, причем он посмотрел там ''Роберта Дьявола'' Мейербера и ''Фауста'' Гуно (как он отмечает - в очень плохом исполнении). Но главные походы были по ресторанам, устраивали попойки страшные и, как замечает Римский-Корсаков в своих ''Записках'', после этого были нередки поездки к продажным женщинам, ''и, - добавляет Римский-Корсаков,- это было низменно и грязно''. В Юности это на него произвело такое сильное впечатление. Так что он в этой поездке ознакомился с американской музыкой. У них был боцман-американец, он пел американские песни и гимны, Римский-Корсаков ему аккомпанировал, и этот боцман поражался тому, как быстро молодой Римский-Корсаков со слуха подбирал аккомпанемент. Он был, конечно, феноменально одаренным музыкантом.
Александр Генис: А эти американские мелодии как-то выскочили в творчестве Римского-Корсакова ?
Соломон Волков: Нет, этого не произошло, хотя Римский-Корсаков всю жизнь проявлял к экзотической музыке огромный интерес, это для него всегда было очень важно. Мы с вами уже вспоминали о том, как он приехал на парижскую выставку и сразу же пошел слушать эту музыку, в Алжирское кафе заглянул, слушал африканскую музыку - он все это впитывал.
Александр Генис: То, что теперь называется ''мировая музыка''.
Соломон Волков: Он был очень к этому чуток. Но мы с вами говорим о его месте в Петербургской консерватории. Тут еще один парадокс - ведь он не учился в этой консерватории. Вот, скажем, Чайковский кончил Петербургскую консерваторию, а Римский-Корсаков свое музыкальное образование получил в кружке Балакирева, который был чрезвычайным оппонентом, горячим противником создания Консерватории. Тем не менее, Римский-Корсаков стал профессором Консерватории с 1871 года, ему было всего 27 лет, и прослужил там 34 года, пока в 1905 году не произошло чрезвычайное происшествие. Он был очень авторитетной фигурой, знаменитой на всю страну, а в 1905 году его умудрились уволить, потому что он тогда (это был, как мы помним, год революционных потрясений в России) выступил в поддержку права студентов Консерватории на забастовку. Этого дирекция потерпеть не могла - его выгнали. Это был всероссийский скандал, Римский-Корсаков превратился в национального героя, о нем каждый день писали газеты, устраивались демонстрации в его поддержку сыпался град писем и телеграмм во все органы печати, где выражали солидарность Римскому-Корсакову, и его были вынуждены восстановить. И, конечно, школа Римского-Корсакова, его воспитанники это такой букет, который не собрал ни один композитор мне известный. У него учились Глазунов, Лядов, Мясковский, Прокофьев, Стравинский брал частные уроки и, даже, такой знаменитый иностранец как итальянский композитор Отторино Респиги тоже является учеником Римского-Корсакова.
А в Америке популярность Римского-Корсакова опиралась в значительной степени на экзотическую линию в его творчестве, и самыми популярными опусами здесь (они существуют в десятках вариантах на записи) являются его блестящее оркестровое ''Испанское каприччо'' и знаменитая симфоническая сюита ''Шехерезада''. К сожалению, оперы Римского-Корсакова здесь далеко не так известны и популярны как в России.
Александр Генис: Соломон, вы не раз говорили о том, что Римский-Корсаков мог бы стать русским Вагнером - он исследовал ту же мифологию. Хорошо, Вагнер исследовал германскую мифологию, а Римский-Корсаков пользовался русской мифологией. Но ведь идея стоит та же самая - использовать, возродить мифологические сюжеты. Почему этого не случилось? Вот я сейчас смотрю, с каким грандиозном успехом Вагнер идет на сцене Метрополитен. Господи,
они вложили миллионы, чтобы поставить это так, как хотел этого Вагнер! Почему этого не происходит с ''Градом Китежем'', например?
Соломон Волков: Я совершенно с вами согласен, разделяю ваше сожаление по этому поводу, но я догадываюсь, в чем тут дело. Римский-Корсаков стал выходить на мировую арену вместе с Россией, которая стала входить по-настоящему в семью европейских народов где-то к концу 19-го - началу ХХ века, особенно в культурном плане, и если бы все продолжалось без перерыва, то, может быть, сейчас бы Римский-Корсаков был бы оперным композитором на Западе. А так все это прервалось на многие десятилетия, советское государство свою культуру, если она не имела ярко выраженного идейно-коммунистического мессаджа, не пропагандировала, и Римский-Корсаков, если им и интересовались на Западе, то это были энтузиасты. Но в наше время Валерий Гергиев, главный дирижер Мариинского театра, считает одной из своих главных художественных миссий пропагандировать творчество Римского-Корсакова и, благодаря его усилиям, этот композитор становится все более известным.
Александр Генис: Именно как оперный композитор.
Соломон Волков: Да. Я совсем недавно разговаривал с одним из ведущих музыкальных обозревателей Нью-Йорка Джеем Нордлингером (это очень интересный музыкальный писатель, у нас еще будет возможность о нем поговорить в будущем), и он мне говорил, что для него Римский-Корсаков начался с записей Гергиева и сейчас он просто увлечен им и слушает, переслушивает его произведения.
Александр Генис: То есть, может быть, Римский-Корсаков еще вернется в Америку.
Соломон Волков: Мы будем на это надеяться и покажем сейчас фрагмент, вступление к опере Римского-Корсакова ''Садко'' - Валерий Гергиев дирижирует Оркестрам Мариинского театра, лейбл ''Филипс''.
(Музыка)