Александр Генис: Теперь, когда оскаровская горячка прошла, можно поговорить о другом кино. Например, о фильме, который вызвал острый интерес как благодаря автору – выдающемуся американскому режиссеру-документалисту, так и своей темой – будни и праздники парижского стриптиз-клуба. У микрофона – ведущий нашего ''Кинообозрения'' Андрей Загданский. Андрей, прошу вас.
Андрей Загданский: Новый фильм Фредерика Вайзмана называется ''Crazy Horse'', и переводить его с английского на русский не надо, потому что это название кабаре во Франции, в Париже, у которого такое английское название, дословно - ''Безумная лошадь''. Кабаре это является знаменитым заведением в Париже, в нем танцуют обнаженные женщины с 1951 года, и оно знаменито тем, что считает себя самым изощренным, самым элегантным, самым красивым, самым шикарным, самым эротичным зрелищем в Париже, а, значит, и во всем в мире. У кабаре совершенно легендарная история и Фредерик Вайзман делает об этом кабаре фильм. Фильм идет два с лишним часа и, прежде чем вам рассказать немножко о фильме, я хочу сказать несколько ослов о Вайзмане, поскольку Фредерик Вайзман - фигура принципиальная в американском документальном кино. Он уже совсем не молодой человек, ему за 80 лет, он пришел в документальное кино из юриспруденции (Вайзман - адвокат) и начал заниматься кинематографом как частью своей гуманистической, либеральной деятельности. Его первый фильм, который принес ему огромную славу, о котором написаны книги, называется ''Titicut Follies'', переводить на русский язык название бессмысленно, но картина посвящена жизни сумасшедших в тюрьме - что с ними происходило в начале 60-х годов, как над ними издевались надсмотрщики, в каких условиях все это происходило. Это сделало этот фильм очень знаменитым, нарицательным. Вайзман продолжил свою карьеру как кинематографист, сделав целый ряд фильмов о государственных институциях в Америке: у него есть фильм о школе, о тюрьмах, о госпиталях, целый ряд картин, которые посвящены закрытым образованиям, и он погружается в них, наблюдая их. При этом очень важен его творческий метод. По-английски методика, которой он пользуется, называется ''direct documentary'' - ''прямой документальный фильм''. История этого термина тоже любопытная, потому что она начинается в русском языке и в русской культуре. В свое время Дзига Вертов придумал метод, которым он пользовался, он назывался ''киноправда'', то есть съемки, которые предполагают фиксацию правды, как она есть, никакой постановки, якобы. Из классиков, работающих в этом жанре, известен Фредерик Вайзман и братья Альберт и Дэвид Мейзлз. Знаменита фраза, которую однажды сказал Дэвид, она является очень точным определением того, что такое ''direct documentary''. Его спросили:
- Что вы делаете, если человек, которого вы снимаете, находится в кадре, если он встречается с вами глазами, когда вы пишите звук?
На что Дэвид ответил:
- Вы должны отвести глаза.
То есть то самое отстранение, наблюдение, когда вы не вмешиваетесь, вы снимаете, но вы отводите глаза, вы не даете возможность прямого контакта автора фильма и участников съемок. С этой методикой, о которой я так долго и подробно рассказываю, Фредерик Вайзман приходит в эротическое кабаре в Париже.
Александр Генис: Автор рецензии на фильм в ''Нью-Йоркере'' сказал, что Вайзман заработал право на легкомысленные темы потому, что он столько проработал на социальное кино, что может снять что-то красивое, например, голых женщин. Это мне напомнило фразу из Достоевского, который говорил: ''Дайте им самую поэтическую картину в мире и они выберут ту, где кого-нибудь секут''. Правда, похоже на документальное кино?
Андрей Загданский: Когда я посмотрел картину, я вышел из зала совершенно обескураженным, и я объясню, почему. Что происходит в фильме? Мы видим подготовку к новому шоу. Как это происходит? Так, как происходит, вероятно, всегда. Есть хореограф, есть художник по костюмам, есть художник по свету. Между этими людьми и владельцами кабаре происходят все творческие и производственные решения. Мы погружены в производственную обстановку, видим, как обсуждаются костюмы, мы понимаем, мы вникаем в тонкости той или иной ткани, как она подчеркивает или не подчеркивает округлости женского тела, мы видим репетиции, мы смотрим на женщин, мы видим много обнаженных женщин на экране, высоких, красивых обнаженных женщин на экране, они танцуют, двигаются, разговаривают, опять танцуют... Музыка, в основном, англоязычная, кстати. Но все в целом оставляет у меня ощущение чудовищной, убийственной скуки. Именно это меня обескуражило, я не понимал как, глядя на экран, где так много красивых обнаженных женщин, я могу скучать. Может, со мной что-то не в порядке?
Александр Генис: Не только с вами. Первый об этом заговорил Ролан Барт, знаменитый французский культуролог. Дело в том, что, начиная с начала 50-х годов, во Франции появилась идея того, что стриптиз это искусство. И владельцы кабаре ''Crazy Horse'' тоже считают, что занимаются искусством. И теперь, когда ЮНЕСКО утвердило как национальное наследие человечества французскую кухню, вполне можно ожидать, что и стриптиз в список ЮНЕСКО попадет. А, может, и нет. Так или иначе, Ролан Барт занимался темой стриптиза и сделал очень интересное наблюдение. Он сказал, что стриптиз убила театральность зрелища - костюмы, музыка, световые эффекты снимали остроту переживания, секс ушел с эстрады. И об этом же говорят и критики этого фильма. Нагота стрпитизерш становится их рабочим костюмом, прозодеждой. Как с этим справляется камера?
Андрей Загданский: Очень интересно и очень правильно. Знаете, что происходит? Мне кажется, что часть проблемы фильма - в желании быть абсолютно объективным для Вайзмана. Ведь он считает себя и работает как бесстрастный наблюдатель, который фиксирует реальность. Таким образом его отношение к тому, что мы видим на экране, никак особенно не проявляется, он его сдерживает, что есть его абсолютное право. Но камера и перенос изображения из театральной жизни в двухмерную жизнь на экране имеет свои законы. Я вполне допускаю, что если бы я сидел в кабаре, пил шампанское и смотрел все то же самое, что я вижу на экране в реальности, с запахом, светом, цветом, ощущением плоти передо мной, было бы совершенно другое впечатление.
Александр Генис: Когда я в первый раз приехал в Париж... Куда идет русский человек, в первый раз приехавший в Париж? В Лувр, а во-второй день - в ''Folies Bergere''. Тогда я ничего не знал про ''Crazy Horse'', но про ''Folies Bergere'' я, естественно, знал, как все люди, выросшие в Советском Союзе на французской культуре. И мы с женой (для того, чтобы у меня было алиби) пришли в ''Folies Bergere'', где танцевали полуголые женщины с голой грудью знаменитый французский канкан. Я вам должен сказать, что зрелище было невероятно убогое. Во-первых, мы были единственными европейцами, весь остальной зал занимали японцы (в 80- е годы они были главными туристами в Париже), шампанское было сладкое и теплое, примерно по вкусу напоминало ''Советское'', и все это зрелище было по вкусу как плохие консервы из 19 века. Больше, честно говоря, я никогда не пойду туда.
Андрей Загданский: Вот, видите, Саша, получается, что мы похоронили с вами и фильм, и стриптиз. Нет, каждый раз я готов судить на основании того, что я вижу. Фильм явно не получился, объективизм Вайзмана стал его проблемой. Все, что мы видим на экране, мне кажется чрезвычайно длинным, я не могу так долго смотреть как пять-шесть очаровательных женщин танцуют, если мне было скучно через одну минуту, а пять минут - мука мученическая. Любопытно, что, конечно же, на экране звучит русская речь, конечно же, среди танцовщиц много русских женщин. Два раза я рассмеялся в зале. Когда идет процесс выбора новых танцовщиц и одна из тренеров, которая работает с хореографом, говорит вдруг по-русски:
- Подними попку выше, попку вытяни больше!
И он спрашивает ее удивленно:
- Сколько здесь русских?
Она говорит:
- Несколько. Но все равно они лучше всех.
И все в зале рассмеялись. Но во всем остальном фильм не получился.
Александр Генис: Самое любопытное, что сегодня стриптиз или бурлеск, как его называют в Америке, привлекает большое внимание как ученых-теоретиков, которые написали в последнее время несколько книг с ''гендерной'' точки зрения, как теперь это принято делать, так и хореографов, которые пытаются возродить бурлеск. Уже снято несколько фильмов, поставлено несколько новых бурлесков, то есть эстетика стриптиза, над которой смеялись еще Ильф и Петров в своей книге ''Одноэтажная Америка'', сегодня возрождается. В этом фильме, о котором вы так нелестно отзываетесь, показано аж 12 номеров стриптиза. Какой-нибудь из них вас заинтересовал чисто с эстетической точки зрения, чисто с художественной? Это же балет, в конце концов.
Андрей Загданский: Да, пожалуй, если я очень доброжелательно посмотрю на то, что я видел на экране, то я бы сказал, что один номер - такая садомазохистская игра, где женщина завернута в канат, она заворачивается и разворачивается - мне показался несколько более изобретательным, во всяком случае выделялся из всего того, что я видел на экране. Во всем остальном это было плоско. В заключение я хочу сказать, что мое критическое отношение к фильму ни в какой мере не распространяется на все работы Вайзмана, Вайзман - выдающийся кинематографист, но и провал у него получился тоже очень заметный.