Зеркало

Россия в отражении прессы США

Александр Генис: Соломон, я предлагаю посвятить сегодняшний выпуск “Зеркала” теме, поднятой Нью-йоркской Книжной ярмаркой, участниками которой мы оба были. О том, что там происходило, мы уже рассказывали. Но сейчас я хотел бы обсудить более общие проблемы, вызванные самим явлением крупнейшего, на моей памяти, десанта русской литературы в Америку.
Какое Ваше самое общее впечатление: что Ярмарка принесла в Америку? Каких последствий нам стоит ждать?

Соломон Волков: Во-первых, должен сказать, что это, конечно, было явление, с точки зрения культурной связи между Россией и Америкой, беспрецедентное. Я уже 36 лет в Нью-Йорке живу, но ничего подобного не видел - 250 гостей из России, причем, это все были сливки абсолютнейшие.

Александр Генис: Тут я с вами не согласен, потому что, на мой взгляд, крупнейшие писатели как раз и не приехали: не было Сорокина, Пелевина, Толстой…

Соломон Волков: Не было Гандлевского, Рубинштейна… Но все то, что считается новой российской литературой, все громкие имена, которые в последнее время появились на российской литературной карте, были представлены.

Александр Генис: Я согласен с вами, что это смелое начало - привезти писателей не знаменитых, а начинающих. Я помню, я был на книжной ярмарке во Франкфурте, где звездой была писательница по имени Денежкина, все у нее брали интервью.

Соломон Волков: Как же, как же! Ирина Денежкина!

Александр Генис: Ей было лет двадцать, все у нее охотно брали интервью, все интересовались ее мнением по поводу перспектив отношений с Западом, она так важно рассказывала… Куда-то она исчезла теперь. Нечто подобное было и здесь, в разных отношениях. Вопрос заключается в другом: насколько это повлияет на ситуацию с американской литературой, насколько Россия сможет вклиниться в американский книжный рынок при помощи такого десанта?

Соломон Волков: Мне кажется, очень многое зависит от того, каковы будут последующие шаги за этим первым шагом. Это был действительно очень важный, очень впечатляющий, очень эффектный, но первый шаг, и здесь многое зависит от того, будут ли в России продолжать настойчивую работу, из года в год, в этом направлении. Потому что мы знаем, что российские нравы таковы, что запрягают медленно, потом погоняют быстро, но потом так же быстро и останавливаются. И этого как раз бы и не хотелось, хотелось бы, чтобы этот процесс продолжался, развивался и становился повседневной рутиной, - так, как этим делом занимаются другие европейские страны, как этим из года в год занимаются соответствующие организации во Франции, в Италии, в Германии, в Скандинавии.

Иван Сергеевич Тургенев

Александр Генис: Я помню, мы разговаривали с Дэвидом Ремником, редактором “Нью Йоркера”, лауреатом нашей премии “Либерти”, и он сказал: “Вы поймите, что русская литература для нас настолько хороша, насколько хороши переводчики”. И это, конечно, больная тема, потому что, если переводы американской литературы в России всегда были на высочайшем уровне, то переводы русской литературы на иностранные языки, и на английский, в том числе, это, конечно, огромная проблема.

Соломон Волков: И об одном таком, чрезвычайно долгосрочном и мощном проекте, уже сейчас можно говорить. Это “Библиотека русской литературы”, рассчитанная на 125 томов, начиная со средневековой русской литературы и до наших дней, которую собирается публиковать издательство по имени “Overlook Press”. Его руководитель - Питер Мейер - чрезвычайно примечательная личность, легенда в издательском бизнесе. Это был тот человек, который, руководя издательством “Penguin Press”, придумал эти “paperback” высококачественные. И потом он вдруг решил, что хватит ему заниматься такими гигантами, и создал издательство, построенное под его персональный вкус , приобрел активы легендарного американского издательства “Ардис”…

Александр Генис: …которое напечатало всю лучшую русскую литературу предыдущего поколения…

Соломон Волков: …и сейчас представляет все, что связано с российской литературой в США.

Александр Генис: У меня есть идея по этому поводу. Мне кажется, что с русской литературой в Америке, да и на Западе в целом, произошла страшная вещь - произошел разрыв в поколениях. Русская литература в представлении среднего читателя, - как сказала наша замечательная переводчица Нина Буис, - это балы, офицеры и революция. Как-то все это кончилось на “Докторе Живаго”, в лучшем случае. И мне кажется, что пропущен гигантский пласт русской литературы, который не нашел своего читателя, и никто не знает, как замечателен Олеша.

Соломон Волков: Или Шкловский-прозаик.

Александр Генис: Или какие изумительные эссе писал Мандельштам. Не стихи, а эссе, которые подаются в переводах.

Соломон Волков: Проза Синявского.

Александр Генис: Мы можем сейчас перечислять без конца. Но я ставлю эксперимент. У меня есть друг, американский писатель, человек очень образованный и очень взыскательный литератор. И вот я его приобщаю постоянно к русской литературе. Он по-русски не читает, но я нахожу переводы, ему покупаю и заставляю его читать книжки, без которых, я считаю, жить нельзя. Недавно я дал ему “Зависть” прочесть, он был совершенно потрясен, говорит: “А что вы это прячете? Где это все находится?”. И действительно, если такое промежуточное звено между русской классикой и сегодняшним днем восстановить, то мы гораздо лучше станем понимать и нашу, современную литературу. Например, Татьяна Толстая. Что она сделала? Она соединила Серебряный век с нашим временем. И это соединение нельзя понять без контекста, и для этого должна быть литература во всем своем объеме. Мне кажется, что этот проект совершенно замечательный, я буду за него очень болеть.

Соломон Волков: В связи с тем, что вы показали Олешу своему приятелю, я подумал о том, насколько существенна роль личности в распространении и пропаганде отечественной литературы. И я вспомнил о человеке, с которого и началась планомерная и очень результативная пропаганда русской литературы на Западе, в Европе тогда. Это наш знаменитый Иван Сергеевич Тургенев, который, поселившись во Франции, никогда не упускал ни минуты, ни одной возможности, чтобы не пропагандировать русскую литературу. Причем он это делал сначала для своих друзей, а друзья у него были не слабые: браться Гонкуры, Флобер, Мопассан, Альфонс Додэ. Эти люди собирались на обеды, это была, что называется, “могучая кучка” французской литературы. И всякий раз, когда они, расстегнув галстуки и сняв пиджаки, начинали выпивать и закусывать, Тургенев начинал им рассказывать о русской литературе, начиная с Пушкина, втолковывал им, кто такой Гоголь, кто такой Толстой. Сначала эта элита прислушивалась к его словам, потом они, в свою очередь, начинали рекомендовать эту прозу каким-то издателям, и так дело постепенно разворачивалось.

Александр Генис: Вы хотите сказать, что всегда нужен какой-то проводник могучий?

Соломон Волков: Когда что-то получается, когда – нет, этот проводник сам, в свою очередь, может ошибаться. Вот один возможный пример. Тургенев написал Толстому, что он готов перевести “Войну и мир” для французов, но с одним условием: если Толстой либо вообще снимет свои историко-философские рассуждения, либо их соединит и поставит в конец, чтобы они не мешали.

Александр Генис: Это мечта всех школьников России.

Соломон Волков: Иначе, - сказал он Толстому, - французы не поймут, им будет скучно. Толстой категорически от такого предложения отказался, он под французов подделываться не собирался, на что потом Тургенев с сожалением говорил знакомым, что он отказался, сейчас будет перевод, и плохой, и французы, конечно, читать этого не будут. Как мы знаем, Тургенев здесь ошибся. А в другом случае Дягилев попросил Римского-Корсакова сократить свою оперу “Садко” для показа в Париже, сказав, что опера слишком длинна, французам не понравится, будет скучно. Римский-Корсаков, как и Толстой, категорически отказался от каких бы то ни было сокращений, сказав, что если эти “фельетонные французы” не поймут, то и черт с ними. В итоге, никогда Римский-Корсаков не стал популярным во Франции. Так что выбирать в каждом конкретном случае приходится автору самому.

Владимир Набоков

Александр Генис: Соломон, интересно перенести наш разговор в Америку. В Америке было, по крайней мере, три писателя, которые могли влиять на американскую читающую публику, и очень основательно. Это Набоков, Солженицын и Бродский. Что касается Набокова, то он очень внимательно следил за советской литературой, и в свое время предложил антологию советских авторов, где очень высоко хвалил Зощенко и Ильфа и Петрова. Причем у него была замечательная идея, он говорил, что в этом сумасшедшем советском обществе только жулик или сумасшедший могут быть настоящими героями.

Соломон Волков: С другой стороны, как мы знаем, он всячески пытался помешать успеху “Доктора Живаго”, который выступил как конкурент его “Лолите” в борьбе за первое место в списке бестселлеров, и доказывал, что “Доктор Живаго” это плод заговора советских властей с целью получения валюты от доверчивого Запада.

Александр Генис: Надо сказать, что роману это не помешало. Соломон, как вы считаете, кто теперь может на себя взять такую роль?

Соломон Волков: Я не думаю, что сейчас на современной американской сцене есть фигура такого авторитета и такого влияния. С другой стороны, мы знаем, что есть модные и очень успешные авторы российского происхождения, которые пишут по-английски, вроде Гэри Штейнгардта, и к их слову сегодня, безусловно, прислушивались бы в американских издательствах. И если им что-то нравится из современной российской литературы, то их слово было бы достаточно влиятельным и могло бы поспособствовать тому, чтобы российскую литературу, так или иначе, приняли во внимание в современном американском издательском бизнесе.

Переводя на американский

Александр Генис: А теперь, Соломон, я хочу поговорить о самом больном вопросе для всех русскоязычных авторов в Америке. Эту тему можно обозначить названием популярного фильма - “Утрачено в переводе”. Вот вы напечатали столько книг в Америке, каждая ваша книжка выходила, в первую очередь, на английском языке. Как переводятся ваши книги на английский, как вы живете с этими переводами?

Соломон Волков: Я сотрудничаю от “А” и до “Я” с Ниной Буис, которую вы уже упоминали, и она, в моем представлении - идеальный переводчик. Она владеет обоими языками в совершенстве. Она настоящая американка, но ей русский сленг известен, понятен, и она без труда в нем плавает.

Александр Генис: То есть, у вас нет проблем с переводом?

Соломон Волков: Мы работаем с ней в очень тесном контакте, поэтому нет проблем. Если возникают какие-то разногласия, разночтения, не было такого случая, чтобы у нас был конфликт, мы всегда находим общее решение.

Сергей Довлатов (фото: Нина Аловерт)

Александр Генис: Но это возможно потому, что вы знаете английский, и это резко меняет дело. У меня такая ситуация: я отношусь к переводам своих сочинений на все языки очень хорошо, потому что я не знаю этих языков. Вот с английским гораздо хуже. И поэтому я всегда мучаюсь, когда меня переводят и когда автор перевода очень легко и просто склонен к банальным ситуациям. Когда непонятно - что-то сделать банальным, потому что так - гораздо проще. На мой взгляд, всегда лучше выбросить, чем перевести плоско. Был такой писатель - Башевис-Зингер, у него был брат, который был гораздо лучшим писателем, чем Башевис-Зингер (это сам он говорил). Оба они писали на идиш, и Башевис-Зингер каждое свое слово с переводчиком сидел и переводил на английский до тех пор, пока оно не звучало так, как он хотел, а брат его писал на таком идише, который и перевести было нельзя, и который умер вместе с польским еврейством. До сих пор говорят (сколько этих знатоков осталось идиша), что это непревзойденный был прозаик, но он так и остался никому неизвестным, потому что этот идиш умер вместе с ним, и кончилась эта литература. Вот это вопрос о том, как приспособиться к переводу, и это, конечно, мучительная проблема. Я видел, как Довлатов мучился. А ведь ему везло, потому что его язык, как говорил Бродский, “не ставил палки переводчикам”, потому что он писал короткими фразами, избегал придаточных предложений, и даже его шутки всегда были очень переводимые.
Он писал по-английски еще в России, потому что именно американская литература была для него учителем, и в этом смысле ему повезло. Но, надо сказать, что Довлатова переводят и на другие языки. Например, я знаю итальянскую переводчицу замечательную, Лауру Салмон, которая очень ругает английские переводы (она сравнивала их), и говорит о том, что Довлатов великолепно переводится на итальянский язык. Так что дело не только в этом. Довлатов очень чисто писал, и этот язык доступен переводу. И я считаю, что все можно перевести, вопрос заключается только в качестве труда переводчика, и тут бывают гениальные решения. Вот, например, такая страшная вещь, как поэма “Москва-Петушки”. Ну как можно перевести эту поэму? Ее и на русском языке теперь уже никто не поймет! Существует несколько переводов на английский язык. Помню, я видел, как Хвостенко ставил инсценировку в 1979 году в Массачусетсе, в студенческом театре, и они задавали кучу вопросов, очень смешных, связанных с выпивкой, естественно. И после этого было немало попыток. И вот пример гениального перевода. Как перевести название “Москва-Петушки”? Уже непонятно, что такое “Петушки”. И как же называется лучший перевод? “Moscow Stations”. Гениальность этого перевода заключается в том, что “stations” в английском языке означает все остановки Христа на пути к Голгофе. И “Moscow Stations” - вот вам пример того, как можно гениально перевести такую сложную вещь. То есть вопрос, как всегда, заключается в том, чтобы найти адекватного переводчика, и я как раз думаю, что тот проект, о котором мы с вами говорили раньше, эта русская библиотека, может привести в строй новых переводчиков, которые могут справиться с такой сложной задачей.

Соломон Волков: С другой стороны, подумаете: по-моему, до сих пор, при всех усилиях иногда очень талантливых переводчиков, адекватного перевода Достоевского (уже, слава богу, сколько времени прошло!) не существует.

Александр Генис: Сейчас выходят новые переводы, их очень хвалят.

Соломон Волков: Все равно, нерв прозы Достоевского, трепетность ее и неуловимые нервные электрические кружева, если угодно, из которых состоит проза Достоевского, они пока что не ухвачены. Читать Достоевского в переводе на английский это все равно, что смотреть на картины Ван Гога в репродукции. Вроде бы, похоже. Но когда вы стоите перед картиной Ван Гога, эта нервная энергия, которую эти полотна излучают, вас притягивает и втягивает в эту воронку. А когда вы смотрите на репродукцию – да, общие контуры там, вы можете оценить эту картину, но не более того.

Александр Генис: Ладно, с Достоевским мы все-таки как-то живем. Пушкин – вот, где настоящая печаль и проблема. Когда я слушаю Пушкина по-английски, он напоминает мне Пушкина, но не стихи, а его письма.

Соломон Волков: Разница здесь в том, что Достоевский-то популярен в этих неадекватных переводах, а Пушкин не популярен, гораздо популярнее Чайковский и Мусоргский.

Александр Генис: Потому что Пушкина перевести совсем нельзя.

Соломон Волков: И его так до сих пор и принимают на веру в западных странах.

Александр Генис: Это вы хорошо сказали.

Соломон Волков: А Достоевского любят.

Александр Генис: Потому что пробивается талант. Мы тоже Ван Гога знали по репродукциям и, ничего - любили Ван Гога тоже. Как Шекспир пробивается на все языки, включая несуществующие, его переводят на эсперанто, на что угодно, всюду он остается Шекспиром. Но важно другое. Вот посмотрите, что происходит с античным наследием. Каждое поколение переводит Вергилия заново, каждое поколение переводит Гомера. Каждые 15-20 лет появляется новый перевод. Это неизбежный процесс.

Соломон Волков: Адаптируя их к современной ситуации.

Александр Генис: Это очень интересный и важный для языка процесс, и мне кажется, что если русскую литературу переводить так же, то получится совершенно другое дело. Вот я сейчас читаю перевод Пруста Баевской, он звучит настолько современно и свежо, как будто вытерли пыль с Пруста. У нас появился новый писатель. Вы знаете, это такая гениальная вещь - хороший перевод. Не зря Довлатов говорил, что лучше всех по-русски пишет Райт-Ковалева.
Соломон, интересно перевести наш разговор в музыкальный план, потому что без музыки ни одна беседа с вами не обходится.

Альфред Шнитке

Соломон Волков: Я подумал о том, какую можно было бы провести параллель из сферы российской культуры, в области музыки, нашему разговору о роли личности в контактах культур и пропаганде неизвестных ранее имен на Западе. Потому что самый подходящий пример, пожалуй, это фигура Гидона Кремера, замечательного скрипача, чьим жизненным кредо является пропаганда лучших произведений его современников и, в частности, композиторов из России. И я хочу показать на примере Кремера, который вкладывает всего себя, когда он берется кого-то пропагандировать, что эти усилия могут окончиться иногда удачей, а иногда неудачей. Как пример такой благородной неудачи я хочу привести пропаганду Кремером творчества Артура Лурье, композитора-эмигранта из России, которого Лурье уже посмертно открыл, потому что он умер здесь, в Америке, в Принстоне, совершенно неизвестным в 1966 году. Все о нем абсолютно забыли, а Кремер раскопал его творчество, стал играть, пропагандировать, записывать его, давать по этому поводу интервью. Вроде бы всколыхнулся интерес, но продолжалось это всего несколько лет, и сам Кремер перестал (постоянно, во всяком случае) играть Лурье, и о нем, по-моему, мало кто сейчас воспоминает, за исключением специалистов. Хотя, безусловно, фигура Лурье это чрезвычайно показательная и яркая фигура, я бы его назвал либо прото-минималистом, либо таким своеобразным нео-примитивистом. И в качестве примера мы покажем “Танец скоморохов” Лурье из его оперы “Арап Петра Великого”. Это опера, которую он сочинил в 1961 году, и звучит она с подачи Кремера на его диске в исполнении Оркестра филармонии под управлением Кристофа Эшенбаха, лейбл “Телдек”.

(Музыка)

А другой пример успешной пропагандисткой деятельности Кремера - это творчество Альфреда Шнитке, которого Кремер, наряду с двумя-тремя другими исполнителями, буквально вытащил на себе, начал его играть на Западе тогда, когда никто не хотел слушать Шнитке. И когда его уже играли, то музыкальные критики здесь, в Нью-Йорке, я помню это очень хорошо, поначалу фыркали и писали довольно неодобрительно, а постепенно настойчивость Кремера и его единомышленников сыграла свою роль, и Шнитке стал одним из самых популярных исполняемых композиторов. Это скрипичный концерт Шнитке № 4 в исполнении Гидона Кремера, лейбл “Телдек”.

(Музыка)