Александр Генис: Прощаться с 2012 годом наша рубрика “Картинки с выставки” отправилась в Скандинавский центр Нью-Йорка, где сейчас проходит очень зимняя выставка - “Пейзажи саг”.
Выставка, которую устроил старинный и авторитетный в Америке, где живет столько эмигрантов из Северной Европы, Скандинавский фонд, задумана очень оригинально. Два параллельных ряда экспонатов. Один представляет работы английского художника-акварелиста и филолога Коллингвуда. В 19-м веке он объездил всю Исландию, вооружившись сагами, и зарисовал пейзажи тех мест, где происходили описанные в них события. Век спустя крупнейший исландский фотограф Эйнар Инглфсон объездил те же места и снял их, сделав роскошные видовые фотографии. Фокус, однако, в том, что почти ничего не изменилось. Исландии времен саг, а это 10-11-е века, осталась такой же и в 19-м веке, и в 21-м. Пустая и прекрасная, она предоставила свои горы и долины в распоряжение литературы - первой и лучшей прозы Европы.
Читать и любить саги я научился еще первокурсником, на летней практике, когда бродил по балтийским торфяникам, собирая народные песни, в основном - Эдиты Пьехи. Хутора тогда были колхозами, церкви стояли без крестов, но местные уважали дубы, знали в лицо каждый валун и сообщали пчелам о смерти хозяина, как это повелось с эддических времен в этом тоже северном краю. Днем я слушал, как старухи пели Пьеху, а по вечерам читал про свирепых людей с именами из одних согласных. Северяне казались мне альтернативой гладкому Югу, который я тогда представлял себе по репродукциям в “Огоньке”, предпочитавшему - вслед за вождями - сладкую болонскую школу. Саги были резко другими. В самой их поэтике чудилось что-то антисоветское, дерзкое, чужое - и свободное, как я намного позже понял из Орвелла.
- Свобода, - писал он, - возможна лишь тогда, когда ты можешь двинуть боссу по физиономии и отправиться на дикий Запад.
Собственно, именно так поступили северяне, открывшие и населившие необитаемую до них Исландию, где и были написаны все знаменитые саги.
Они гениальны на любом языке, но лучше всего - кинематографическом. Я об этом и раньше догадывался, но в этот раз мне открыл тайну главный саговед страны, которого я выловил в президентской библиотеке Рейкьявика.
- Когда мой коллега приехал в Голливуд, - рассказал он мне старую историю, - его отвели в секретную комнату, где лежали все исландские саги в английском переводе. Здесь, сказали ему, мы черпаем сюжеты, тон и характеры для наших вестернов, которые, как и саги, повествуют о рождении закона и борьбе с ним.
Меня, однако, больше занимает стиль саг, живо напоминающий хемингуэевский айсберг. Тут ведь тоже весь драматизм ушел в подтекст. Саги пользуются прозой так, будто ее нету.
Ее, впрочем, тогда действительно не было, и у нас ушло 1000 лет, чтобы вернуться к той же точке - забыть все, чему научились, и писать, как в сагах, только нужное. Эта брутальная проза избегает любых украшений, всякого пафоса и выражает эмоции ироническими недомолвками - как Клинт Иствуд или Гуннар, сын Хаммуда и Раннвейг, который и в драке был так спокоен, «что его держал всего один человек».
И дальше:
- «Я обещал, - говорит перед атакой Торгейер, - принести Хильдугинн твою голову, Гуннар!
- Едва ли это так важно для нее, - отвечает Гуннар, – тебе, во всяком случае, надо подойти поближе ко мне».
Саги – главное сокровище Исландии. Недаром единственный полицейский, которого я встретил во всей стране, охранял пергаментный манускрипт лучшей из них – «Саги о Ньяле». Прильнув к стеклу, я жадно глазел на невзрачную книжицу. Бисерные буквы бежали по строчкам, как муравьи, если б те смогли выжить в исландском климате. В соседнем стеллаже меня ждала «Старшая Эдда», и я перестал дышать от благоговения. Шартр Севера, эта ветхая книга с обглоданными временем полями была тем великим монументом, что сохранил европейцам альтернативу олимпийской мифологии.
Самое поразительное, что исландцы до сих пор все это могут читать. Не как мы - «Слово о полку Игореве», не как англичане – «Беовульфа», а как дети – «Три мушкетера»: ради драк и удовольствия. Объявив свой язык живым ископаемым, власть запрещает пользоваться чужими корнями, а когда приходит нужда в новых словах, чиновники и поэты создают их из старых. Телефон называется «нитью», телевизор составляют глаголы «видеть» и «забрасывать удочку», компьютер объединяет слово «цифра» с пророчицей «вёльвой», что указывает на способность машины рассчитать будущее, которое, как позволяет надеяться выставка Скандинавского фонда, не слишком исказит вечного пейзажа острова саг.
Эдвард Григ
Нашу зимнюю, столь уместную в новогоднюю ночь, тему подхватит музыковед Соломон Волков: зимняя музыка Севера.Соломон Волков: Я стал думать о том, какие скандинавские композиторы могли бы представить нашу тему «Мифология скандинавской музыки», и все-таки, как ни крути, а два классика скандинавской музыки, каждый из которых является визитной музыкальной карточкой своей страны – Григ для Норвегии и Сибелиус для Финляндии - это делали лучше всего. Начну с фортепьянной пьесы Грига. Эти его фортепьянные пьесы - одновременно и скрытое сокровище творческого наследия Грига. Это цикл под названием «Лирические пьесы». Это 66 миниатюр, которые писались на протяжении многих лет. Первая была написана, когда Григу было 24 года, а последняя - за несколько лет до смерти. Они объединены в циклы, и они, одновременно, и очень популярны, и не так широко известны. Вот такой парадокс. В России эти пьесы нашли непревзойденного исполнителя в лице Михаила Плетнева, замечательного пианиста. Я хочу показать, как он играет пьесу под названием «Кобольд». Кто такой «Кобольд»? Это в нордической мифологии некий добродушный домовой, который обыкновенно изображается в виде ярко-красного карлика.
Александр Генис: Я был в доме-музее Грига, и весь этот дом - деревянный, красивый, похожий на русскую дачу - заполнен фигурками всяких сказочных чудовищ и, в первую очередь, конечно, троллей. Потому что норвежцы троллей боятся, но, с другой стороны, и любят. Потому что тролль - зловредное существо, оно бывает разных размеров, бывают гигантские тролли, бывают маленькие…
Соломон Волков: Бывают интернетские тролли.
Александр Генис: Но у Грига были такие мелкие, противные тролли, которые делали мелкие гадости. Ну, ключи сопрут, окно разобьют, что-то такое нестрашное.
Соломон Волков: Хулиганы местного значения.
Александр Генис: Они были ужасно симпатичные. По всему дому расставлены статуэтки. Мне кажется, это отражает характер Грига.
Соломон Волков: Это, по-моему, прекрасно выражается в этой пьесе «Кобольд». Михаил Плетнев, лейбл «Мелодия».
(Музыка)
Другой гигант скандинавской музыки и очень важный представитель мифологического направления в северной культуре – Сибелиус. Его вдохновляла Калевала, знаменитый эпос финского народа, прекрасно переведенный на русский язык. Он всю жизнь вдохновлялся сюжетами и образами из Калевалы.
Ян Сибелиус
Александр Генис: Как вся Финляндия. Это такой этнообразующий элемент для Финляндии, все, что связано с Калевалой. Когда был в Финляндии, меня поражало, что все названия улиц идут прямо от названий имен и мест в этом эпосе.Соломон Волков: У Сибелиуса есть симфония «Куллерво», вдохновленная образами из Калевалы, и фортепианный цикл под названием «Кюлликки» – это сочинение 1904 года, три фортепианные пьесы, совсем неизвестные за пределами Финляндии. В Финляндии, кстати, они очень популярны. Они отражают, каким-то косвенным образом, образ гордой девушки по имени Кюлликки. По характеру своему это очень интересная романтическая музыка с явным влиянием частично Чайковского, частично Рахманинова. Сибелиус – строгий, гордый, монументальный северный Сибелиус, прошел через увлечение этими композиторами. Кстати, недавно мне знакомый, который руководит финским лейблом «Ундина», прислал несколько дисков Рахманинова в исполнении и российских, и финских музыкантов.
Я ему в ответ написал: «Да, я давно подозревал, что Рахманинов – это финский композитор, но сейчас точно в этом убедился». Он очень подходит для этой страны, вот эта сдержанность, сумрачность.
Александр Генис: Не только Финляндия, вообще вся северная музыка. Знаменитый концерт Грига и второй концерт Рахманинова кажутся очень близкими друг другу.
Соломон Волков: Пьеса из этого цикла «Кюлликки» прозвучит в исполнении финской пианистки Мариты Виитасало, лейбл «Finlandia Records».
(Музыка)
А теперь посмотрим, как северная традиция в музыке трансформировалась на протяжении последнего времени. Здесь мне показалось любопытным продемонстрировать нашим слушателям творчество Яна Гарбарека, знаменитого норвежского саксофониста и композитора, очень успешного в коммерческом отношении, раскрученного, между прочим, фирмой «ЕСМ», которую мы часто вспоминаем. У создателя и руководителя «ЕСМ» Манфреда Айхера есть слабость к нордической культуре, к нордической музыке. Гарбарек является замечательным представителем этой традиции. Он, в данном случае, выступает на своем диске «Mnemosyne» в содружестве с английским вокальным ансамблем, специализирующимся на исполнении старой музыки, и представляет в своей обработке - ансамбль «Hilliard» и Гарбарек на саксофоне – «Колыбельную» замечательного эстонского композитора Вельо Тормиса, которому 82 года, и о котором мы рассказывали в одной из передач о национальных бардах.
(Музыка)
Эту передачу мы завершаем нашим новогодним подарком для наших слушателей – это вальс-экспромт Грига из его цикла «Лирические пьесы» в исполнении Михаила Плетнева. Он играет эту пьесу так, что нетрудно себя представить сидящим у камина с бутылкой хорошего вина, в приятной компании. Счастливого Нового Года!
(Музыка)
Александр Генис: Ну а теперь я хочу закончить этот выпуск небольшим травелогом, который расскажет о лучшем в этом году моем путешествии - поездки на родину саг в Исландию.
Если с самолета Нью-Йорк кажется листком под микроскопом, то Исландия – смятой подушкой с такой же белой пуговицей на месте Рейкьявика.
- Какой прогноз? - спросил я у шофера, но он пожал плечами.
- Дождь?
- Да.
- Снег?
- Обязательно.
- Солнце?
- Не без этого.
- Землетрясение? – съязвил я, но он опять махнул головой, и я замолчал обиженный.
К концу дня, однако, сменилось три времени года, а ночью тряхнуло отель. Шкала Рихтера показала 4.3 балла, и я решил не беспокоиться, узнав, что в среднем на каждые сутки приходится по 20 землетрясений. Хуже, что началась пурга, и местные пересели на велосипеды, чтобы не торчать в пробках. Я не жаловался, но гид меня все равно успокоил:
- Если вам не нравится погода, подождите 15 минут.
- Станет лучше?
- Хуже.
Смирившись, я отправился гулять, следуя не карте, а «Эдде». За улицей Фрейи шел проспект Бальдера, на котором стоял кабачок коварного «Локки» неподалеку от мстителя Тора. Несмотря на божественную топонимику, архитектура казалась скромной и пользовалась рифленым железом: уже не бараки, еще не дома. Церкви напоминали Бергмана: ничего лишнего, да и обязательного немного. Памятники состояли из камней и изображали их. Но все равно Рейкьявик был неотразим, потому что все его улицы доверчиво утыкались в свободное от льдов море. На другой стороне залива высилась трапеция ледяной горы Эсьи. Она играла со столицей в прятки, то и дело скрываясь в безоглядном тумане.
- Англичане, - пристал я к местным, - всегда говорят о погоде, потому что она такая изменчивая. Но по сравнению с исландской британская погода устойчива, как пирамида Хеопса. Почему же вы о ней не говорите?
- Стоит только начать, и ни на что другое не останется времени, поэтому никто не жалуется. Климат зависит от интерпретации. Мороз считается бодрящим, туман – завораживающим, землетрясение – будоражащим, извержение - незабываемым, и купаться можно круглый год. Температура воды всегда одинаковая – плюс 10°. Младенцев у нас в любую погоду проветривают на балконе, но только дома, потому что за границей за это сажают.
Живя на краю света, особенно зимой, когда его так мало, исландцы не преобразовали природу, и оставили ее, как есть: пейзаж, непригодный для жизни. Так, встреченный мною город Гриндавик исчерпывался ледниковым озером и каменной пирамидкой с геральдическим львом. Никто другой не выжил бы на лавовых полях. Они выглядели так, будто землю засадили колючей проволокой, а выросли острые кочки. Ходить по ним нельзя, разве что астронавтам, которые здесь тренировались перед высадкой на Луну.
И, правда, похоже! Это - неумышленная пустота Луны, а не искусственная - заповедника. Пустыня Исландии не подлежит ни освоению, ни охране. Она не казалась вызовом, как Сибирь, или угрозой, как Сахара. Она была сама собой, и человек лепился к ней, словно мох, который сушат и едят – раньше от голода, теперь от пресыщенности.
Небо над холодной пустошью вытворяло что-то фантастическое и напоминало Солярис. Ему вторил гейзер, пускающий пар и струю.
Оргазм природы, - сказал мой спутник, но сравнение показалось натянутым, потому что к любви эта земля не имеет отношения. Туман и снег, белый пар, черная лава, бурая трава - все это придает пейзажу абстрактный вид и экзистенциальный характер. Здесь хорошо ставить Беккета. Будто зная о театре абсурда, на снегу свернулась черная кошка. Судя по ошейнику, ее звали Африка.
Исландия - размером с Кубу, но живут здесь лучше, дольше и дальше друг от друга, о чем никто не забывает
- Исландцы, - начал я на банкете давно задуманный тост, - маленький народ...
- Редкий, - вежливо, но твердо поправил меня распорядитель торжеств, - мы лучше всех на душу населения.
Так и есть. Когда делишь триста тысяч на число симфонических оркестров, шахматных гроссмейстеров или королев красоты, исландцы всегда оказываются на первом месте. Даже нобелевских лауреатов по литературе один - Халлдор Лакснесс. Он первым взял себе фамилию. Другие обходятся отчеством, поэтому в телефонной книге столько тезок, что она вынуждена описывать абонента с помощью его профессии. К тому же, в Исландии лучший оперный театр – и на душу населения, и просто так. Дивной, космической красоты, здание называется Арфой и представляет собой неведомую никому, кроме придумавшего ее математика, геометрическую фигуру. Убранная цветным стеклом она оправдывает авангардное зодчество в глазах его многочисленных жертв.
Зная, что театр построили в разгар экономического кризиса, я спросил у капельдинера, сколько стоит это чудо.
- Не дороже, чем Нотр-Дам, - ответил он, не скрывая надменности, и я не решился настаивать, помня, чем кончаются распри в сагах.
Сегодня, впрочем, исландцы стали мирными и убийства случаются так редко, что когда одно, в 90-м, все-таки произошло, непривычной полиции пришлось выписывать детектива из Гамбурга. Характерно, что осужденный убийца написал популярную книгу о ловле лосося, который изображен на всех монетах.
Большая часть исландцев исповедует христианство, полторы тысячи – по-прежнему язычники, есть три коммуниста, включая смотрителя маяка Олли, который держит на стенке портрет Сталина, несколько буддистов и вегетарианцев, одна палестинка в парламенте и, для равновесия, бухарская еврейка, она же - первая леди. Среди пришельцев - пятьсот русских. Одного я встретил в термальном бассейне. Он был единственным, кто не улыбался.
Здесь это – редкость. Жизнерадостность – валюта Севера, ибо в таком климате не мудрено спиться. Исландцы знают меру и считаются – по научным опросам - самым счастливым народом в мире, даже теперь, когда деньги кончились, а власть под судом.
- То ли было, - говорят мне, - не зря мы едим протухших акул.
Их мясо держат в отдельном холодильнике и только в гараже из-за того, что оно пахнет аммиаком, как в вокзальном сортире. Акулу едят для укрепления воли, чтобы не расслабляться, подобно остальным скандинавам, забывшим общих предков.
- Викингов? - спросил я.
- Не совсем, - объяснили мне, - Викинг – это глагол, не национальность, а хобби, позволяющее, когда нет дел дома, путешествовать в дальние края, знакомиться с местными жителями и убивать их.
Один такой, рыжий и могучий, сидел со мной за обедом. По профессии Эггерт Йохансон был скорняком. Кроме того, он играл на гитаре в клубе «О-блади, о-блада», искал Грааль в центре острова, подозревал в исландцах потерянное колено Израиля и объезжал коней из собственных конюшен, но только весной, потому что зимой представлял на миланском дефиле придуманные им платья из лососевой кожи. Ярый защитник природы, Эггерт умел ею пользоваться и шил из тюленьих шкур непромокаемые сапожки.
- И ради этого, - ужаснулась соседка-американка, - вы убиваете тюленей?
- Нет, мэм, - вежливо ответил викинг, - я делаю это из удовольствия.
К Америке исландцы относятся покровительственно. Ведь Лейф Эриксон ее не только открыл, но и привез в Новый Свет демократию, родившуюся на первом в Европе парламенте-тинге.
Впрочем, как сказал Черчилль, «у исландцев хватило ума забыть, что они открыли Америку». Зато, когда во время войны Америка открыла - и оккупировала - Исландию, это не прошло для острова даром. Разбогатев на военных поставках, вся страна купила телевизоры и вместе с оккупантами смотрела американские сериалы задолго до того, как они добрались до континента. Поэтому по-английски исландцы говорят лучше всех в Европе.
Расположившись, как я, посередине между Америкой и Европой, Исландия со всеми дружит. Я убедился в этом на приеме у президента, с которым гости запросто болтали, не вынимая рук из карманов.
Меня, однако, мучил вопрос. Изучив старинный президентский особняк, я нашел много интересного. Рог нарвала, палехскую шкатулку, портрет Путина, когда он был президентом, портрет Путина, когда он президентом уже и еще не был, фото Обамы, меч викинга с рунами на лезвии. Чего в доме не было, так это охраны. Не выдержав, я пробился к президенту, который угощал нас кониной, и задал прямой вопрос:
- Мистер президент, где вы их прячете?
- А зачем нам охранники? - сказал он, будто цитируя саги, - Я присмотрю за вами, вы - за мной.
- Завидно живете.
- Приезжайте еще, адрес простой: 66°.