200-летие Вагнера в Нью-Йорке
Александр Генис: Соломон, майский выпуск альманаха я предлагаю начать с самого большого музыкального юбилея этого года.
Соломон Волков: Да это - 200-летие со дня рождения Рихарда Вагнера, которого в Америке упорно именуют Ричардом. Наверное, если посмотреть на всю историю музыки, какой мы ее знаем, то где-то возвышается в качестве непревзойденной вершины Бах, а, пожалуй, следом за ним можно назвать и Вагнера.
Александр Генис: Стругацкие однажды сказали про Ницше: великий человек, которому очень не повезло с поклонниками. Так можно сказать и про Вагнера.
Соломон Волков: Да, это одна из многих проблем, которые окружают Вагнера. О нем когда-то очень хорошо высказался замечательный русский философ Алексей Федорович Лосев, он сказал так: “Вагнер был и остается великой проблемой, чем более радостной, тем более мучительной”. По-моему, прекрасный афоризм.
Александр Генис: Это очень закрученная фраза, которая требует прежде всего понимать самого Лосева, человека, который глубже всех изучал мифы. И поскольку Вагнер - это и есть мифостроитель, то, конечно, для Лосева фигура Вагенра была центральной.
Соломон Волков: Если уж мы заговорили о Алексее Федоровиче Лосеве и Вагнере, то во-первых, я хочу сказать, что, пожалуй, в русском и музыковедении, и вообще в русской литературе о Вагнере ничего более содержательного, чем большая работа Алексея Федоровича Лосева не существует. Это довольно, с одной стороны, удивительно, а с другой стороны, вероятно, в этом есть какая-то закономерность. Потому что действительно, посмотрите на имена вагнерианцев на Западе — все самые большие, самые блестящие имена, причем далеко не только специалисты по музыке.
Александр Генис: Бернард Шоу, например.
Соломон Волков: Там и Шоу, и Клодель, и Бодлер. Нет такого на самом деле крупного западного человека, который думал бы об искусстве, о культуре, который обошелся бы без Вагнера. В России удивительным образом, во-первых, отношение к Вагнеру почти с самого начала было очень скептическим, причем были поклонники в виде музыкального критика и композитора Серова, сына великого художника, он был таким настоящим вагнерианцем. А, скажем, Чайковский, съездив в Байеройт, написал чрезвычайно скептические заметки о том, как это все происходило.
Александр Генис: У Вагнера было не меньше врагов, чем друзей.
Соломон Волков: В России, не скажу, что особенно враги. Враг, действительно заклятый враг, если так можно выразиться, был в России у Вагнера один — это Лев Николаевич Толстой.
Александр Генис: Лев Николаевич Толстой был врагом и Шекспира, и Бетховена.
Соломон Волков: Но с Вагнером он враждовал как-то особенно. Толстой ему посвятил много страниц, где изощренно над Вагнером издевался и отзывался о нем, как о идиоте, как о шарлатане, как об абсолютной бездари. То есть он много действительно сил положил на сознательное уничтожение вагнеровского авторитета.
Александр Генис: Что, конечно, говорит о том, что он пристально к нему присматривался.
Соломон Волков: У Толстого были очень сложные отношения с музыкой и, безусловно, он в ней что-то чувствовал особенное. Но что удивительно здесь: у Вагнера было и целое поколение поклонников в России — это символисты. И при этом восторженном отношении к Вагнеру - а они они все не пропускали вагнеровских опер в Мариинском театре, когда их начали там ставить регулярно, - но ничего существенного, кроме общих фраз довольно туманных, тот же Вячеслав Иванов или Блок, не оставили о Вагнере.
Александр Генис: Я думаю, что Вагнер это не только музыка, но образ жизни. Так он ,собственно говоря, рассматривал свое призвание, он думал, что сумеет преобразовать жизнь, а не музыку. Я, например, побылвав в Барселоне, подумал, что город списан с Вагнера, он целиком построен под Вагнера, такое ощущение, что ты идешь по декорациям «Кольца». И в этом отношении даже не вагнеровская музыка, а мифология, мифостроение чрезвычайно созвучно нашей эпохе, потому что сегодня виртуальный мир видеоигр, напоминающий вагнерианскую мифологию. Мне кажется, это неслучайное совпадение, что Вагнер вновь так безмерно популярен сегодня.
Соломон Волков: Вы упомянули о тех многочисленных проблемах, которые окружают Вагнера и его творчество, в особенности его личность. Один из самых знаменитых грехов Вагнера — это его безумный антисемитизм.
Александр Генис: Я никогда не забуду, что он дирижировал Мендельсона в белых перчатках, чтобы переворачивать рукопись, не дотрагиваясь до еврейских страниц.
Соломон Волков: С Мендельсоном у него тоже были особые и довольно сложные отношения.
Александр Генис: Он ревновал его попросту.
Соломон Волков: В том-то и дело. Так же как к Мейрберу он очень ревниво относился. С Вагнером проблема заключается в том, что, мы так или иначе, принимая во внимание все эти проблемы, особенно в наше политкорректное время, тем не менее видим, что современный мир без Вагнера обойтись не может. И одним из свидетельств этого является недавно воплощение вагнеровской тетралогии «Кольцо Нибелунгов» на сцене Метрополитен-оперы.
Александр Генис: И это при том, что Нью-Йорк — очень еврейский город, и конечно, здесь помнят, каким антисемитом он был.
Характерно, что во время празднования этого юбилея в Германии германскому дирижеру Кристиану Тилеману задали вопрос: Вагнер-антисемит и Вагнер гениальный композитор — это один человек или разные? Он сказал: “Они даже не знакомы друг с другом”. Вы тоже так считаете?
Соломон Волков: Нет, это абсолютнейшая ерунда, это попытка выкрутиться, уйти от болезненного разговора. Конечно, это был один человек. И в этом смысле Вагнер как человек представляет собой проблему. Потому что мы начинаем с Вагнера, и мы тогда неминуемо переходим к разговору о том, мешают ли личные или эстетические взгляды художника воспринимать его творчество? Каждый на этот вопрос отвечает индивидуальным образом. Александр Блок — один из моих кумиров, который тоже был зоологическим антисемитом. Могу я любить стихи Блока, зная, что он был таковым?
Александр Генис: Мне кажется этот вопрос просто смешным. Не отвечают стихи за человека и музыка не отвечает за человека — это разные вещи. И думать, что все великие творцы были хорошими людьми — это иллюзия, которую насаждала «Жизнь замечательных людей».
Соломон Волков: Здесь я вам возражу. Мы воспринимаем того же самого Блока отнюдь не как поэта, мы его воспринимаем как комплексную личность. И я пока, не узнал в постсоветское время, когда стали публиковать те же самые дневники Блока без купюр и когда можно было прочесть все, что о нем написали современники, я ведь его воспринимал прежде всего как необычайно привлекательную личность, как некоего рыцаря на белом коне, каковым он и является, если вычесть эту непростительную черту.
Александр Генис: Вы знаете, я — радикальный эстет, я считаю, что искусство покрывает все, как цветы могилу.
Но давайте поговорим о музыке, давайте поговорим о том, как юбилей Вагнера встречают в Нью-Йорке.
Соломон Волков: В Нью-Йорке встречают его именно тем, что спорят без конца об этой новой постановке, автором которой является Робер Лепаж. И недавно «Нью-Йоре Таймс магазин» опубликовал огромную статью, она вышла на обложку журнала, что нечасто случается с сюжетами о классической музыке, статью о Питере Гелбе нынешнем руководителем МЭТ.
Александр Генис: Глеб - один из самых главных персонажей нью-йоркской культурной жизни.
Соломон Волков: Тем не менее, должен сказать, что на сегодняшний момент скорее можно увидеть на обложке этого журнала представителей хип-хопа, или спортсмена. Так вот, в этой статье Гелб, отвечая на вопрос журналиста, говорит, что считает главным своим жизненным достижением эту серию спектаклей Лепажа. Я понимая эту позицию Гелба, но к ней отношусь крайне скептически. Тут опять нужно разделить несколько вещей. Когда меня спрашивают о самом сильном художественном впечатлении прошедшего года, я отвечаю: вагнеровский цикл в МЕТ. Это с одной стороны. А с другой стороны, когда меня спрашивают о самом возмутительном явлении в нью-йоркской культурной жизни прошлого года, я отвечаю: да, вагнеровский цикл в МЭТ. Потому что когда слушаешь все это грандиозное, ни с чем не сравнимое полотно подряд, то оно производит впечатление: ты ходишь как бы под гипнозом все это время, погружаешься в океан философский, музыкальный.
Александр Генис: Вагнер, так и представлял свои оперы: люди выпадают из времени, как было во времена древнегреческих театральных фестивалей, они живут только этими операми, они ни о чем другом не думают, и это больше всего должно напоминать религиозный экстаз.
Надо сказать, что когда видишь зрителей в МЕТ, а многие из них ездят за «Кольцом» по всему миру, то понимаешь, что это не столько меломаны, сколько паломники Вагнера.
Соломон Волков: Именно так. Постановка Лепажа меня крайне раздражала. И опять-таки, я понимаю, как это говорится, “гладко было на бумаге”. Я себе представляю, как в мастерской Ле Пажа в Канаде все замечательно работало в виде макета.
Александр Генис: Вы имеете в виду знаменитую 45-тонную Машину, которая поглотила всего Вагнера.
Соломон Волков: Ее! В виде макета это все выглядело чрезвычайно занимательно и прогрессивно, если угодно. Но в тот момент, когда эту Машину огромную, многотомную выстроили, проект оказался самым дорогим за всю историю театра Метрополитен.
Александр Генис: Дирекция даже отказываются называть цифру.
Соломон Волков: Те люди, которые знают, говорят, что это были самые бездарно потраченные деньги за всю историю МЕТ. Так вот, в этот момент нетрудно было себе вообразить, и я не понимаю, почему это никому не пришло в голову, что никакие нормальные певцы, те, которых мы имеем сейчас, во взаимодействии с этой машиной петь не будут так, как это задумывалось Лепажем. Они не будут устраивать эти невообразимые акробатические трюки, и они не будут зависеть от того, сработает эта машина или нет. Ведь то последнего момента там происходили какие-то срывы, угрожавшие жизнью, в конце концов, певцам.
Александр Генис: У меня есть такой вопрос. Дело в том, что во времена жизни Вагнера чрезвычайно была популярна парижская опера и особенно опера Мейербера, к которой он так ревновал. И эти оперы были знамениты именно своими необычно сложными постановками.
Соломон Волков: Эти постановки, и тут большая разница, при всех сценических чудесах, не мешали певцам петь. Певец всегда, за всю историю оперы находился в привилегированном положении, он стоял как столб на сцене и смотрел на режиссера — и все.
Александр Генис: Вы считаете, что это правильная позиция?
Соломон Волков: В том-то и дело, что нормальный певец иначе функционировать не может. Мы сейчас присутствуем при революции в оперном деле, когда певцы делают вещи, которые 10-20 лет назад казались невообразимыми. Поют лежа, поют на спине, поют на четвереньках, я не знаю - как. Более того, я предполагаю, когда к этой машине Лепажа на протяжение не двух-трех, а 10-15 лет привыкнут, следующие поколения певцов, может быть, будет себя чувствовать на ней естественно. Помните описание у Ильфа и Петрова спектакля по Гоголю, пьеса Шершеляфамова, когда Агафия Тихоновна идет по проволоке и произносит так свои реплики. Может быть, будет такова ситуация, когда оперный певец сможет петь и на проволоке. Но сейчас это невозможно и это гробит все впечатление от оперы.
Александр Генис: Вы считаете, что такому мегалломану как Вагнеру не понравилась бы эта постановка?
Соломон Волков: Нет абсолютно. Потому что в первую очередь пострадало бы главное для Вагнера, как для любого композитора — музыкальная ткань звучания.
Тут надо сказать, что не зря мы все время возвращаемся к опере как к жанру, потому опера действительно стала, во всяком случае здесь, у нас в Нью-Йорке, предельно актуальной темой. Появление материала о Питере Гебле на обложке тоже неслучайно. Все это отражает иерархию искусств в Нью-Йорке. И мы будем об этом еще говорить. А сегодня, отмечая 200-летие со дня рождения Вагнера, мы попробуем резюмировать, в чем же «эпил», как сейчас любят говорить, и его гения, его творчества.
И тут я опять обращусь к Алексею Федоровичу Лосеву, с которого мы начали разговор. Он указал на то, что главной темой Вагнера, (и это объясняет, Вагнер почему продолжает оставаться актуальным композитором) — тема гибели культуры, гибели цивилизации. Я понимаю, это два не вполне совпадающих понятия — культура и цивилизация, но мы можем в данном случае эти часто противоположные понятия объединить и сказать, что да - гибель иудео-христианской цивилизации, которую Вагнер предвидел так давно, исчезает. И одновременно, я опять здесь привожу цитату из Алексея Федоровича Посева, Вагнер — это “вопль о необходимости нового устроения мира”. Очень здорово сформулировано. Мне представляется, что притягательность Вагнера, и его гипнотическое действие на нас, и то, почему мы каждый раз, слушая цикл «Кольцо Нибелунгов» или другие значительные оперы Вагнера, почему мы попадаем под этот гипноз, я, во всяком случае, хожу может быть неделю, не могу опомниться, размышляю на эту тему, потому что эта музыка затрагивает важные струны в моей душе и резонирует с моими размышлениями о том переходном, как я считаю, времени, в котором мы живем.
Поэтому в качестве музыкальной иллюстрации к этой теме я выбрал «Похоронный марш» из «Гибели богов», дирижер Марис Янсонс, лейбл «Сони». Скажу сразу, что и в последующих эпизодах сегодняшней передачи мы используем фрагменты из произведений Вагнера, потому что они являются актуальными и могут сопутствовать очень и очень многим современным сюжетам.
(МУЗЫКА)
Алексей Навальный
“Зеркало: американская пресса о российских делах”Александр Генис: В последнее время американские газеты внимательно следят за тем, что происходит в России с процессом Навального. Это дело вызвало пристальный интерес американских журналистов, которые пишут об этом, как об исключительном процессе. Так, в «Нью-Йорк Таймс» я прочитал как раз именно эти слова: в отличие от других судебных преследований, Ходорковского, например, дело Навального радикально отличается тем, что речь идет о политическом лидере. Это - “первый чисто политический процесс Путина”, так пишет «Нью-Йорк Таймс». Вот в комментариях к этому делу заговорила «большая берта», уже главные силы журналистики американской бросились в бой. Я говорю о бывшем главном редакторе “НЙТ, это - Билл Келлер, который написал чрезвычайно важную статью о деле Навального.
Соломон Волков: Мне показалось, что со стороны Келлера это был скорее предупредительный залп, и я подумал о том, что как раз дело Навального в данный момент встраивается в цепочку, которая началась делом Ходорковского и продолжилось делом Магнитского. В этом смысле я не вижу принципиальной разницы между делом Ходорковского и процессом Навального. Потому что и сейчас обвинения Навальному предъявляются не политические. Мы могли бы считать этот процесс чисто политическим, если бы российские власти объявили его таковым.
Александр Генис: Таковым его объявил Билл Келлер. Но давайте еще раз скажем, кто такой Билл Келлер. Келлер многие годы возглавлял «Нью-Йорк Таймс», многие годы он работал в Москве, он был в России во время перестройки и видел, как происходила та революция, которая смела коммунизм в России. То есть он знает, что он говорит. И революционным в его материале я нахожу одну аналогию. Он сравнивает Навального с Нельсоном Манделой, человеком, который просидел много лет в тюрьме прежде, чем возглавить Южно-Африканскую республику, прежде, чем взять реванш над своими мучителями, которые держали его десятилетия в застенках. Это очень многозначительная параллель. И в конце Билл Келлер дает недвусмысленно совет президенту. Вы знаете, когда «Нью-Йорк Таймс», когда такой человек как Билл Келлер дает совет президенту, президент обычно его внимательно слушает. Так вот Келаре советует Обаме вступиться за Навального, потому что может быть ему придется с ним разговаривать как с будущим лидером России. И вот этот момент показался мне чрезвычайно важным. Но тут же возникает второй вопрос: поможет ли вмешательство США Навальному или помешает ему?
Соломон Волков: Вообще предсказать на сегодняшний день действия российских властей — чрезвычайно затруднительно. Ведь происходят все время такие дикие кульбиты, что они кажутся непредсказуемыми. Что касается Келлера, то он помешает Навального между Асанжем и Манделой, говоря, что Навальный уже превзошел Асанжа, но все-таки еще не дотягивает до Манделы.
Александр Генис: Вот тут-то, как говорила Ахматова про Бродского, режим “делают ему биографию”. Этот судебная процесс - как раз та самая “биография”, которая превращает Навального в чрезвычайно опасную политическую фигуру для правящего режима.
Соломон Волков: Если бы власти не думали, что Навальный опасен, то они не бросали на его преследование столько времени, сил и ресурсов всяких. Но каковы будут результаты этого всего? Ведь к Навальному, если вы вспомните, сохраняется довольно скептическое отношение у многих лидеров даже демократического движения в России.
Александр Генис: Но именно отношение властей во многом снимает эти сомнения. Особую рол ь тут играет антиамериканская карта, которую разыгрывают в связи с делом Навального - все время говорят о том, что он ездил в Америку.
Соломон Волков: Знакомо: “выкормыш американских спецслужб”.
Александр Генис: В связи с этим любопытное письмо напечатано в «Нью-Йорк Таймс», Майкл Капело, директор Йельской программы, той самой программы, которая приглашает политических деятелей разных стран для того, чтобы они знакомились с правилами политической борьбы - с тем, как добиваться легальными путями смены правительства. То есть, собственно говоря, они учат демократической политике. Директор этой программы сказал, что Навального обвиняют в том, что он у нас учился. Но кроме него у них училось 238 человек из 81 страны. и никакого секрета в этом нет. “Мы учим их демократии, - сказал он, - потому что у нас есть опыт политической борьбы, которая ведется третий век в этой стране”.
Соломон Волков: Я хочу напомнить, что схожие обвинения предъявлялись Александру Яковлеву. Он ведь учился в Колумбийском университете, и когда произошла перестройка, и Советский Союз развалился, то я читал не один и не два комментария с российской стороны, в которых утверждалось, что тогда в Колумбийском университете и завербовали Яковлева.
Александр Генис: Я считаю, что то, что Яковлев учился в Америке, отразилось на судьбе России очень серьезно. И очень жалею о том, что Путин работал в ГДР, а не в США. Я абсолютно убежден, что опыт жизни в такой демократической и разнообразной стране, как Америка, не может пройти бесследно ни для кого, так что, к сожалению, не в ту страну послали шпионить Путина.
Соломон Волков: По-моему, главным достоинством Навального на сегодняшний момент два фактора. Первый — это совершенно необузданная бешеная энергия, которая необходима политическому лидеру и которой явно не хватает многим другим лидерам демократического движения. Я вижу некоторую вялость в их действиях, поступках, что-что, а вялости у Навального не наблюдается. И второе — он очень харизматичный человек. Когда он говорит, то ты слушаешь его и склонен ему верить. И когда он отрицает, что он является националистом и отбивается от обвинений в том, что имели место какие-то финансовые неурядицы в его предыдущей деятельности, все это звучит убедительно. Но я бы сказал, что тут имеется одна существенная проблема, которая связана с социальными обстоятельствами. Посмотрите, здесь в Америке, когда человек, как говорят, целится в президенты, он готовится к такого рода политическому прорыву, за 20-30 лет начинает все это обдумывать. И он понимает, что ждет его через 20-30 лет, включая скрупулезное внимание со стороны прессы. Я не уверен, что у Навального было в голове нечто похожее — это первое. И второе, заметьте, все кандидаты в президенты состоятельные люди, часто и не в первом поколении, им не нужно было самим зарабатывать деньги на существование свое.Александр Генис: Это совсем не так. Например, Обама точно не состоятельный человек, и далеко не он один. Это совсем необязательно. Деньги приходят с политикой, а не наоборот. За деньги нельзя купить президентское кресло — вот это точно.
Соломон Волков: Я не спорю, но говорю, что наличие денег избавляет человека от каких-то неосторожных шагов, которые потом могут оказаться существенным препятствием.
Александр Генис: Во-первых, я не знаю ничего, про такие шаги а во-вторых, я хочу сказать, что 30 лет назад у Навального не могло быть мысли о президентстве, потому что ему было 6 лет и кругом была советская власть. И мой вопрос остается тем же: Америка может помочь Навальному или она скорее ему мешает своей поддержкой?
Соломон Волков: Очень трудно об этом судить. Мы путаем отношение российской элиты к людям, подобным Навальному, с тем, как может отреагировать на Навального возможный будущий электорат российский, который является гораздо более обширным явлением.
Александр Генис: И здесь американская карта за или против?
Соломон Волков: Безусловно, против.
Александр Генис: Ну что ж, посмотрим, как будет разворачиваться борьба. Во всяком случае ясно одно, что Навальный - борец номер один.
Соломон Волков: И поможет ли Навальному судьба — вот, что очень важно.
(МУЗЫКА)
Джером Дэвид Сэлинджер
Книжная полка. Письма юного СэлинджераАлександр Генис: В завершении нашего сегодняшнего «Альманаха» я хочу обсудить сенсационную для нью-йоркцев новость: появление новых писем Сэлинджера. Дело в том, что каждая новость о Сэлинджере является сенсацией в Нью-Йорке, где его не просто любят, а ему поклоняются. Сэлинджер — это апостол Нью-Йорка и апостол «Нью-Йоркера», журнала, где он печатался. И вот внезапно появляются впервые несколько писем юного Сэлинддера.
Соломон Волков: Которые пролежали все это время в коробке из-под обуви.
Александр Генис: Это очень трогательная история, потому что эти письма писал юный Сэлинджер такой же юной и прекрасной девушке, которую он никогда не видел Марджари Шерд из Торонто. Сэлинджер ей посылал свои остроумные, едкие письма, она ему отвечала тоже довольно остроумно. Вскоре их судьба разошлась, они так никогда и не увиделись. И вот сейчас, когда ей 95 лет, она живет в старческом доме и ей нужны деньги на лечение, наконец она решила придать эти письма огласке и продала их библиотеке Моргана, где собираются все архивы Сэлинджера. Библиотека позволила журналистам прочитать эти письма и напечатать из них отрывки.
На мой взгляд, письма замечательные, потому что из них мы узнаем что-то о том Сэлинджере, которого практически не знаем. Совсем молодой человек, который только что принес свой первый рассказ в «Нью-Йоркер», прото-текст, из которого выросла повесть «Над пропастью во ржи». В этих письмах мы видим неуверенного, но очень амбициозного юношу, который запоем читает «Анну Каренину».
Соломон Волков: Он говорит, что «Анна Каренина» хуже роман, чем «Война и мир», но лучше сделанный.
Александр Генис: Он судит Толстого уже как писателя и советует прочитать своей корреспондентше “Великого Гэтсби, считая его самым достойным писателем. По-моему, все это очень трогательно.
Соломон Волков: Мне трогательным показалось то, что он откровенно с ней флиртует. Попросил ее прислать свою фотографию, причем побольше. Она прислала свое изображение, на что он ответил: «О, да вы оказывается еще и красивая девушка».
Я, когда читал эти отрывки, причем они опубликованы не полностью, на полную публикацию требуется разрешение наследников, так вот там трогательно то, что пути этих двух людей так радикально разошлись. Когда они переписывались, они были приблизительно равны. Конечно, Сэлиндежер был более опытным писателем, она обращалась к нему как к профессионалу. Она хотела стать писателем, но никогда за свою жизнь не напечатала ни строчки в итоге, а Сэлинджер стал всемирно известным писателей, кумиром одного поколения не только американцев, но вообще молодежи во всем свете.
Александр Генис: Особенно страшно читать то письмо, где он говорит, что война помешает его литературной карьере. Именно это и произошло. Он вернулся к литературе только в 46 году, когда напечатали наконец его прозу. Военные испытания стали для Сэлинджера мучительными — это была самая страшная полоса в его жизни.
Соломон, я хочу задать вам как нью-йоркцу такой вопрос: скажите, почему мы все тут так относимся к Сэлинджеру? Почему с таким пиететом читаем отрывки из писем? Что в Сэлинджере такого, что заставляет нас дрожать, когда мы видим его строчки?
Соломон Волков: Вы знаете, я с таким же пиететом читал Сэлинджера, когда жил в Риге и там впервые прочел «Над пропастью во ржи». При этом ничего не понимал в нью-йоркских реалиях, которые он описывал.
Александр Генис: Тем более, что там было немало смешных ошибок. Дело в том, что как ни гениальна была переводчица Райт-Ковалева, она никогда не была в Америке. Поэтому там, например, сказано, что мост Джорджа Вашингтона находится в Вашингтоне, а не в Нью-Йорке.
Соломон Волков: Так или иначе, то, что произвело на нас неизгладимое впечатление в юности, то, что помогло сформировать нас с вами и неисчислимое количество других читателей этой замечательной книжки — это остается на всю жизнь. Все, что связано с автором такого шедевра конечно же нас интересует. Но в данном случае это усугубляется тем, что это был человек, который прожил до глубокой старости и умудрился ничего никому о себе никогда не рассказать. Поэтому каждая крупица информации, которая делает для нас Сэлинджера более живым, более доступным как личность, является драгоценной. Мне кажется, что проблема здесь заключается и в том, что тот наш неподдельный интерес, с которым мы обсуждаем эти письма, свидетельствует в пользу того, что да, нас интересует не только писание автора, мы с вами не формалисты в этом смысле, нас интересует личность автора.
Александр Генис: Я согласен, конечно, это бесспорно — ностальгия по молодости, по юности, по той искренности, которую привнес в литературу Сэлинджер. У него ведь самые искренние герои, те, которым не старше пяти лет, он и сам такой был: невыросший ребенок. Но еще дело в том, что писателя такого калибра больше нет, поэтому мы так возимся с жизнью и творчеством людей, которые принесли славу американской литературе. Хемингуэй, Фолкнер, Сэлинджер были всемирными кумирами, и никого с тех пор не пришло им на смену. Именно поэтому мы с такой тоской обращаемся к тем лидерам мировой культуры, которых воспитала Америка в первой половине 20 века.
Соломон Волков: А мне кажется, что в том отрывке из Вагнера, который сейчас прозвучит, мы можем услышать мечтания юного и амбициозного Сэлинджера.
(МУЗЫКА)