Ричард Маршалл – теневая фигура британского авангарда, автор контркультурного англоязычного журнала 3:АМ. Идеальный герой для цикла об идеях и людях в странных обстоятельствах: студент Эрнста Геллнера, лавирующий между академией и андеграундом, школьный учитель, автор 11 книг жесткой провокационной прозы, определяющий собственные занятия как "ожидание своего часа". Как сложилась вся эта странная конфигурация, выяснила Анна Асланян.
Пару лет назад Маршалл начал публиковать на сайте 3:АМ интервью со всевозможными философами, британскими и американскими – как правило, ничем не знаменитыми за пределами своих университетских кафедр. Эта серия привлекла интерес; дело дошло до того, что избранные интервью выходят отдельным сборником в академическом издательстве. Сам Маршалл тоже получил философское образование: относительно недавно защитил диссертацию по теме “Неясность”, а когда-то, в самом начале – диплом в Лондонской школе экономики. Место это знаменитое, но для начинающего философа – не самое традиционное. Маршалл рассказал, как его туда занесло.
Р.М.: Я пошел туда из-за Эрнеста Геллнера, узнав, что он там преподает. Я читал его труды; наряду с философией меня интересовала социальная антропология, а он работал на стыке этих наук. Мне были интересны его взгляды на Европу, на все, что там происходит. Теперь я понимаю, насколько далеки от ортодоксальных были его идеи – он всегда ставил все ортодоксальное под сомнение. Правым по убеждениям он определенно не был, ни в коем случае не оправдывал капиталистический Запад. Но в то же время ему, разумеется, не нравились тоталитарные методы, принятые в других странах (включая его родную Чехословакию). Кроме того, он первым начал всерьез рассматривать ислам – еще до того, как другим стало ясно, насколько серьезную политическую силу представляет собой эта религия.
Речь идет о 80-х годах. Тогда было принято говорить: существует всего три варианта. Во-первых, капитализм, или что там царит на Западе; затем, национализм; и, наконец, коммунизм. Он же сказал: да, капитализм, коммунизм, национализм – и еще ислам. Все ведь обсуждали только первые три явления, считать ислам основной политической силой в то время еще не начали. Да, его принимали во внимание как явление культурное, но на политической арене он не котировался. Никому не приходило в голову, что ислам находится на самом передовом крае, где-то рядом с Советским Союзом или с капитализмом. Во всяком случае, так мне это представлялось – возможно, я ошибался.
Геллнер умер вскоре после падения Берлинской стены, так что трудно сказать, как бы он воспринял посткоммунистическое положение дел. Однако тогда было ясно: из всех имеющихся вариантов он считал наилучшим либо капитализм, либо ислам. Национализм виделся ему чем-то отвратительным; коммунизм он считал идеей конченой, мертвой. Меня очень занимали его взгляды: левым он не был, но то значение, которое вкладывали в понятие левизны лейбористы, было ему близко. Не был он и марксистом, да и консерватором ни в коей мере. Если взглянуть на тогдашний британский политический спектр, от левых до правых, то он стоял ближе всего к Лейбористской партии.
Сейчас все изменилось; то, о чем я рассказываю, происходило еще до появления “новых лейбористов”. Тогда была в силе Тэтчер – он ее ненавидел, терпеть не мог правых, существовавших при ней. С тех пор политический ландшафт сильно изменился. Возвращаясь к Геллнеру, интересно было то, как он подавал философию. Он не считал ее чем-то стоящим отдельно от всего остального. У него есть замечательная книга – “Легитимация идей”. По сути, философия там вводится в культурный, политический контекст. Например, там он рассматривает Витгенштейна. В то время этого философа воспринимали в определенном ключе, считали в первую очередь релятивистом, едва ли не культурным антропологом. А Геллнер сказал: на самом деле Витгенштейн – консервативный мыслитель; те, кто считает его мыслителем радикальным, ошибаются. На деле он крайне консервативен, хочет, чтобы все было как оно есть, в его работах отражается его социальное происхождение. Словом, идеи Геллнера были страшно интересны, поэтому я и пошел к нему учиться.
Он рассматривал философов вроде Дэвида Юма и Витгенштейна, которые обычно считались никак не связанными с современностью. А он говорил: связь есть, причем самая непосредственная. Например, можно увидеть очень интересную корреляцию между идеями Юма и, скажем, исламом. Он взял ибн Хальдуна, мусульманского историка 16-го века, и Дэвида Юма. Сравнивая их философию религии, он говорил: изучая этих двоих, можно понять, что происходит сегодня в исламской политике. Ведь они утверждают примерно одно и то же. Результатом стала замечательная книга Геллнера “Мусульманское общество”. На нее как-то не обратили особого внимания – так уж оно получилось. Но там дан чрезвычайно интересный анализ того, почему ислам способен стать реальной политической силой – в той мере, в какой это не удается ни христианству, ни индуизму.
А.А. Про философа и социального антрополога Эрнеста Геллнера, чеха по рождению, большую часть жизни проведшего в Британии, Маршалл готов рассказывать часами.
Р.М.: Он оказал наилучшее влияние на формирование моих мыслей. Среди интеллектуалов он был моим любимым героем. Он стал бы и фигурой для подражания, не будь он таким умным. Сам-то я не так уж умен, куда мне было с ним тягаться: он знает столько языков, так много всего сделал. А я – что я? Я просто заинтересовался под его влиянием всеми этими философами. Не столько тем, что они думали, сколько тем, что думаю про их идеи я сам. А думал я так: все это – сложные материи, эти люди работают не покладая рук, чтобы в них разобраться и извлечь из них что-то по-настоящему интересное.
И потом, помню, когда я ходил с приятелями в паб, завести разговор о чем-либо подобном было довольно трудно: сами они этого не читали, не знали, их больше интересовали другие вещи. А мне казалось, что они проходят мимо чего-то важного. Меня это сильно удручало – вообще, 80-е были временем, когда многое казалось удручающим. Особенно нам, левым – мы толком не понимали, что нам делать дальше. Марксизм, коммунизм – все понятно; но дальше-то что делать? Тут подоспел постмодернизм – он оказался рекламным трюком. Литкритикой я не занимался, так что не понимал толком, чем хороши Деррида и компания – мне казалось, им недостает строгости. Как-то не очень внятно все это звучало, не давало ответа на вопросы: что происходит в России, что происходит в Америке, что происходит в Европе?
А.А. Между тем, философия была лишь одним из интересов Маршалла – больше всего в юности ему хотелось стать писателем. Он рассказал, каков был круг его чтения в школе и в студенческие годы.
Р.М.: Тогда я читал нескольких авторов, не имеющих прямого отношения к философии. Ну, Кафку, разумеется – словом, то, что всегда читают подростки. Что-то из Кафки, что-то из Достоевского, что-то из Гоголя. Сартра тоже читал. Короче говоря, все это – то, что я читал в школе, – были обычные вещи. И еще, конечно, Беккета – он оказал на меня огромное влияние. Я его даже искать поехал – правда, разминулся с ним на полчаса. Я поехал в Париж, нашел кафе, где он часто бывал; там еще висел плакат с его портретом. Там мне сказали: он только что заходил, ушел полчаса назад. Если бы я его увидел, наверное, потерял бы сознание. Во всяком случае, ничего умного я бы сказать не смог – так, пробормотал бы что-нибудь. Хорошо, что мы разминулись. Ведь что тут скажешь?
Вообще я понятия не имел, как можно стать писателем. Как стать философом, тоже. Никаких писателей я знать не знал. Короче говоря, я понял, что писателем никогда не стану, как не стану и философом.
А.А. После неудачи с Беккетом юному поклоннику удалось однажды увидеть Уильяма Берроуза – тот попался ему в книжном. Но и тут никто ничего не сказал.
Ричард Маршалл славится, помимо прочего, своим девизом, который красуется под его материалами на сайте 3:АМ. Краткую биографию ему заменяет одна фраза: “Ричард Маршалл все еще ждет своего часа”. Вспоминая ее происхождение, автор смеется.
Р.М.: Да это все потому, что наш редактор, Эндрю Галликс, мне твердил: ну напиши же ты хоть что-нибудь, а то про всех там написаны всякие глупости, а про тебя – ничего. У меня было ощущение, что в один прекрасный день мне придет в голову: ага, вот чем надо заниматься, вот что я могу сделать. Поживем – увидим, думал я. Но если посмотреть, уже столько времени прошло...
Вообще, если сидеть и ждать, пока мне в голову придет гениальная мысль, так можно долго просидеть. Ну ладно, скажем так: отчасти этот лозунг был придуман всерьез. Когда я только начал писать для 3:АМ, меня попросили написать про одного автора, Стюарта Хоума, для другого журнала – Critical Quarterly. Редактор заказал мне критическую статью о нем. Я тогда ничего не знал про него, ничего у него не читал. Мы встретились, он мне принес много всяких материалов, я их почитал и написал эссе. Многое там я придумал – правда, взял и сочинил, поскольку не был большим знатоком в этой области. Короче говоря, написал и написал. И где-то в этом эссе я сказал что-то плохое про Т. С. Элиота – так, ненамеренно. А редактор никак не мог допустить, чтобы про Элиота говорили что-то плохое, и статью печатать не стал. Ладно, что тут такого. В итоге у меня осталось это эссе на восемь тысяч слов, и я подумал: а ведь ничего, неплохо написано. А тогда как раз зарождался интернет, ничего интересного еще не было. Вдруг замечаю, что новый журнал, 3:АМ, ищет авторов. Я послал статью Галликсу, тот сразу же ответил: а что, ничего, неплохо. И вообще, не хотите ли к нам присоединиться, стать одним из редакторов? Так все и началось, я начал что-то писать. Журнал 3:АМ для этого оказался идеальным местом – там ведь все было, да и остается, по принципу “сделай сам”. Прошли годы, прежде чем я лично встретился со многими коллегами. Я думал: прекрасно, посижу-ка я тут, подожду, что будет дальше. Так и сижу до сих пор.
И это действительно помогает. Дело в том, что у меня нет ни сил, ни связей, ни воли на то, чтобы преуспеть в качестве автора. Ведь тут надо постоянно суетиться, дергать людей, прижимать их к стенке: вот тебе моя книжка, давай, читай. Это все мне никогда не было свойственно. Я скорее буду сидеть и ждать, злиться на что-то в углу, но ничего не делать по этому поводу. Всем этим я могу спокойно заниматься в журнале 3:АМ. Сидеть и ждать. Понравится какая-нибудь книжка – я про нее напишу, появится идея – пошлю ее Эндрю, он скажет "ага" или "нет, не пойдет". Атмосфера у нас очень расслабленная. Никаких сроков, никто на тебя не давит, никто ни к чему не принуждает. Словом, я сижу и жду, не найдется ли какая-нибудь ниша. А тут подвернулись эти философы.
Вообще, по-моему, никто про них особенно и не читает. Этих интервью у меня набралось пара сотен. Я же не против подождать, если надо, позвонить человеку второй раз, снова попросить об интервью. Я много кого интервьюировал для 3:АМ – такая у меня сложилась роль. И журналу это пошло на пользу, таким образом удалось найти каких-то новых читателей.
А.А. Повезло не только журналу 3:АМ – Ричард Маршалл неожиданно для себя самого стал академическим автором.
Р.М.: Моими интервью заинтересовалось издательство Oxford University Press, что меня удивило. Вообще, замысел состоял в том, чтобы достучаться до философов, которых за порогами их кафедр никто толком не знает. Они известны в философских кругах и больше нигде. Взять их, поместить в некое другое культурное пространство – в какой-нибудь 3:АМ, смешать с авангардными писателями. Поместить и посмотреть, что будет. Удивительно, что про них начали читать не только в самом журнале – по этим ссылкам постоянно заглядывают другие философы.
Для книги я отобрал 25 интервью, сунул их в один файл, написал предисловие и отослал. В июне они собирались отправить это дело в типографию – значит, должно выйти где-то к осени. Довольно большая книга получилась, страниц 400. Твердый переплет. В основном ее будут продавать в Америке – там большинство философов.
Опять-таки, я понятия не имел, что так выйдет. Как-то случайно получилось. И еще одна книжка должна появиться. У нас в журнале есть такой Рис Трантер, большой поклонник Беккета. Мы с ним ездили на крупную международную конференцию, посвященную Беккету, – в Нью-Йорк, то ли в прошлом году, то ли в позапрошлом. Я всегда страшно любил Беккета. Дело было так: я где-то выпивал и вернулся домой часа в два ночи. Когда выпьешь как следует, а на дворе два часа ночи, усталости не чувствуешь. Заглядываешь в интернет – и видишь там, что принимают заявки на конференцию. Надо написать 250 слов. Я написал что-то замечательное о Беккете, им понравилось. Пришлось мне писать статью, а потом делать доклад – прошел он очень хорошо. Там я познакомился с отличными ребятами, настоящими фанатами Беккета. Они составили сборник, куда включили и мою статью. В конце месяца выходит.
А.А. Богатая мыслями и исследованиями жизнь Ричарда Маршалла включает в себя и обыденные занятия – например, работу.
Р.М.: Я работал в некой конторе на полную ставку, пока меня не сократили. Это было в конце 2011 года. Работал в лондонском районе Ислингтон над проектом “Школы будущего”. Это такая широкомасштабная программа по перестройке всех школ в стране: предполагается их снести и построить новые. В общем, работал и думал: здорово, школы будущего, вот оно – будущее, и я его строю, и это будет классно! По сути, я был там консультантом по дизайну, а также по образовательным вопросам, по вопросам философии. Причем работал с разными школами, это было очень интересно. Но тут пришли консерваторы и первым делом все это прекратили. Так я и лишился работы.
Тогда я как раз заканчивал писать диссертацию. Подумал: ладно, какое-то выходное пособие мне заплатили, немного, но на полгода хватит. Пока можно диссертацию закончить. Тогда мне и пришло в голову это дело – беседовать с философами. Ведь я как раз этим и занимался. Может, думаю, мне удастся заполнить какие-то философские пробелы. Так все и началось.
Потом я довольно долго сидел без работы. Занимался этими интервью – в день иногда выходило по три-четыре. Очень усиленно над ними трудился и, можно сказать, начал обретать некую уверенность. Сначала я думал: нет, куда уж там, у меня никак не хватит знаний на то, чтобы задавать этим ребятам вопросы, либо они получатся банальными, слишком общими, либо я просто все перепутаю. Но выяснилось, во-первых, что они очень хорошо умеют слушать и понимать, в чем суть вопросов. Они молодцы, очень помогли мне. Из 160 только с двумя у меня ничего не вышло. Только двое сказали: знаете, не получится у нас, вы не понимаете, о чем я, ну и так далее. Неплохой результат, мне кажется. Один из них вообще предложил: давайте я сам напишу вопросы, а потом сам же на них отвечу. Правда, он так этого и не сделал, но предлагал.
Какое-то время я этим занимался, а потом, естественно, кончились деньги. Пришлось снова идти на работу. Сейчас я снова работаю на полную ставку, преподаю в средней школе английскую литературу и драматургию. Прежде мне доводилось быть не только учителем, но и директором. Мне страшно нравится работать в школе. Конечно, там бывает непросто, да и вообще в образовании сейчас все сложно. И все-таки...
Вернувшись в школу в этот раз, я сказал: давайте я буду преподавать, хочу убедиться, что еще не разучился. А то все болтаешь, болтаешь, а вот можешь ли преподавать? По-моему, получается у меня неплохо. Я доволен. Правда, контракт у меня временный, он истекает в конце недели, так что скоро я снова вернусь к своим интервью, пока опять не закончатся деньги – а этого долго ждать не придется.
Контракт мне обещали продлить, если ничего другого не найду. С другой стороны, им приходится платить мне кучу денег, это не вполне справедливо – их можно потратить на что-нибудь еще. А школа хорошая. Находится в районе Тауэр-хамлетс. Интересный район – один из немногих в Лондоне, где по-прежнему полагаются на местную администрацию. Тут все еще имеется крепкая социалистическая основа. Так называемых “школ-академий” тут только одна; эти академии, как известно, не очень-то удачное начинание. Словом, в этом районе работать приятно. Все школы охотно сотрудничают друг с другом, что замечательно. И сама школа прекрасная – обычная средняя школа, я бы в другую и не пошел, в частных школах я работать не хочу.
Вообще мне нравится, когда есть работа – в смысле, настоящая, реальная, полезная. Преподавание меня вполне устраивает. Я же не какой-нибудь там общественный деятель-интеллектуал. Хорошо, когда удается разделять разные вещи в жизни. Все эти дела – размышления, чтение, искусство, литература и прочее – все это, как я обнаружил, помогает спастись от кошмаров работы.
Недавно я читал интервью с Дэвидом Фостером Уоллесом. Не помню уже, с чего началось, но он перешел на эту тему – стал говорить о том, как люди ходят на работу. Его последняя книга как раз об этом. Вообще он часто говорил дельные вещи, и эта мысль мне тоже понравилась: никто ведь не пишет и не снимает фильмы про то, как люди ходят на работу; исключение составляют “увлекательные” профессии, вроде полицейских или шпионов. Он об этом размышлял, а потом высказал предположение: это все либо потому, что людям обычная работа представляется слишком скучной, либо работа – настоящий ужас, от которого хочется заслониться, убежать. Мне кажется, это правда.
Я постоянно ощущаю некую угрозу – идущую от ситуаций, от людей. Поэтому мне всегда требуется некое помещение, куда можно отступить, спрятаться. Если я где-то работаю, мне нужно место, куда можно сбежать. Мне повсюду видятся какие-то лисьи норы. От людей я сильно устаю. А в школе – там надо играть, притворяться учителем.
Но вообще-то я обожаю работать с подростками. Они настолько непохожи на других людей. У них не так устроен мозг – там идут всякие химические процессы, очень странные. Подростки – они дикие, буквально сумасшедшие. Поэтому они мне всегда нравились – это лучшая категория людей. Наверное, дело еще и в том, что я нахожу много общего между ними и собой. Они впадают в панику, злятся, влюбляются, разлюбливают, от них плохо пахнет – и все эти процессы ничему не подчиняются. И так продолжается лет пять, шесть, семь. Мне страшно нравится с ними общаться. В их обществе я, по сути, расслабляюсь. Вот другие учителя – с ними не расслабишься. Не потому, что мне они неприятны – среди них есть замечательные учителя, очень милые люди. Дело в том, что я не очень доверяю взрослым. Чувствую, что в конце концов от них следует ждать каких-нибудь подвохов. Может, с этим связана моя любовь к Кафке. К этой его идее о том, что все как будто бы хорошо, а на самом деле – нет. На самом деле тебя ждет казнь. Причем разницы между казнью и походом в банк никакой нет. Возникает эта жуткая тревога, и длится она постоянно.
А.А. Под конец Ричард Маршалл стал рассказывать – поначалу неохотно, потом со все возрастающим энтузиазмом – о том, что он считает своим наиболее выдающимся достижением.
Р.М.: Однажды у нас возникла такая затея. У меня был знакомый – журналист Стив Уэллс, работавший в журнале NME; он, к сожалению, впоследствии умер от рака; замечательный парень был. Так вот, он основал издательство Attack Books – при поддержке другого, более крупного издательства. Дело было в начале нулевых. Он решил издать шесть книжек: смелых, провокационных, опасных, агрессивных, таких, чтобы били в цель. Шесть таких художественных произведений. Одну для него написал все тот же Стюарт Хоум, ну и еще несколько человек подключились. Отличные вышли книжки, и обложки тоже получились замечательные. Идея была в том, чтобы вывести читателя из себя и заставить задуматься. Так, хорошо, агрессивная музыка у нас уже есть, она неплохо продается, а в литературе таких вещей не хватает.
Помню, он мне звонил по этому поводу. Перед этим я послал ему рукопись одной своей художественной вещи. Послал, сам не зная, чего он хочет. То есть рукопись предназначалась для той самой серии, но я толком не разобрался, что и как, поскольку ничего из этого не читал. Отослал первые три главы. Стою как-то в школьной столовой в очереди, хочу пообедать. Он звонит, я отвечаю. А он начинает орать: что ты мне тут прислал, что за чушь, разве я это просил, ты, буржуазный мягкотелый либерал, нам такая белиберда не нужна, нам нужны вещи по-настоящему агрессивные, понял?! Ладно, говорю, понял. И он начал придумывать всевозможные правила; говорит: так, чтобы сочинил мне книжку, причем за эти выходные. Нечего тут разглагольствовать про всякие слои повествования, сидеть над этим годами. Чтобы за выходные все было готово! И чтобы на каждой странице были по три эпизода бессмысленного насилия, плюс по три эпизода бессмысленного секса. Все должно быть готово к понедельнику! – Ладно, говорю, хорошо.
Через некоторое время нас захватило это настроение: мы привыкли, что он мне звонит, ругается, потом я пишу что-нибудь, а он отзывается: отлично, молодец! Так я навалял пять безумных книжек. Денег ни у кого никаких не было, он пытался что-то найти. Первые шесть книжек еще как-то продавались, но сколько на них выручишь? В итоге я остался с пятью рукописями, совершенно безумными. Смысла в них никакого не было, они просто были страшно агрессивными – и все. Ему эти вещи нравились. Я тоже был доволен: что ни выходной, то книжку выдаю. Причем книжки были увесистые, слов так по 80 тысяч каждая – для трех дней работы неплохо. Общая тема была простая: секс, насилие, бессмысленность всего и политика левого толка. Читать их можно было давать только антифашистам и антирасистам, то есть людям надежным по всем пунктам. А то нарвешься на какого-нибудь чокнутого правого...
В общем, сижу я с этими пятью книжками на руках. Все это лежит мертвым грузом. И тут один друг мне говорит: что оно пропадает, давай все это издадим по-настоящему, промышленным образом. И мы отослали все это в Пакистан. Просто у этого моего друга оказался знакомый в Пакистане – он их напечатал. Редактировать их никто не редактировал, никаких корректур, ничего – только вот это безумие. А тут еще в тот день, когда пришла пора отправлять их в Пакистан, выяснилось, что нужно оформить обложки. Так что я просто сел и нарисовал что-то такое, приятель мне говорит: отлично, давай сюда, мы их в цвете поставим на обложку, все, прекрасно, поехали. Так и отослали. В Пакистане их напечатали. Там это дешево, а бумага при этом хорошая. Странное место: обратно их вывезти оказалось трудно. Мои картинки сочли неприличными. Книжки задержали, и все. Нам пришлось связаться с какими-то людьми, которые как-то сумели провезти эти книжки контрабандой под грудами какой-то одежды. Нет, правда, я не выдумываю! Привезли их – тираж каждой был 200 экземпляров. Потом их задержали уже в лондонском аэропорту Хитроу – на это раз не из-за самих книжек, а из-за одежды. Это были якобы дизайнерские вещи, но на самом деле оказалось, что никакие не дизайнерские. Короче, как-то с этим разобрались.
В общем, появились у нас все эти книжки, а распространять их некому. Иногда я просто ходил по городу, оставлял их на полках, в библиотеках, в книжных магазинах. Или людям дарил. Иногда на мероприятиях 3:АМ: придут люди послушать, а я им – бесплатную книжку. Но все равно у меня дома так и лежат сотни экземпляров.
Интересная была затея. Между прочим, парочка из этих книг, по-моему, вполне неплохие. Остальные, правда, чушь. Не знаю, кстати, целы они или нет – может, уже все сгнили в этих коробках. Мне удалось сбагрить по сотне экземпляров каждой. Еще мы напечатали множество открыток – вот они действительно классные! Просто взяли обложки книг, и получились почтовые открытки. Вот этим я на самом деле горжусь.
Столько труда, все сделано своими руками – а результатов никаких. Ни славы, ни денег. И я подумал: а ведь в этом что-то есть! Столько усилий вкладываешь в дело, и оно кончается абсолютно нулевым результатом. Даже не нулевым – отрицательным. Когда писатели начинают рассказывать, как им якобы наплевать на плоды собственных трудов, я только смеюсь: да что вы в этом понимаете! Разве вам ведомо, что это такое – произвести кучу книжек, которые канут в никуда? Целых одиннадцать книжек, притом быстро-быстро. А потом сидишь и ждешь. Вот это и значит – ждать своего часа. Я сделаю вот что: буду все это хранить и дальше, а потом, когда умру, какой-нибудь идиот возьмет и скажет: о, вроде бы интересный парень, дай-ка я напишу про него диссертацию. И все эти вещи будут найдены в моем архиве.
А.А. Закончив беседу, Ричард Маршалл заторопился домой – проверять экзаменационные работы своих учеников. “Вот так и живу, – вздохнул он. – Правда, только до конца этой недели”.
Предыдущие публикации цикла здесь, здесь и здесь.
Пару лет назад Маршалл начал публиковать на сайте 3:АМ интервью со всевозможными философами, британскими и американскими – как правило, ничем не знаменитыми за пределами своих университетских кафедр. Эта серия привлекла интерес; дело дошло до того, что избранные интервью выходят отдельным сборником в академическом издательстве. Сам Маршалл тоже получил философское образование: относительно недавно защитил диссертацию по теме “Неясность”, а когда-то, в самом начале – диплом в Лондонской школе экономики. Место это знаменитое, но для начинающего философа – не самое традиционное. Маршалл рассказал, как его туда занесло.
Р.М.: Я пошел туда из-за Эрнеста Геллнера, узнав, что он там преподает. Я читал его труды; наряду с философией меня интересовала социальная антропология, а он работал на стыке этих наук. Мне были интересны его взгляды на Европу, на все, что там происходит. Теперь я понимаю, насколько далеки от ортодоксальных были его идеи – он всегда ставил все ортодоксальное под сомнение. Правым по убеждениям он определенно не был, ни в коем случае не оправдывал капиталистический Запад. Но в то же время ему, разумеется, не нравились тоталитарные методы, принятые в других странах (включая его родную Чехословакию). Кроме того, он первым начал всерьез рассматривать ислам – еще до того, как другим стало ясно, насколько серьезную политическую силу представляет собой эта религия.
Речь идет о 80-х годах. Тогда было принято говорить: существует всего три варианта. Во-первых, капитализм, или что там царит на Западе; затем, национализм; и, наконец, коммунизм. Он же сказал: да, капитализм, коммунизм, национализм – и еще ислам. Все ведь обсуждали только первые три явления, считать ислам основной политической силой в то время еще не начали. Да, его принимали во внимание как явление культурное, но на политической арене он не котировался. Никому не приходило в голову, что ислам находится на самом передовом крае, где-то рядом с Советским Союзом или с капитализмом. Во всяком случае, так мне это представлялось – возможно, я ошибался.
Геллнер умер вскоре после падения Берлинской стены, так что трудно сказать, как бы он воспринял посткоммунистическое положение дел. Однако тогда было ясно: из всех имеющихся вариантов он считал наилучшим либо капитализм, либо ислам. Национализм виделся ему чем-то отвратительным; коммунизм он считал идеей конченой, мертвой. Меня очень занимали его взгляды: левым он не был, но то значение, которое вкладывали в понятие левизны лейбористы, было ему близко. Не был он и марксистом, да и консерватором ни в коей мере. Если взглянуть на тогдашний британский политический спектр, от левых до правых, то он стоял ближе всего к Лейбористской партии.
Сейчас все изменилось; то, о чем я рассказываю, происходило еще до появления “новых лейбористов”. Тогда была в силе Тэтчер – он ее ненавидел, терпеть не мог правых, существовавших при ней. С тех пор политический ландшафт сильно изменился. Возвращаясь к Геллнеру, интересно было то, как он подавал философию. Он не считал ее чем-то стоящим отдельно от всего остального. У него есть замечательная книга – “Легитимация идей”. По сути, философия там вводится в культурный, политический контекст. Например, там он рассматривает Витгенштейна. В то время этого философа воспринимали в определенном ключе, считали в первую очередь релятивистом, едва ли не культурным антропологом. А Геллнер сказал: на самом деле Витгенштейн – консервативный мыслитель; те, кто считает его мыслителем радикальным, ошибаются. На деле он крайне консервативен, хочет, чтобы все было как оно есть, в его работах отражается его социальное происхождение. Словом, идеи Геллнера были страшно интересны, поэтому я и пошел к нему учиться.
Он рассматривал философов вроде Дэвида Юма и Витгенштейна, которые обычно считались никак не связанными с современностью. А он говорил: связь есть, причем самая непосредственная. Например, можно увидеть очень интересную корреляцию между идеями Юма и, скажем, исламом. Он взял ибн Хальдуна, мусульманского историка 16-го века, и Дэвида Юма. Сравнивая их философию религии, он говорил: изучая этих двоих, можно понять, что происходит сегодня в исламской политике. Ведь они утверждают примерно одно и то же. Результатом стала замечательная книга Геллнера “Мусульманское общество”. На нее как-то не обратили особого внимания – так уж оно получилось. Но там дан чрезвычайно интересный анализ того, почему ислам способен стать реальной политической силой – в той мере, в какой это не удается ни христианству, ни индуизму.
А.А. Про философа и социального антрополога Эрнеста Геллнера, чеха по рождению, большую часть жизни проведшего в Британии, Маршалл готов рассказывать часами.
Р.М.: Он оказал наилучшее влияние на формирование моих мыслей. Среди интеллектуалов он был моим любимым героем. Он стал бы и фигурой для подражания, не будь он таким умным. Сам-то я не так уж умен, куда мне было с ним тягаться: он знает столько языков, так много всего сделал. А я – что я? Я просто заинтересовался под его влиянием всеми этими философами. Не столько тем, что они думали, сколько тем, что думаю про их идеи я сам. А думал я так: все это – сложные материи, эти люди работают не покладая рук, чтобы в них разобраться и извлечь из них что-то по-настоящему интересное.
И потом, помню, когда я ходил с приятелями в паб, завести разговор о чем-либо подобном было довольно трудно: сами они этого не читали, не знали, их больше интересовали другие вещи. А мне казалось, что они проходят мимо чего-то важного. Меня это сильно удручало – вообще, 80-е были временем, когда многое казалось удручающим. Особенно нам, левым – мы толком не понимали, что нам делать дальше. Марксизм, коммунизм – все понятно; но дальше-то что делать? Тут подоспел постмодернизм – он оказался рекламным трюком. Литкритикой я не занимался, так что не понимал толком, чем хороши Деррида и компания – мне казалось, им недостает строгости. Как-то не очень внятно все это звучало, не давало ответа на вопросы: что происходит в России, что происходит в Америке, что происходит в Европе?
А.А. Между тем, философия была лишь одним из интересов Маршалла – больше всего в юности ему хотелось стать писателем. Он рассказал, каков был круг его чтения в школе и в студенческие годы.
Р.М.: Тогда я читал нескольких авторов, не имеющих прямого отношения к философии. Ну, Кафку, разумеется – словом, то, что всегда читают подростки. Что-то из Кафки, что-то из Достоевского, что-то из Гоголя. Сартра тоже читал. Короче говоря, все это – то, что я читал в школе, – были обычные вещи. И еще, конечно, Беккета – он оказал на меня огромное влияние. Я его даже искать поехал – правда, разминулся с ним на полчаса. Я поехал в Париж, нашел кафе, где он часто бывал; там еще висел плакат с его портретом. Там мне сказали: он только что заходил, ушел полчаса назад. Если бы я его увидел, наверное, потерял бы сознание. Во всяком случае, ничего умного я бы сказать не смог – так, пробормотал бы что-нибудь. Хорошо, что мы разминулись. Ведь что тут скажешь?
Вообще я понятия не имел, как можно стать писателем. Как стать философом, тоже. Никаких писателей я знать не знал. Короче говоря, я понял, что писателем никогда не стану, как не стану и философом.
А.А. После неудачи с Беккетом юному поклоннику удалось однажды увидеть Уильяма Берроуза – тот попался ему в книжном. Но и тут никто ничего не сказал.
Ричард Маршалл славится, помимо прочего, своим девизом, который красуется под его материалами на сайте 3:АМ. Краткую биографию ему заменяет одна фраза: “Ричард Маршалл все еще ждет своего часа”. Вспоминая ее происхождение, автор смеется.
Р.М.: Да это все потому, что наш редактор, Эндрю Галликс, мне твердил: ну напиши же ты хоть что-нибудь, а то про всех там написаны всякие глупости, а про тебя – ничего. У меня было ощущение, что в один прекрасный день мне придет в голову: ага, вот чем надо заниматься, вот что я могу сделать. Поживем – увидим, думал я. Но если посмотреть, уже столько времени прошло...
Вообще, если сидеть и ждать, пока мне в голову придет гениальная мысль, так можно долго просидеть. Ну ладно, скажем так: отчасти этот лозунг был придуман всерьез. Когда я только начал писать для 3:АМ, меня попросили написать про одного автора, Стюарта Хоума, для другого журнала – Critical Quarterly. Редактор заказал мне критическую статью о нем. Я тогда ничего не знал про него, ничего у него не читал. Мы встретились, он мне принес много всяких материалов, я их почитал и написал эссе. Многое там я придумал – правда, взял и сочинил, поскольку не был большим знатоком в этой области. Короче говоря, написал и написал. И где-то в этом эссе я сказал что-то плохое про Т. С. Элиота – так, ненамеренно. А редактор никак не мог допустить, чтобы про Элиота говорили что-то плохое, и статью печатать не стал. Ладно, что тут такого. В итоге у меня осталось это эссе на восемь тысяч слов, и я подумал: а ведь ничего, неплохо написано. А тогда как раз зарождался интернет, ничего интересного еще не было. Вдруг замечаю, что новый журнал, 3:АМ, ищет авторов. Я послал статью Галликсу, тот сразу же ответил: а что, ничего, неплохо. И вообще, не хотите ли к нам присоединиться, стать одним из редакторов? Так все и началось, я начал что-то писать. Журнал 3:АМ для этого оказался идеальным местом – там ведь все было, да и остается, по принципу “сделай сам”. Прошли годы, прежде чем я лично встретился со многими коллегами. Я думал: прекрасно, посижу-ка я тут, подожду, что будет дальше. Так и сижу до сих пор.
И это действительно помогает. Дело в том, что у меня нет ни сил, ни связей, ни воли на то, чтобы преуспеть в качестве автора. Ведь тут надо постоянно суетиться, дергать людей, прижимать их к стенке: вот тебе моя книжка, давай, читай. Это все мне никогда не было свойственно. Я скорее буду сидеть и ждать, злиться на что-то в углу, но ничего не делать по этому поводу. Всем этим я могу спокойно заниматься в журнале 3:АМ. Сидеть и ждать. Понравится какая-нибудь книжка – я про нее напишу, появится идея – пошлю ее Эндрю, он скажет "ага" или "нет, не пойдет". Атмосфера у нас очень расслабленная. Никаких сроков, никто на тебя не давит, никто ни к чему не принуждает. Словом, я сижу и жду, не найдется ли какая-нибудь ниша. А тут подвернулись эти философы.
Вообще, по-моему, никто про них особенно и не читает. Этих интервью у меня набралось пара сотен. Я же не против подождать, если надо, позвонить человеку второй раз, снова попросить об интервью. Я много кого интервьюировал для 3:АМ – такая у меня сложилась роль. И журналу это пошло на пользу, таким образом удалось найти каких-то новых читателей.
А.А. Повезло не только журналу 3:АМ – Ричард Маршалл неожиданно для себя самого стал академическим автором.
Р.М.: Моими интервью заинтересовалось издательство Oxford University Press, что меня удивило. Вообще, замысел состоял в том, чтобы достучаться до философов, которых за порогами их кафедр никто толком не знает. Они известны в философских кругах и больше нигде. Взять их, поместить в некое другое культурное пространство – в какой-нибудь 3:АМ, смешать с авангардными писателями. Поместить и посмотреть, что будет. Удивительно, что про них начали читать не только в самом журнале – по этим ссылкам постоянно заглядывают другие философы.
Для книги я отобрал 25 интервью, сунул их в один файл, написал предисловие и отослал. В июне они собирались отправить это дело в типографию – значит, должно выйти где-то к осени. Довольно большая книга получилась, страниц 400. Твердый переплет. В основном ее будут продавать в Америке – там большинство философов.
Опять-таки, я понятия не имел, что так выйдет. Как-то случайно получилось. И еще одна книжка должна появиться. У нас в журнале есть такой Рис Трантер, большой поклонник Беккета. Мы с ним ездили на крупную международную конференцию, посвященную Беккету, – в Нью-Йорк, то ли в прошлом году, то ли в позапрошлом. Я всегда страшно любил Беккета. Дело было так: я где-то выпивал и вернулся домой часа в два ночи. Когда выпьешь как следует, а на дворе два часа ночи, усталости не чувствуешь. Заглядываешь в интернет – и видишь там, что принимают заявки на конференцию. Надо написать 250 слов. Я написал что-то замечательное о Беккете, им понравилось. Пришлось мне писать статью, а потом делать доклад – прошел он очень хорошо. Там я познакомился с отличными ребятами, настоящими фанатами Беккета. Они составили сборник, куда включили и мою статью. В конце месяца выходит.
А.А. Богатая мыслями и исследованиями жизнь Ричарда Маршалла включает в себя и обыденные занятия – например, работу.
Р.М.: Я работал в некой конторе на полную ставку, пока меня не сократили. Это было в конце 2011 года. Работал в лондонском районе Ислингтон над проектом “Школы будущего”. Это такая широкомасштабная программа по перестройке всех школ в стране: предполагается их снести и построить новые. В общем, работал и думал: здорово, школы будущего, вот оно – будущее, и я его строю, и это будет классно! По сути, я был там консультантом по дизайну, а также по образовательным вопросам, по вопросам философии. Причем работал с разными школами, это было очень интересно. Но тут пришли консерваторы и первым делом все это прекратили. Так я и лишился работы.
Тогда я как раз заканчивал писать диссертацию. Подумал: ладно, какое-то выходное пособие мне заплатили, немного, но на полгода хватит. Пока можно диссертацию закончить. Тогда мне и пришло в голову это дело – беседовать с философами. Ведь я как раз этим и занимался. Может, думаю, мне удастся заполнить какие-то философские пробелы. Так все и началось.
Потом я довольно долго сидел без работы. Занимался этими интервью – в день иногда выходило по три-четыре. Очень усиленно над ними трудился и, можно сказать, начал обретать некую уверенность. Сначала я думал: нет, куда уж там, у меня никак не хватит знаний на то, чтобы задавать этим ребятам вопросы, либо они получатся банальными, слишком общими, либо я просто все перепутаю. Но выяснилось, во-первых, что они очень хорошо умеют слушать и понимать, в чем суть вопросов. Они молодцы, очень помогли мне. Из 160 только с двумя у меня ничего не вышло. Только двое сказали: знаете, не получится у нас, вы не понимаете, о чем я, ну и так далее. Неплохой результат, мне кажется. Один из них вообще предложил: давайте я сам напишу вопросы, а потом сам же на них отвечу. Правда, он так этого и не сделал, но предлагал.
Какое-то время я этим занимался, а потом, естественно, кончились деньги. Пришлось снова идти на работу. Сейчас я снова работаю на полную ставку, преподаю в средней школе английскую литературу и драматургию. Прежде мне доводилось быть не только учителем, но и директором. Мне страшно нравится работать в школе. Конечно, там бывает непросто, да и вообще в образовании сейчас все сложно. И все-таки...
Вернувшись в школу в этот раз, я сказал: давайте я буду преподавать, хочу убедиться, что еще не разучился. А то все болтаешь, болтаешь, а вот можешь ли преподавать? По-моему, получается у меня неплохо. Я доволен. Правда, контракт у меня временный, он истекает в конце недели, так что скоро я снова вернусь к своим интервью, пока опять не закончатся деньги – а этого долго ждать не придется.
Контракт мне обещали продлить, если ничего другого не найду. С другой стороны, им приходится платить мне кучу денег, это не вполне справедливо – их можно потратить на что-нибудь еще. А школа хорошая. Находится в районе Тауэр-хамлетс. Интересный район – один из немногих в Лондоне, где по-прежнему полагаются на местную администрацию. Тут все еще имеется крепкая социалистическая основа. Так называемых “школ-академий” тут только одна; эти академии, как известно, не очень-то удачное начинание. Словом, в этом районе работать приятно. Все школы охотно сотрудничают друг с другом, что замечательно. И сама школа прекрасная – обычная средняя школа, я бы в другую и не пошел, в частных школах я работать не хочу.
Вообще мне нравится, когда есть работа – в смысле, настоящая, реальная, полезная. Преподавание меня вполне устраивает. Я же не какой-нибудь там общественный деятель-интеллектуал. Хорошо, когда удается разделять разные вещи в жизни. Все эти дела – размышления, чтение, искусство, литература и прочее – все это, как я обнаружил, помогает спастись от кошмаров работы.
Недавно я читал интервью с Дэвидом Фостером Уоллесом. Не помню уже, с чего началось, но он перешел на эту тему – стал говорить о том, как люди ходят на работу. Его последняя книга как раз об этом. Вообще он часто говорил дельные вещи, и эта мысль мне тоже понравилась: никто ведь не пишет и не снимает фильмы про то, как люди ходят на работу; исключение составляют “увлекательные” профессии, вроде полицейских или шпионов. Он об этом размышлял, а потом высказал предположение: это все либо потому, что людям обычная работа представляется слишком скучной, либо работа – настоящий ужас, от которого хочется заслониться, убежать. Мне кажется, это правда.
Я постоянно ощущаю некую угрозу – идущую от ситуаций, от людей. Поэтому мне всегда требуется некое помещение, куда можно отступить, спрятаться. Если я где-то работаю, мне нужно место, куда можно сбежать. Мне повсюду видятся какие-то лисьи норы. От людей я сильно устаю. А в школе – там надо играть, притворяться учителем.
Но вообще-то я обожаю работать с подростками. Они настолько непохожи на других людей. У них не так устроен мозг – там идут всякие химические процессы, очень странные. Подростки – они дикие, буквально сумасшедшие. Поэтому они мне всегда нравились – это лучшая категория людей. Наверное, дело еще и в том, что я нахожу много общего между ними и собой. Они впадают в панику, злятся, влюбляются, разлюбливают, от них плохо пахнет – и все эти процессы ничему не подчиняются. И так продолжается лет пять, шесть, семь. Мне страшно нравится с ними общаться. В их обществе я, по сути, расслабляюсь. Вот другие учителя – с ними не расслабишься. Не потому, что мне они неприятны – среди них есть замечательные учителя, очень милые люди. Дело в том, что я не очень доверяю взрослым. Чувствую, что в конце концов от них следует ждать каких-нибудь подвохов. Может, с этим связана моя любовь к Кафке. К этой его идее о том, что все как будто бы хорошо, а на самом деле – нет. На самом деле тебя ждет казнь. Причем разницы между казнью и походом в банк никакой нет. Возникает эта жуткая тревога, и длится она постоянно.
А.А. Под конец Ричард Маршалл стал рассказывать – поначалу неохотно, потом со все возрастающим энтузиазмом – о том, что он считает своим наиболее выдающимся достижением.
Р.М.: Однажды у нас возникла такая затея. У меня был знакомый – журналист Стив Уэллс, работавший в журнале NME; он, к сожалению, впоследствии умер от рака; замечательный парень был. Так вот, он основал издательство Attack Books – при поддержке другого, более крупного издательства. Дело было в начале нулевых. Он решил издать шесть книжек: смелых, провокационных, опасных, агрессивных, таких, чтобы били в цель. Шесть таких художественных произведений. Одну для него написал все тот же Стюарт Хоум, ну и еще несколько человек подключились. Отличные вышли книжки, и обложки тоже получились замечательные. Идея была в том, чтобы вывести читателя из себя и заставить задуматься. Так, хорошо, агрессивная музыка у нас уже есть, она неплохо продается, а в литературе таких вещей не хватает.
Помню, он мне звонил по этому поводу. Перед этим я послал ему рукопись одной своей художественной вещи. Послал, сам не зная, чего он хочет. То есть рукопись предназначалась для той самой серии, но я толком не разобрался, что и как, поскольку ничего из этого не читал. Отослал первые три главы. Стою как-то в школьной столовой в очереди, хочу пообедать. Он звонит, я отвечаю. А он начинает орать: что ты мне тут прислал, что за чушь, разве я это просил, ты, буржуазный мягкотелый либерал, нам такая белиберда не нужна, нам нужны вещи по-настоящему агрессивные, понял?! Ладно, говорю, понял. И он начал придумывать всевозможные правила; говорит: так, чтобы сочинил мне книжку, причем за эти выходные. Нечего тут разглагольствовать про всякие слои повествования, сидеть над этим годами. Чтобы за выходные все было готово! И чтобы на каждой странице были по три эпизода бессмысленного насилия, плюс по три эпизода бессмысленного секса. Все должно быть готово к понедельнику! – Ладно, говорю, хорошо.
Через некоторое время нас захватило это настроение: мы привыкли, что он мне звонит, ругается, потом я пишу что-нибудь, а он отзывается: отлично, молодец! Так я навалял пять безумных книжек. Денег ни у кого никаких не было, он пытался что-то найти. Первые шесть книжек еще как-то продавались, но сколько на них выручишь? В итоге я остался с пятью рукописями, совершенно безумными. Смысла в них никакого не было, они просто были страшно агрессивными – и все. Ему эти вещи нравились. Я тоже был доволен: что ни выходной, то книжку выдаю. Причем книжки были увесистые, слов так по 80 тысяч каждая – для трех дней работы неплохо. Общая тема была простая: секс, насилие, бессмысленность всего и политика левого толка. Читать их можно было давать только антифашистам и антирасистам, то есть людям надежным по всем пунктам. А то нарвешься на какого-нибудь чокнутого правого...
В общем, сижу я с этими пятью книжками на руках. Все это лежит мертвым грузом. И тут один друг мне говорит: что оно пропадает, давай все это издадим по-настоящему, промышленным образом. И мы отослали все это в Пакистан. Просто у этого моего друга оказался знакомый в Пакистане – он их напечатал. Редактировать их никто не редактировал, никаких корректур, ничего – только вот это безумие. А тут еще в тот день, когда пришла пора отправлять их в Пакистан, выяснилось, что нужно оформить обложки. Так что я просто сел и нарисовал что-то такое, приятель мне говорит: отлично, давай сюда, мы их в цвете поставим на обложку, все, прекрасно, поехали. Так и отослали. В Пакистане их напечатали. Там это дешево, а бумага при этом хорошая. Странное место: обратно их вывезти оказалось трудно. Мои картинки сочли неприличными. Книжки задержали, и все. Нам пришлось связаться с какими-то людьми, которые как-то сумели провезти эти книжки контрабандой под грудами какой-то одежды. Нет, правда, я не выдумываю! Привезли их – тираж каждой был 200 экземпляров. Потом их задержали уже в лондонском аэропорту Хитроу – на это раз не из-за самих книжек, а из-за одежды. Это были якобы дизайнерские вещи, но на самом деле оказалось, что никакие не дизайнерские. Короче, как-то с этим разобрались.
В общем, появились у нас все эти книжки, а распространять их некому. Иногда я просто ходил по городу, оставлял их на полках, в библиотеках, в книжных магазинах. Или людям дарил. Иногда на мероприятиях 3:АМ: придут люди послушать, а я им – бесплатную книжку. Но все равно у меня дома так и лежат сотни экземпляров.
Интересная была затея. Между прочим, парочка из этих книг, по-моему, вполне неплохие. Остальные, правда, чушь. Не знаю, кстати, целы они или нет – может, уже все сгнили в этих коробках. Мне удалось сбагрить по сотне экземпляров каждой. Еще мы напечатали множество открыток – вот они действительно классные! Просто взяли обложки книг, и получились почтовые открытки. Вот этим я на самом деле горжусь.
Столько труда, все сделано своими руками – а результатов никаких. Ни славы, ни денег. И я подумал: а ведь в этом что-то есть! Столько усилий вкладываешь в дело, и оно кончается абсолютно нулевым результатом. Даже не нулевым – отрицательным. Когда писатели начинают рассказывать, как им якобы наплевать на плоды собственных трудов, я только смеюсь: да что вы в этом понимаете! Разве вам ведомо, что это такое – произвести кучу книжек, которые канут в никуда? Целых одиннадцать книжек, притом быстро-быстро. А потом сидишь и ждешь. Вот это и значит – ждать своего часа. Я сделаю вот что: буду все это хранить и дальше, а потом, когда умру, какой-нибудь идиот возьмет и скажет: о, вроде бы интересный парень, дай-ка я напишу про него диссертацию. И все эти вещи будут найдены в моем архиве.
А.А. Закончив беседу, Ричард Маршалл заторопился домой – проверять экзаменационные работы своих учеников. “Вот так и живу, – вздохнул он. – Правда, только до конца этой недели”.
Предыдущие публикации цикла здесь, здесь и здесь.