Александр Генис: Америка по-прежнему остается самой религиозной из всех развитых стран. Лишь 6 процентов открыто объявляют себя атеистами и агностиками. Правда, среди первых - такие знаменитости, как крупный философ Ричард Доукинз и недавно скончавшийся влиятельный критик Кристофер Хитченс. Их многие читают, с ними часто спорят и - большей частью - не соглашаются. Америка, в своем подавляющем большинстве. не умеет и не хочет жить без Бога. Но она учится жить без церкви. Сегодня таких - вне конфессий - 20 процентов: каждый пятый! И число это стремительно растет: за последние пять лет на пять процентов.
О том, как ищут и находят Бога, те, кто утратил веру, но не сумел без нее обойтись, рассказывает эссе в недавнем выпуске “Нью-Йоркера”, которое мы обсуждаем с поэтом “Американского часа” Владимиром Гандельсманом.
Владимир Гандельсман: Человек родился в баптистской протестантской семье, утратил веру, когда был подростком, на третьем десятке у него был обнаружен рак, редкая разновидность рака, – и он вернулся к вере. В этот же момент он полюбил женщину и женился. Речь идет о Кристиане Уимене, американском поэте и издателе, родившемся в 1966 году и выросшем в Техасе. Он много преподавал, был редактором старейшего поэтического журнала Америки «Поэзия»… О нём – статья в «Нью-Йоркере» поэта Адама Кирша.
Александр Генис: В которой Адам Кирш хочет сказать, что вера пришла к поэту как уклонение или спасение от слишком страшной реальности.
Владимир Гандельсман: Да, речь о сочетании иррационального, то есть веры и возвращении к вере блудного сына, и рационального. Об этом пишет сам Кристиан Уимен в книге своих эссе «Моя светлая бездна: размышления современного христианина». Он пишет: «Больной не в своём уме. Мучимый мыслью о смерти и исчезновении, он цепляется за всё, что может привести его к связности, к простому пониманию, он взывает к Богу».
Александр Генис: Бог как выход из психологического тупика?
Владимир Гандельсман: Да. Но в одном из эссе Уимен говорит: «Признание того, что это может быть психологической необходимостью, подсказывающей тебе возвращение к вере, не препятствует и не делает меньшим духовный императив». То же и в любви. Есть физическое притяжение, но это не умаляет тайны любви. Вера, как и любовь, может быть описана как некий клинический случай со стороны, но постигнута она может быть только изнутри.
Александр Генис: Поэтому так неравноценны позиции сторон в дебатах атеиста и верующего, в которых атеист, как правило, выигрывает.
Владимир Гандельсман: Да, Вы правы. Но тут вот что: вступить в полемику – значит уже заранее проиграть. Всё, что верующий может, это описать свою жизнь в вере, это некое признание, подобное поэзии. «Моя светлая бездна» - это мозаика из эссе, написанных за несколько лет, в которых Уимен (фамилия его выглядит как сокращенное Уитмен) фиксирует свое возвращение к христианской вере, свое постижение ее метафизического смысла. Он размышляет о болезни и любви, о детстве и посещении церкви и сомнениях – обо всех противоречивых влияниях и эмоциях, которые творили его веру. Часто – это какие-то любимые тексты, - ведь Уимен был последние десять лет редактором журнала «Поэзия» - возникает то французский философ и религиозный мыслитель Симона Вейль, то английский поэт-метафизик Джордж Херберт.
Александр Генис: И это позволяет ему уклоняться от полемике о религии с политической или культурной точек зрения.
Владимир Гандельсман: Да, в отличие от авторов большинства недавних заметных книг о религии, взвешивающих все «за» и «против», он об этом не пишет. Он не дебатирует на тему, вредна или полезна религия для общества. Его не интересует примирение Бога с эволюционной психологией или квантовой механикой. Скорее, он пишет как человек, у которого есть определенный опыт, подтолкнувший его к вере, и который пытается понять, что его притягивает и что отталкивает от веры.
Важно, что религиозная история Уимена основана на внутреннем опыте, что позволяет взглянуть на него как на некоего мистика. Скромность и честность его писаний говорит о том, что едва ли он принял бы титул мистика, хотя мистицизм есть сердцевина его христианства. Как классические мистики, он часто обращается к парадоксу, чтобы передать нечто, что обычный язык сделать не в состоянии.
Александр Генис: Название его книги «Светлая бездна» - тому пример…
Владимир Гандельсман: Да. Это словосочетание он использовал и раньше, в своем стихотворении из сборника «Разъятые вещи», он пишет: «Я говорю «Бог», имея в виду нечто большее, чем светлая бездна, которая открывается в этом слове». В этом образе Бог – явленное отсутствие, пространство, освещенное его исчезновением. То есть с нами – некая эманация Бога, в большей или меньшей степени, в той степени, в какой мы подготовлены Его воспринять, а Бог – неизменная величина, его не больше и не меньше. «Мы – с этим кратким мгновением понимания», - так пишет Уимен. Об этом мгновении Уимен говорит осторожно, но и сильно: «Есть мгновения в жизни, когда ты переполнен реальностью; или, точнее, переполнен реальностью, пролившейся за свои границы… В такие моменты мы не то чтобы внезапно осознаем что-то в реальности, чего не осознавали прежде, но мы сами собой восприняты и осознаны».
Александр Генис: Речь о том, если пользоваться - или играть - языком, как это делал Хайдеггер, что не мы ухватили – речь о том, что мы захвачены. Тут нужен пассивный залог.
Владимир Гандельсман: Именно об этом. Эти моменты как бы одалживают себя поэзии, и понимание веры Уимена именно поэтическое. Он мог бы повторить слова из одного письма Китса: «Аксиомы в философии не являются аксиомами, пока они не стали нашим пульсом: мы читаем прекрасные вещи, но никогда не чувствуем их в полной мере, если не проделали тот же путь, что и автор».
Александр Генис: Интересно, а что было до обращения Кристиана к вере?
Владимир Гандельсман: В предыдущей книге эссе «Честолюбие и живучесть» (2007) о поэзии говорилось зачастую в религиозных терминах. В эссе « В миле от Ада» - а оно было написано еще до того, как Уимен обратился к вере – читаем: «Когда пишешь стихотворение, испытываешь что-то подобное вере, хотя я не знаю, что такое вера». В сборнике «Разъятые вещи» есть такое стихотворение, называется «Из окна», вот, как оно звучит в моем переводе:
Вижу дерево внутри дерева,
оно множится как в калейдоскопе.
Конечно, дерево как дерево,
такое, какое есть и будет
(но почему оно сейчас так преисполнено собой?),
и хотя человеческий дух, возможно,
дарует ему этот избыток жизни,
жизнь – это не то, что принадлежит человеку.
Это то, откуда исходит радость.
Замечу, что мгновенно вспоминается Рильке и его «Сонеты к Орфею», первый из которых начинается: «И дерево себя перерастало. Орфей поет…» И дальше речь идет о поющем Орфее, умеющем слышать рост дерева, его неудержимое тяготение к небу. Туда, «откуда исходит радость», как пишет Уимен. Все фрейдистские мотивы этого переживания (для которого это всего лишь след какого-то океанического чувства грудного ребенка, прильнувшего к материнской груди), да и все прочие «объясняющие» мотивы Уимен не принимает. Его переживание – ниоткуда. А правильнее сказать – с неба свалилось.
Александр Генис: Мир природы – один из проводников трансцендентных переживаний, другой проводник – мир человеческий.
Владимир Гандельсман: И в нём Уимен встречает любовь. Да, вслед за Данте Уимен верит, что любовь двоих ведет к любви к Богу. Он пишет о своем опыте любви к женщине и о религиозном элементе, который приводит его и его будущую жену к внезапной молитве: «Молитвы были одновременно формальны и импровизационны, чисто духовны, но и чувственны, безусловны, но и свободны», - так он пишет.
Александр Генис: Природа или любовь – они даруют эту внезапность - непредвиденность - постижения Бога?
Владимир Гандельсман: Кристиан Уимен так и пишет: «Христос – это непредвиденность»…
Александр Генис: Похоже, что Уимен нашел то, что Роберт Лоуэлл называл «лазейкой для души». Вообще-то это коварная основа для теологии.
Владимир Гандельсман: В определенных случаях Уимен – типичный мыслящий современный христианин в своем нежелании связывать субъективный духовный опыт с объективными требованиями догматики и церковью. Иногда, говорит он, «я чувствую, что странствую по торговому центру мифов, где можно купить что-то со скидкой, пытаясь убедить себя, что среди товаров есть что-то стоящее». Он умеет поиронизировать – и слава Богу.
Александр Генис: Еще и потому, что его вера не опирается ни на одну церковь, несмотря на свое христианское воспитание.
Владимир Гандельсман: Нет. Христианство для него – язык, которому он обучен, чтобы говорить, и он говорит на нём не потому, что этот язык – единственная правда, но потому, что для него это - путь к истине.
Александр Генис: Кристиан Уимен борется с тяжелой болезнью, и стоит пожелать ему успехов в этой борьбе.
Владимир Гандельсман: Желаю от всей души. А мне хотелось бы прочитать в заключение стихотворение, которое я совершенно случайно выловил в сети в тот момент, когда готовил материал о Кристиане Уимене. Оно принадлежит русскоязычному писателю, драматургу, а в поздние годы – и поэту – Александру Гельману. Просто так совпало, что оно абсолютно в тему.
Человек может жить без Бога,
пока смерть ему кажется игрушкой в его руках,
пока он видит себя стоящим на лестнице,
устремленной ввысь.
Но когда обнаружится,
что лестница парит в облаках
без опор, без креплений,
в любую минуту может опрокинуться, перевернуться,
он падает перед Всевышним, распластавшись,
как сраженный пулей бегемот.
О, как много нас, припавших к Божьим стопам
обессиленными, больными, старыми,
промотавшими душу и годы,
зачеркнувшими не только большие,
но и самые крошечные надежды.
Господи, смилуйся над вспомнившими Тебя
на исходе жизни,
в двух-трех шагах от лезвия бритвы,
отчленяющей душу от плоти
по краю последнего вздоха.
Запоздалой, недолгой была их вера,
отпусти им грех этот тяжкий.
