Политолог Мария Липман – о годовщине "Первой Болотной"

Российская оппозиция в эти дни вспоминает о событиях двухлетней давности, когда выборы в Думу породили небывалый всплеск протестов. 10 декабря исполнится два года самой массовой акции того времени – так называемой "Первой Болотной". О последствиях тех событий, о разочаровании и наивности участников тех протестов, ждавших скорых перемен, – политолог Мария Липман.

– Мне представляется, что два года назад в России начались изменения, которые продолжаются до сих пор. Протесты, которые тогда начались, и дали им толчок. Просто не нужно думать, что эти изменения лежат в той же плоскости, что и сами протесты. Если мы посмотрим, как изменилась политика государства по отношению к обществу, как изменилась политика государства в других направлениях, то можно с уверенностью сказать, что протесты дали толчок новому повороту в российской социальной политической жизни. Другое дело, что те изменения, которые последовали, были не в том русле, которое понравилось бы тогда тем людям, которые приняли участие в протестах. Но сами протесты потребовали от властей ответа. И эти ответы мы увидели, по меньшей мере, в трех направлениях. Это поток новых законодательных норм, которые ограничивают права и свободы, за что Дума получила прозвище "взбесившегося принтера". Это поворот в сторону социального консерватизма, не только политического, но и социального. Государство стало вмешиваться в частную жизнь граждан, чего не было на протяжении двух десятилетий после конца коммунистического периода и распада СССР. Государство высказывается и пытается вмешиваться в такие сферы, как религия, как секс, как семейные вопросы, искусство, культура и так далее. Конечно, это поворот к репрессиям, потому что и дело Pussy Riot, и "Болотное дело", и преследование Алексея Навального, и преследование Сергея Удальцова – это все новый поворот.

– В результате протестов, получается, торжествует реакция?

– Это лишь один аспект – то, как изменилась политика властей. Протест не прошел бесследно. Он побудил власть изменить свою политику, соответственно, изменилось и настроение в обществе. Я бы сказала, что если мы посмотрим на совсем простые цифры рейтинга одобрения, то они выглядит совершенно иначе сегодня. Конечно, по-прежнему, рейтинг одобрения у президента Путина чрезвычайно высокий. Он сохраняется на уровне где-то 60%, но, во-первых, это сильно ниже, чем это было прежде. Во-вторых, разница между одобрением и неодобрением уже очень существенно отличается от соответствующих цифр пару лет тому назад. Представляется, что изменилось и качество этого одобрения. Главным образом, те люди, которые Путина поддерживают, исходят из того, что ему нет альтернативы, а не из того, что убеждены или рассчитывают на то, что будет какое-то улучшение в характере управления страной и в их собственной жизни благодаря этому лидеру. Это тоже существенная вещь. Настроение, конечно, поменялось. Путин, который стремился выглядеть в глазах своих сограждан как лидер всех россиян, в общем, на сегодняшний день уже и не претендует на этот статус, а претендует, скорее, на статус лидера путинских россиян. И вся политика Кремля направлена на то, чтобы дискредитировать относительно небольшую модернизированную часть российских сограждан в глазах консервативного большинства. Та политика, которая проводится, и особенно этот сдвиг в сторону социального консерватизма, направлена на то, чтобы как можно прочнее законсервировать патернализм той части населения, которая на патерналистских позициях находится, это консервативное большинство. Это уже другое позиционирование власти, чем оно было прежде. Это довольно существенное изменение. Этому соответствуют, конечно, и изменения в общественных настроениях. Я бы сказала, что если смотреть и сравнивать положение дел сегодня с положением дел, скажем, пару лет тому назад, то управление страной на сегодняшний день для власти представляет гораздо более сложный процесс. Возникают дилеммы, которых не было прежде. Я бы привела здесь в качестве примера московские мэрские выборы, когда власть оказалась перед дилеммой – то ли посадить Навального, то ли дать ему возможность баллотироваться в качестве кандидата в мэры Москвы. Но не было таких раньше дилемм, никаких нежелательных кандидатов, никаких фигур, которые выступали бы с позицией оппонирования власти. Их просто не допускали к выборам и все. Такого рода дилемма – тоже примета нового времени. И все-таки то, что до такой-то степени политизация, те настроения, недовольство части сограждан, которые имеют место в России, получили такую политическую канализацию, это тоже новая примета. И то, что была в Москве впервые за очень много лет по-настоящему интересная и конкурентная политическая кампания – это тоже новая вещь, и политизация эта – новая вещь. И то, что гражданский активизм, пусть на ограниченном московском пространстве, превратился в активизм политический – это тоже новое явление, которого не было в предшествующий период. На такую пассивную лояльность подавляющего большинства населения уже власть рассчитывать не может. Именно это я и считаю существенно затрудненным на сегодняшний день для власти процессом управления.

– Такое ощущение, что среди гражданских активистов полностью разрушена вера в то, что что-то может измениться.

– Мне представляется просто, что если у кого-то была вера, что что-то могло измениться от того, что 100 тысяч человек вышли на улицу, то это чрезвычайно наивное представление. Протесты, с политической точки зрения, которые начались в Москве в декабре 2011 года, были чрезвычайно слабыми. Там не было ни повестки дня, ни лидера, ни программы, ни желания образовать какую-то партию, ни каналов взаимодействия с властью, чтобы предъявить власти свои претензии и требования, ни даже желания это делать! Более того, скорее, тогда у участников протеста было отталкивание от взаимодействия с властью. Мне представляется, что тогда большинство участников протестов считало, что с этой властью не о чем разговаривать, что, конечно, было чрезвычайно наивной позицией. Так можно высказываться с позиции силы. А какая у них была сила? Отталкивание от политики было очень мощным. Это было видно и по тому, как прохладно, в лучшем случае, относились представители каких-то небольших политических групп, которые пытались обратиться к толпе, и с какой радостью встречали людей, каких-то знаменитостей из сферы культуры Леонида Парфенова и Бориса Акунина. Я бы сказала, что политизация началась скорее в период московских выборов в августе. Это новое явление. Так что говорить о том, что они на что-то надеялись, участники этих митингов, я думаю, что это было от неопытности, от наивности, потому что преимущество в силе на стороне власти настолько гигантское, что ни о каком непосредственном результате этих протестов невозможно было говорить. В руках власти – материальные ресурсы, силовые ресурсы, информационные ресурсы. Политическая элита хранила лояльность Путину. На сегодняшний день, два года спустя, несмотря на существующие серьезные конфликты внутри и противоречия, тем не менее, публично из представителей элит никто против верховной власти не высказывается. Так что нужно на это смотреть как на некоторый этап развития российского общества, на некоторый этап преодоления традиционного патернализма. Потому что, если что и объединяло этих людей, которые вышли тогда на улицу, а также круг их потенциальных единомышленников, которые никуда не вышли, так это именно отказ от патерналистского сознания, отказ от привычного российского, советского иждивенчества. Пока это настроение доминирует в обществе, более того, власть делает все возможное на сегодняшний день (мне кажется, это очень важное направление политики властей), законсервировать патернализм возможно дольше. Потому что для сохранения стабильности, для сохранения власти правящей группировки это необходимое условие. С экономической точки зрения государство чем дальше, тем меньше способно выполнять свои обязательства в рамках патерналистской модели среди тех изменений, которые произошли. Разумеется, эти изменения не результат протестов, но то, что экономический рост очень сильно в стране замедлился, государство располагает куда меньшими ресурсами для покупки лояльности, это тоже работает на постепенно преодоление патернализма как доминирующего настроения российского общества.

– Вы упомянули о творческих людях, о людях культуры, которые активное участие принимали в протестах два года назад. Среди них наиболее очевидно разочарование, особенно после выборов мэра Москвы. Заметно, что они разочарованы в Навальном. Такое ощущение, что эти люди полностью ушли со сцены протестов, а теперь пришли другие люди, которые на самом деле, может быть, не близки к так называемым "либералам". Это новое лицо протеста, на самом деле, не является таким, как представлялось два года назад.

– Я бы согласилась с тем, что потенциал активизации российского общества лежит не на либеральных путях. Собственно, либерализм, если мыслить его в каких-то европейских западных терминах, он, пожалуй, больше шансов в России не имеет. Нет такого спроса. Но если бы Навальный выступал именно с этих позиций, он бы собрал чрезвычайно незначительное количество последователей. Это не то направление, которое имеет, к сожалению для меня, в России перспективу.

– Тогда, два года назад, многие задавались вопросом – сколько еще удержится эта власть? Многие считали, что вопрос нескольких лет. Когда Путин вернулся к власти, все говорили – он не досидит до конца первого срока. Сейчас какое у вас ощущение?

– У меня, признаться, и тогда не было ощущения, что эта власть прямо так сильно ослаблена, что она скоро рухнет или Путин не досидит до конца. Я думаю, что надо всегда смотреть на ресурсы, какие ресурсы у власти и какие перед ней стоят вызовы и риски. На сегодняшний день, конечно, государственное управление для властей представляет собой более сложную задачу, я бы сказала, по всем фронтам. Если считать, что в период максимальной стабильности власть стояла на трех основных основаниях – это практически полная пассивная лояльность общества, это высокие растущие цены на нефть и это лояльность элит и благожелательные отношения у них с властями – все три эти столпа на сегодняшний день выглядят уже менее устойчиво. И не такое подавляющее большинство людей готовы жить, повернувшись к политике спиной и говорить – пусть делают, что хотят, нам до этого дела нет. Есть некоторое меньшинство, которое так уже не настроено.

Про экономику все понятно, когда рост уменьшился до 1%. Речь идет о стагнации. Прогноз официальный до 2030 года Минэкономики крайне нерадужный. И с элитами отношения посложнее. Не то что элиты проявляют нелояльность к власти, но власть пытается упредить возможную нелояльность и относится к ним пожестче. Но при этом власть по-прежнему сохраняет контроль над материальными, информационными и силовыми ресурсами. И это чрезвычайно важно. Мне кажется, что пока это огромнейшее преимущество в ресурсах на стороне власти, даже если сами эти ресурсы (я говорю сейчас о материальных) несколько сокращаются, то все равно это означает, что потенциал сохранения власти в руках тех, кто правит страной, достаточно высокий. То, что отсутствовало в России по сравнению даже с другими странами, даже с Украиной, это раскол элит. То, что произошло с "арабской весной". Как быстро элита изменила Мубараку и перешла на сторону, как выяснилось, совсем даже не тех, кто был на площади, но захотела сама взять власть в руки, отстранив Мубарака, посадив в тюрьму и получив в свои рычаги управления страной. Совсем этого не просматривается сейчас в России. Так что я думаю, что потенциал достаточно большой. И потенциал этого самого патернализма достаточно большой, несмотря ни на что, и политика на укрепление, и на консервацию патернализма тоже. Эта политика пока что, по крайней мере, идет вполне успешно, – считает московский политический эксперт Мария Липман.