Александр Генис: С тех пор как нью-йоркские критики написали, что второй раз такой выставки нынешнее поколение американцев больше не увидит, в музей “Метрополитен” повалил народ. И действительно собрать буддийские сокровища с индо-китайских окраин Азии оказалось чрезвычайно трудным и дорогим предприятием. Почти все экспонаты впервые попали на Запад, чтобы открыть ему (нам) глаза на потрясшую тот южный край сенсацию - явление буддизма. Об этом рассказывает экспозиция, которой мы посвятим сегодняшний выпуск “Картинок с выставки”.
(Музыка)
Александр Генис: В первом, драматически затемненном зале посетителя встречает пролог выставки: висящее в столпе света каменное колесо. Кроме материала, оно ничем не отличается от тех, что до сих пор крутятся в повозках индийских крестьян: обод, спицы, квадратное отверстие для оси. Главное в нем то, что оно - круглое, а значит - без конца, начала и выхода. У колеса нет выбора: куда бы ни катилась телега, оно обречено двигаться по кругу, стоя на месте.
Таким был образ мира, в котором родился Гаутама, показавший, как попасть в нирвану, вырвавшись из колеса сансары. Со вторым разобраться еще можно, что такое первое знал только Будда и те, кто сумели стать такими, как он.
Соблазненные надеждой понять, посетители робко входят в залы и тут же теряются в дремучих зарослях чужой мифологии. Бесспорно знакомым кажется лишь один экспонат: трехметровый лингам - вполне натуралистический, если б не размер, фаллос. Впервые я встретился с ним в святом Бенаресе, где по утрам домашние хозяйки украшают стоящий в их дворе лингам цветами и поливают драгоценной водой Ганга. На выставке к нему тоже отношение трепетное. Особенно у пар: мужчины рассматривают экспонат с недоверчивым удивлением, дамы, как мне почудилось, - с упреком.
Однако, все это - атрибуты плодородия, мускулистые грозные боги с мечами и копьями, сладострастно изогнутые богини с шарами грудей, оскаленные демоны, цари и придворные с церемониальными зонтиками, причудливый мифологический зверинец - всего лишь этнография. В лучшем случае - Ветхий завет арийцев. Мы же сюда пришли за Новым, тем, который открыл Будда, причем, всем, а не только единоверцам.
(Музыка)
Александр Генис: - Ты считаешь себя буддистом? - спросил меня знакомый монах, бывший в прошлом евреем и учителем математики.
- Где мне, - честно ответил я, ибо уже давно оставил надежду. Уж точно не в этой жизни, а в другую я не верю.
- Не огорчайся, - успокоил он меня, - все люди - буддисты, но не все об этом догадываются.
Собственно, вся выставка об этом. История Будды укладывается в абзац. Не отрицая принятую тогда иерархию существ - от муравья до бога, он узнал, вернее - понял, еще точнее - осознал, как ее обойти, сменив тему и сюжет нашей жизни. Вместо того, чтобы эонами подниматься по лестнице перерождений, оказаться по ту и эту сторону сразу и навсегда.
Великая драма буддизма в том, что никто, от первого до всех остальных будд, не может объяснить словами, что это значит. Буддийский канон содержит 100 000 страниц, примерно тысячу Библий. В этой библиотеке содержится одна бездна мудрости, моря изощренной философии, бурные потоки моральных суждений, бездонные озера психологического анализа и бесчисленные ручьи абсурдного остроумия. Но нигде нет самого главного - того, о чем сказать нельзя, хотя Будда об этом говорил 40 лет, начиная с самой первой проповеди в Саранатхе. Сейчас там, на севере почти забывшей его Индии, толпы западных туристов, мемориальный центр с древней пагодой и современным музеем: обычные скучные стеллажи и плексиглазовые кубы с буддами. Тем удивительнее, что среди зевак с камерами, были тибетские паломники - смуглые пастухи в грубых плащах из шкур овец и яков. Перед каждой статуэткой (или ее обломками) они падали ниц, вставали, благоговейно кланялись, оставляли несколько медяков у объяснительной таблички и двигались к следующему экспонату. Будда был для них богом, его образ - чудотворной иконой, которая поможет избавиться от кармического колеса возмездия.
Мы не умеем заменять искусством религию, но, может быть, это и хорошо, потому что сам Будда был человеком, не ставшим богом, и никогда не требовал от своих учеников и сторонников того, без чего невозможна наша вера - веры.
- Он называл себя не Луной, а пальцем, указывающим на Луну, - говорит предание, и каждая статуя на выставке убеждает в этом.
(Музыка)
Александр Генис: Во всех странах будды выглядят по-своему. Как Христос: у китайцев он - желтый, у негров - черный (зато дьявол - белый), в “Андрее Рублеве” - русский. Будды тоже все разные. У одних плоские лица, у других - узкие глаза, у третьих - пухлые губы, у всех - длинные, оттянутые царскими серьгами мочки ушей, у многих - на голове особая шишка, вмещающая дополнительный мозг. Иногда Будду изображают аскетом, истощенным, как узник Освенцима. Часто - со змеей, не редко - в чаше лотоса. Но лучшие статуи те, где нет ничего такого, что бы отвлекало нас от момента истины: той необъяснимой и бесспорной, что наполнила (или опустошила, поправил бы буддист) полированного человека, сидящего скрестив ноги.
В буддизме скульптура достигла своего высшего расцвета, выйдя за пределы искусства. Издавна считалось, что вдохновенное изображение Будды может привести созерцающего к немедленному просветлению. Одного этого достаточно, чтобы рассматривать статуи на выставке как свидетельства чуда. Азиатскому художнику оно давалось труднее, чем европейскому. На Востоке скульптура отнюдь не считалась царицей искусств. В Китае, например, теологией занимались пейзажисты, психологией - каллиграфы, статуи же считались куклами для простонародья: чтобы оживить их, внутрь, потакая суеверию, запускали муху. К тому же, наша классика опиралась на обожествление тела. В античности это была красота и соразмерность, приводящая к идеальной гармонии. В Ренессансе - тело, как грудь у героев Микеланджело, стало лицом человеческой природы: мышцы, как горы, вздымали мрамор в упорной борьбе пленного духа с материей.
Буддийский мастер, лишенный западного разнообразия мотивов и приемов, полагался на универсальную позу. Оценить ее действенность лучше всего на практике. Но чтобы усесться лотосом, нужно два года упражнений, и мне уже поздно начинать. Зато в дзенском монастыре Нью-Йорка я видел, как это делал настоятель, начавший морским пехотинцем и закончившим буддой. Уложив ноги так, чтобы они служили пьедесталом, он выравнивал затылок с крестцом, складывал руки на коленях и часами не двигался. В этой треугольной фигуре оставалось мало человеческого. Приняв такую позу, свойственную скорее флоре, чем фауне, мы отказываемся от всего мешающего.
- Царь природы, - говорит буддизм, - не тот, кто ею пользуется, а тот, кто ею является.
Гладкое, не осложненное деталями мускулатуры тело Будды держит голову, в которой свершилась перемена, навсегда оторвавшая его от нас. О величии свершившегося говорит выражение лица, которое трудно описать, но еще труднее приобрести.
Прежде всего - это безграничный и безусловный покой. Разглаженный, без единой морщины лоб. Изгиб сросшихся бровей, миндалевидный разрез глаз и изящная линия губ рифмуются, как стая чаек в штиль. Полуопущенные веки прикрывают глаза настолько, насколько нужно, чтобы отличить от безмятежного сна напряженную работу медитирующего разума. Он спорит с привычками и побеждает заблуждения тем, что устраняет их причину - себя. Следствие победы - высшее достижение буддийского искусства: улыбка Будды.
(Музыка)
Александр Генис: Шедевр ваяния, она прячется не в мышцах лица, а в окутывающей голову Будды ауре умиротворения. Возле такого скульптуры, вы, сами того не замечая, подражаете ей: смягчаются черты, разжимаются зубы, сужаются зрачки, рассеиваются мысли.
Виной тому, конечно, Будда. Превзошедший природу он всегда невозмутим. Гладкий и обтекаемый, он неподвижен в подвижном, как пробка на волнах. Обычно он в два раза выше самого высокого человека. Ведь Будда - и мужчина и женщина сразу. Однако, рост его скрадывается тем, что Будда сидит. Мы - как почки, он как распустившийся цветок.
Сидя, Будда дает свою версию вычитания. Его поза - знак отказа от движения, располагающий к недеянию. Но когда человеку нечего делать, ему некем быть. Ведь человек - это то, что он делает. Когда человеку нечего делать, он никем и не является. Вернее, не является собой.
Говорят, что Будда останется Буддой, даже если дать ему пылесос, но обычно он не делает ничего. Только улыбается. Не губами, не глазами, а всем своим существом, мудростью, принесенной с той стороны. В ней - лишенная иронии снисходительность. Так улыбаются плачущему ребенку - до свадьбы заживет.
Улыбка - единственное, что связывает Будду с нами, и единственное, что делает его уязвимым.
В ней сосредоточен весь опыт Будды, включая и ностальгию по тому времени, когда он еще не был Буддой и не знал, что такое смерть. Улыбка Будды - форма молчания о ней.
Иногда улыбку Будды сравнивают с той, что осеняет лица древнегреческих “куросов”, архаических статуй, установленных в честь покойников. Их лица тоже озарены светом сокровенного знания. Улыбаясь, они, возможно, утешают живых, обещают нам сносное будущее. Но если мускулистый курос - атлет, то Будда - духовный атлет, вроде христианских столпников, с той разницей, что отказавшись умерщвлять плоть, он пользовался ею по назначению. Тело помогло ему вырастить ту самую улыбку, которая рождается в самом естестве человека, открывшего свое единственное предназначение - стать буддой. Глядя на дошедшие к нам из тьмы веков каменные фигуры, мы знаем, не верим, а знаем, что это возможно - тогда и сейчас. Что говорить, я сам знаю трех будд. Правда, один, тот самый настоятель, уже умер - что бы это ни значило.
(Музыка)
Александр Генис: А теперь мы продолжим наш с Соломоном Волковым разговор о буддизме и искусстве на другой - музыкальной - территории. Итак, буддизм и музыка.
Соломон, говоря о буддизме в музыке, мы, конечно, открываем большую тему и говорить об этом можно долго. Но я хочу начать нашу беседу с вопроса. Всякая музыка тяготеет к религии уже потому, что музыка не вещественна, она - самая духовная из всех разновидностей искусства.
Соломон Волков: Это мне когда-то Гия Канчелия, дружбой с которым я горжусь, замечательный грузинский композитор, сказал, что всякая хорошая музыка — музыка религиозная. И неважно, автор сам лично верит в какого-то определенного бога, принадлежит к определенной религии. Если он создает значительное серьезное произведение, то в нем есть какой-то спиритуальный аспект.
Александр Генис: : Вот видите, композиторы это нутром чувствуют. Бах написал: «Посвящаю все свои сочинения Господу Богу».
Соломон Волков: Он-то как раз был глубоко религиозный человек. В его случае сомневаться не приходится.
Александр Генис: Давайте определим принципиальную разницу между западной музыкой религиозной и - в данном случае - восточной, буддийской? Ведь западная религиозная музыка, она нарративная, она рассказывает историю, например, «Страсти по Матфею» - это же история, это программная музыка. Или литургическая музыка, она ритуальна, но там тоже есть история. А буддийская музыка всегда посвящена медитирующему человеку, то есть она ни о чем не говорит, она наоборот аисторична, она анарративна.
Соломон Волков: Я с вами согласен, но тут есть некоторый нюанс. Когда мы с вами говорили о том, что надо будет подобрать музыку к теме музыкальный буддизм, то первым композитором, который в связи с этим мне пришел на ум, был как раз Бах, как это ни парадоксально может звучать. Потому что я подумал о том, что да, именно в том плане, о котором вы говорили, всякая на самом деле музыка спиритуальная несет в себе так же оттенки буддийского миросозерцания таким образом. А Бах - величайший из всех существовавших религиозных композиторов. Потому что вера его была искренней, чистой и наивной в каком-то смысле. И это то, что привлекает в его творчестве. Там нет ничего нарочитого.
Александр Генис: Но дело в том, что у того же Баха были кантаты религиозные, у него были “страсти”, но была и музыка инструментальная, которая действительно медитативная по своей природе. У него все было. Я думаю потому, что остальные композиторы писали опусы, а Бах написал сразу весь словарь...
Соломон Волков: Именно так. Когда я подумал о том, какое сочинение Баха выбрать для того, чтобы проиллюстрировать именно этот, так назовем его, квази-буддийский оттенок в его музыке, то я остановился на прелюдии из виолончельной сюиты номер два Баха в исполнении Пабло Казальса. И мне кажется, что эта музыка у Баха ближайшим образом нас приближает к буддийскому миронастроению, миросозерцанию, если угодно. Итак, прелюдия Баха, играет Пабло Казальс.
(Музыка)
Александр Генис: Однажды я был в буддийском монастыре. Настоятель этого монастыря - человек крайне необычной судьбы - он был морским пехотинцем прежде, чем стать буддистом. У него на запястье якорь был вытатуирован, как у многих моряков. Но когда он стал дзэн-буддийским монахом, то приезжая в Японию, он не мог показать свою татуировку, потому что в Японии татуировки бывают только у мафии-якуза. Поэтому он гипс накалдывал на руку, чтобы там не видели татуировки. Человек был чрезвычайно глубокий, достигший просветления, то есть, он стал Буддой. Однажды мы говорили о музыке и он сказал следующее: обратите внимание, западная музыка, когда она говорит о Боге, поднимает нас вверх, эта музыка, которая заставляет нас обращать глаза к небу. Но буддийская музыка, буддийское песнопение, буддийские мантры, все, что звучит в буддийском храме обращены внутрь нас. Это действительно звуки, которые идут из утробы. И это принципиально разные векторы. Буддизм направляет нас внутрь себя, к нашей истинной природе, поскольку внутри нас всегда сидит Будда, как считают буддисты. А христианская музыка ведет нас к Богу, наверх, то есть дна ведет диалог с небом. Буддийская музыка — это диалог с самим собой.
Соломон Волков: Это очень тонкое и справедливое наблюдение, я с ним согласен абсолютно. В связи с этим я хочу сказать о том, что в Америке, где мы с вами сейчас живем, мы все время сталкиваемся с американскими интеллектуалами, чья жизненная философия - а это уже люди почтенного возраста, мои сверстники, а иногда и постарше люди - была сформирована где-то на подходе к 60-м годам, когда мышление американских интеллектуалов трансформировалось под влиянием восточной философии и восточной мудрости.
Александр Генис: Вы знаете, это ведь связано с войной. Война — это не только разрушения, но и мост, по этому мосту переходят одни культуры в другие культуры. Когда римляне разрушили Храм, иудаизм стал мировой религией. Когда Америка воевала с Японией, то после этой войны в США появилось течение битников, которое все настояно на дзэн-буддизме. В Америку хлынула потоком восточная литература. Американская богема была поглощена этой культурой. Сэлинджер тому блестящий пример. Но и в музыке тоже.
Соломон Волков: В музыке влияние буддизма, дзэн-буддизма проявилось очень сильно. Мы сегодня выберем несколько таких авторов, несколько сочинений очень разных композиторов, при этом, мы будем сегодня говорить о Северной Америке, включая сюда и Канаду. Творчество каждого из них сформировалось под непосредственным влиянием буддизма.
Начнем мы с Джона Кейджа, замечательного американского анархиста, мудреца, философа, дзэн-буддиста, миколога (специалиста по грибам), он во всех отношениях крупная и любопытная фигура. Я хочу сегодня показать его сочинение, которое, можно сказать, и типично для Кейджа, особенно для раннего Кейджа, но нетипично для позднего Кейджа, который склонен к некоторой переусложненности и такому абстрактному, я бы сказал, авангардизму. Вот этот мой любимый Кейдж - от 1940-х до 1950-х годов, когда влияние буддизма в наибольшей степени сказалось на его творчестве. Это сочинение под названием «Цветок», прозвучит оно в исполнении русской вокалистки Натальи Пшеничниковой. Мне кажется, что лучшего образца буддийски настроенной музыки вы не найдете. Я слушаю эту музыку с огромным увлечением. Слушая ее, я погружаюсь в волны умиротворенния, о которых нам напоминает буддизм.
(Музыка)
Соломон Волков: Кейдж, как бы мы к нему ни относились, а мы с вами его, можно сказать, любим, все-таки по популярности его никогда не сравнить со следующим нашим автором. Часто забывают, что для него тоже буддизм оказался огромной влиятельной силой. Это Леонард Коэн, сверхпопулярный бард канадского происхождения и знаковая фигура для всего англоязычного мира. Что любопытно и что я сам понял лишь в последнее время, когда завел страничку на Фейсбуке. Дело в том, что сам я Коэна обожаю, по разным поводам мне хочется слушать его музыку, а свою страничку на Фейсбуке я строил как некий свой, условно говоря, дневник - что мне в данную минуту хочется самому послушать, то я и ставлю у себя, давая возможность послушать эту музыку и своим френдам. Так вот, наибольший отклик всегда вызывают песни Коэна.
Александр Генис: Коэн - любимец России. Я почти уверен, что Пелевин знает наизусть каждую песню Коэна.
Соломон Волков: Это очень интересно, очень показательно. Причем любопытно, что Боб Дилан, который несомненно в Америке более популярный автор, чем Коэн, даже говорить тут не о чем, Дилан кумир всех моих американских знакомых, а Коэн далеко не всех. Но в России о Дилане знают считанные единицы, а Коэн, как вы верно сказали, всеобщий любимец.
Александр Генис: По-моему, Коэн — это сочетание всего, что любит русский слушатель. Хриплый голос как у Высоцкого, лирика как у Окуджавы и философия как у Гребенщикова. Хороший коктейль?
Соломон Волков: Замечательный. Абсолютно точно. Коэн провел, как мы знаем, несколько лет в буддийском монастыре, был шофером у настоятеля этого монастыря, они много беседовали о музыке. Как вспоминает Коэн, если можно этому верить, потому что вокруг Коэна масса разных легенд, он якобы пытался научить настоятеля пить французские вина, а тот настаивал на скотче и коньяке. Я не знаю, насколько эта легенда достоверна.
Александр Генис: Честно говоря, это очень маловероятно, потому что буддисты не признают алкоголь, они пьют чай, считая, что алкоголь туманит сознание. Вся идея буддизма заключается в том, чтобы управлять своими мыслями, как говорил Будда, посылать свои мысли как стрелу из лука. Представляете, какое должно быть отточенное сознание для такого предприятия.
Соломон Волков: Все, вы разрушили одну из самых моих любимых легенд, связанных с Коэном. В утешение мы послушаем его песню «Сестры милосердия», которую я отношу к буддийскому слою композиций Леонарда Коэна.
(Музыка)
Соломон Волков: И наконец, еще об одном композиторе, который очень тесно связан с буддизмом, это - Филип Гласс, классик американского минимализма, один из его основателей. Я хочу показать музыку - и большей привязки к буддизму быть не может, поскольку эта музыка к фильму «Кундун» Мартина Скорсезе, который, собственно, и посвящен от начала и до конца буддизму.
Александр Генис: Это история Далай-ламы. Один из эпизодов этого фильма (чрезвычайно красивого фильма, надо сказать, он очень здорово снят) связан с созданием песчаной мандалы. Это такой странный ритуал. Я видел однажды, как это делается - крайне любопытная штука. Мандала — карта космоса, карта мироздания, такая сакральный схема мира. Существует такой ритуал: монахи в течение многих дней или даже недель выстраивают из песка плоскую мандалу на полу. То есть они насыпают из цветного песка необычайно красивые геометрические узоры, очень сложную своеобразную карту с огромным количеством символов. Собственно говоря, это - инструмент для созерцания, потому что, глядя на манадлу, мы путешествуем вглубь своего сознание. Мы находимся в медитации, которая позволяет нам выйти к иному уровню существования, все это - часть тибетского буддизма. Но самое интересное происходит потом. Я видел, как после того, как много недель монахи насыпали эту плоскую многометровую фигуру, они открывали двери, чтобы сквозняк развеял песок. Это - смертное искусство. В фильме этот один из центральных, эпизод, который, конечно, сопровождается музыкой Гласса.
Соломон Волков: И мы покажем фрагмент из этой музыки Филипа Гласса «Песчаная мандала»
(Музыка)