Александр Генис: Век, особенно с такой богатой культурой и такой трагической историей, как ХХ, естественная мера и подходящая дистанция, чтобы рассмотреть сегодняшний день в дальней перспективе и адекватном историческом контексте. История, сказал Марк Твен, никогда не повторяется, но она часто рифмуется. Особенно в последнее время — опасное время украинского кризиса, когда пугающая тень 1914 года падает на все, о чем мы говорим и думаем. Итак, в эфире очередной выпуск нашего исторического цикла «1914-й. Век спустя. Парадоксы и аналогии». Вопросы, которые передачи нашего цикла задают прошлому, звучат так:
Что было?
Что стало?
Что могло бы быть?
Соломон, наш цикл подошел к своей кульминации, и это кульминация не только нашего цикла, но, боюсь, что и всей западной истории. Это - война 1914 года, Первая мировая война или Великая война, как ее называли в Европе, да и в Америке, пока не случилась Вторая мировая война. Сегодня пришло время, когда нам надо поговорить о войне и о том, что она сделала с западной культурой. Сейчас в дни столетия годовщины, которая отмечается во всем мире без исключения, невероятно много культурных мероприятий, причем самого разного характера. Например, в Праге ставится спектакль того самого Роберта Уилсона, о котором мы недавно подробно говорили, он поставил несколько сцен из Швейка и Карла Крауса. Впрочем, зная Уилсона, я думаю, мало что осталось.
Соломон Волков: Вряд ли это имеет какое-то отношение к Гашеку и Краусу.
Александр Генис: В Берлине в замечательном историческом музее, захватывающая выставка. Я недавно там как раз был. Это - самое красивое здание в Берлине, а музей исторический просто гениальный. Я бы там с большим удовольствием провел неделю потому что он рассказывает и показывает историю так, как ни один исторический музей, где я был. Тако вот там как раз сейчас устроена огромная экспозиция, связанная с Первой мировой войной, я ее успел захватить и посмотреть. Она, конечно, расширяет наши представления о войне так, как это только можно сделать.
Такое происходит всюду, особенно в Боснии и Герцеговине, в Сараево, где начиналась вся эта страшная история, в эти дни состоялся концерт Венской филармонии, отмечающий это событие. Надо сказать, что это вызвало большую полемику, потому что сербские националисты считают Гаврилу Принципа своим героем. Они бойкотировали этот концерт, считая, что Вене в Сараево делать нечего. Но так или иначе, концерт состоялся и прошел с большим успехов. В Америке проходят выставки плакатов времен Первой мировой войны. Короче говоря, мир вспоминает свое сумасшествие, потому что иначе объяснить это нельзя: Первая мировая война — это попытка почти удавшегося самоубийства Запада.
Соломон Волков: Это кровопускание, которое пациент сделал сам себе.
Александр Генис: И никогда эта рана не была залечена, потому что мир не стал таким, каким он был до войны.
Соломон Волков: Европа никогда уже не опомнилась от этих событий.
Александр Генис: Главное, Европа перестала быть Европой, потому что все главное ушло на окраины. Нерв западной культуры постепенно переместился в Америку, ее энергия - в Азию. Из-за войны Европа перестала быть центром мира, каким она, конечно же, была до Первой мировой войны.
Соломон, что для вас Первая мировая война? Есть у вас какое-то внутреннее ощущение этого события?
Соломон Волков: Да, у меня есть ощущение от Первой мировой войны, как от первого важного для меня лично события мировой истории. До этого события — история для меня книжная, абстрактная в значительной степени, и я ее не воспринимаю лично. Сугубо личное мое восприятие истории начинается с 1914 года. Потому что это - первая такая катастрофа, последствия которой я испытываю сейчас на собственной, что называется, шкуре. Потому что эта деградация, этот упадок европейской культуры, свидетелями которого мы с вами, безусловно, являемся, что бы об этом ни говорить. На эту тему написаны тысячи томов, я думаю, и мы тут ничего нового не добавим. Позиций тут огромное количество самых разнообразных и самых разных комментариев. Можно найти широчайший спектр мнений по этому поводу. Мы с вами занимаем, предположим, такую позицию: мы считаем, что упадок Европы, упадок европейской цивилизации можно отсчитывать с этого рокового момента — с войны 1914 года. И поскольку мы являемся свидетелями продолжающегося упадка, он на нас с вами сказывается на личном опыте. Для меня это достаточно болезненное явление, болезненный процесс, поэтому я и переживаю 1914 году как первое для меня персонально важное болезненное переживание.
Александр Генис: Самое страшное в первой мировой войне то, что она бесспорно была ошибкой. Представить себе, что человеческая история могла так страшно ошибиться — это очень трудно. Но ведь это не в первый раз.
Знаете, я очень люблю историю и поэтому всегда ищу аналогии. Прямую можно провести через две точки, и лучшая аналогия, которая может быть для Первой мировой войны — это Пелопоннесская война, в которой сражались Афины и Спарта, сражались между собой греки, у которых был один язык - разные диалекты, но один язык, у которых была одна религия, может быть другие герои, но религия была одна - олимпийская, люди, которые вместе сражались с персами, страны, у которых была общая история. И вдруг оказалось, что они враги, они готовы уничтожить Грецию, что и произошло в Пелопоннесскую войну, когда рухнуло греческое могущество.
То же самое произошло в Первую мировую войну. Разница между воюющими странами была отнюдь не так велика, как им самим казалось. Теперь, в эпоху Евросоюза, мы видим, что немцы и англичане, немцы и французы — это люди одной культуры, одной христианской цивилизации. Но они ведь и тогда понимали друг друга, они все ездили друг к другу в гости.
Соломон Волков: Они говорили на языках друг друга, все перемешивалось естественным образом.
Александр Генис: Поэтому, в сущности, Первая мировая война была гражданской войной, она была войной между братьями, и именно поэтому она была такой страшной. В то время считалось, что войны бывают колониальными, когда немного белых сражаюься с огромными ордами туземцев. Для этого, собственно, и был нужен пулемет. Считалось, что из пулемета никто никогда не будет стрелять по белым, пулеметы нужны в той ситуации, когда количественная разница между войсками огромная, как это случалось в колониях.
Соломон Волков: И авиационные бомбы из этой же серии.
Александр Генис: Но особенно пулемет - сверхоружие Первой мировой.
Соломон Волков: И химическое оружие тогда было впервые опробовано.
Александр Генис: Как же такое могло произойти? Мне кажется, что во всех этих музеях нужно выставить главного виновника этой войны - довоенные учебники истории. Дело в том, что в каждой стране учили свою историю. Во французских учебниках было написано, что главные враги — это гунны, которые захватили Эльзас и Лотарингию, за Эльзас и Лотарингию нужно убивать каждого немца. Это было до войны. То же самое писалось в английских учебниках, немецких, во всех учебниках были написаны чудовищные вещи, которые аукнулись в битвах Первой мировой войны.
Соломон Волков: Интересно, вы сейчас об этом сказали, и я подумал впервые: у России ведь не было такой позиции. Политическая позиция России перед Первой мировой войной была сравнительно гибкой. Тот же самый Николай Второй, а перед ним Александр Третий. Александр Третий, замечу в скобках, во всех отношениях был гораздо более интересным и сильным правителем, Николай Второй, на мой взгляд, оказался человеком, для этого совершенно мало подготовленным, он был бы, наверное, хорошим управляющим большим имением, у какого-нибудь еще более крупного помещика. Он был прекрасный семьянин, у него было много достоинств, но не было главного достоинства — он не был лидером государственным абсолютно. Цари лавировали. В какой-то момент Германия могла оказаться союзником, в другой момент - Франция, в третий момент - Англия. То есть какой-то такой антигерманской позиции не было. Россия была очень благосклонна к немцам.
Александр Генис: Еще бы! В России жили миллионы немцев.
Соломон Волков: Николай Первый славянофилов гнобил за то, что они негодовали, что в Риге говорят по-немецки. Когда Самарин написал по этому поводу статью, то Николай Первый был в ярости: да, пускай говорят по-немецки, он ничего против этого не имел.
Александр Генис: Но все это кончилось в один день, когда Первая мировая война начиналась, то в России не оказалось тех, кто был против этой войны.
Густав Холст
Знаете, я недавно нашел номер «Сатирикона» за 1914 год, как раз - самое начало войны. Напомню, что «Сатирикон» - сатирический журнал, который безжалостно издевался над царской семьей, орган Аверченко, знаменитый безжалостной сатирой. О чем же они писали после того, как началась война? Редакция объявила: сперва мы хотели закрыть наш журнал, - не время для сатиры, когда на фронте умирают наши соотечественники. Но потом мы поняли, что у нас есть новая задача — это издеваться над врагами рода человеческого, а именно над гуннами, как тогда называли германцев. И весь номер посвящен карикатурам на Германию.
Соломон Волков: Вильгельм, который в конце концов был в родственных отношениях с Николаем Вторым, они друг друга именовали братьями, были на «ты», и вдруг Вильгельм оказался главным отрицательным персонажем всего - от частушек до трагедий.
Александр Генис: С точки зрения философской, культурфилософской, Первая мировая война была трагедией не только потому, что она уничтожила целое поколение - жертвы исчислялись не миллионами, а поколениями. Так целое поколение молодых французов было уничтожено во время войны.
Но еще более страшной жертвой Первой мировой войны был “проект просвещения”, начатый еще Сократом. Со времен Сократа идея Западазаключалась в том, что обществом можно рационально управлять, что у всего есть причины, у всего есть мотивы и их можно понять. И все это так или иначе тянулось вплоть до 1914 года. Почему считалось, что Первая мировая война невозможна? Потому что она экономически невыгодна и были книги очень популярные о том, что война не может продолжаться больше 6 недель, потому что денег просто не хватит. Прогресс было абсолютно очевидным и безвыходным. То есть казалось, что история всегда будет идти по пути Просвещения, но вдруг все это рухнуло.
После Первой мировой войны эта идея просвещения так и не вернулась. На фронтах Первой мировой войны убили разум Запада. И это, пожалуй, самая большая жертва, потому что люди перестали верить в разум. Давайте посмотрим, какие три принципиально новых художественных течений возникли на руинах, которые Первая мировая война оставила Европа. Это три течения — футуризм, дадаизм и сюрреализм.
Соломон Волков: Еще экспрессионизм я бы добавил, может быть.
Александр Генис: Может быть. Но так или иначе, все эти течения твердят одно: разуму больше доверять нельзя. Они говорят о подсознании, о сверхсознании, о пути в обход сознания или об отсутствим сознания вообще, как это делали дадаисты. Чего тут точно нет, так это идеалов просвещения, нет веры в разум. Этот разум был убит раз и навсегда в 1914 году и с тех пор мы никогда ему больше не будем так доверять, как доверяли до 1914 года.
Соломон, нам пора перейти к музыке. 1914 год и музыка, что мы можем сказать по этому поводу?
Соломон Волков: Вы знаете, отклик культуры на эти события был неоднозначным в том смысле, что, несомненно, даже интеллигенция, даже люди разумные, то, о чем вы сейчас говорили, поддались шовинистическому угару, причем со всех сторон и мгновенно, мгновенно все переродились. Люди, которые разговаривали на нескольких языках, которые чувствовали себя своими и в Париже, и в Вене, и в Лондоне, и в Петербурге, вдруг они ощутили, что во всех этих местах живут враги, с которыми надо разговаривать с помощью силы. Культурные контакты мгновенно все прервались. В России, если говорить о России, позорнее всех, я бы так сказал, отозвались на это поэты, которые поспешили сразу же, как я в таких случаях говорю, задрав штаны, побежали вслед за армией и разразились стихами самые приличные из них, там был и Брюсов, там был Сологуб.
Александр Генис: Маяковский.
Соломон Волков: Маяковский — ладно, он был хулиган по тем временам, футурист. Но почтенные фигуры, знавшие множество языком, Сологуб преподаватель гимназии, тоже знал языки. Брюсов вообще был колоссальнейший эрудит, столп учености. Эти люди писали чудовищные шовинистические стихи.
Александр Генис: В Германии за один август было написано 1 миллион патриотических стихотворений. Никто не заставлял писать — это была не пропаганда, это был зов души.
Соломон Волков: В первые месяцы после объявления войны сцены столичных театров захлестнула волна вот таких псевдопатриотических пьес, из которых самой известной до сегодняшнего времени осталась пьеса Леонида Андреева о событиях в Бельгии. Я должен заметить, на какой-то момент Бельгия стала очень модной темой, поскольку на примере Бельгии можно было порассуждать о немецких зверствах.
Александр Генис: Потому что немцы захватили Бельгию и нарушили нейтралитет Бельгии, собственно говоря, это и была главная трагедия войны.
Соломон Волков: Участь несчастного бельгийского короля Альберта обсуждалась со всех сторон. Пьеса Леонида Андреева «Король и я» как раз была посвящена этой теме. Там под вымышленными именами изображались бельгийский король Альберт и самый знаменитый бельгийский драматург того времени Морис Матерлинк. Эта пьеса пользовалась колоссальным успехом, и не зря - ее можно даже в наше время читать. Но было и огромное количество поделок и фарса заполнило сцены, где, в частности, Вильгельм изображался как бездарный идиот, который все время теряет штаны, нужно было прямо на сцене подтягивать их. Но очень быстро это все публике надоело и волна патриотических поделок, а их тоже было множество, я где-то читал цифры, тысячами исчислялись эти пьески, которые прошли цензуру в те месяцы, это очень быстро поднадоело и схлынула эта волна. Это очень интересно, я читал мемуары, посвященные культурной жизни того времени, одно слово доминирует: скука, людям вдруг стало скучно жить. Это непонятное на сегодняшний момент чувство.
Александр Генис: Да, это любопытно. Я тоже читал о том, что солдаты говорят о войне: два чувства охватывали солдата в окопах — это скука и страх. Зверский страх бой и невыносимая скука в промежутках — такой была та война.
Но поговорим о музыке.
Соломон Волков: Музыка как раз чересчур значительными и выдающимися произведениями не откликнулась на события Первой мировой войны в тот момент. Потом уже задним числом появился военный реквием Бриттена, где использовались стихи Уилфреда Оуэна, английского поэта, который погиб молодым в последний год Первой мировой.
Но в тот момент можно выделить, пожалуй, сочинение английского композитора Густава Холста, который создал оркестровый цикл под названием «Планеты» в 1916 году, ему тогда было 42 года. Он был очень крупной, значительной фигурой, увлекался всякой эзотерикой, но этот цикл «Планеты» так и остался его самым знаменитым сочинением.
Александр Генис: Вы знаете, Соломон, это - любопытная история. Дело в том, что сам он утверждал, что «Марс», первый опус этого цикла, написан ДО начала Первой мировой войны. Хотя, конечно, услышав эту музыку, нельзя не думать о войне. Однако Холст клялся, что написал “Марс” в 1914, но до того, как заговорили пушки.
Соломон Волков: Так бывает. «Весна священная» - самое в этом смысле пророческое сочинение, я всегда об этом говорю, посвященное Первой мировой войне. Стравинский еще в 1913 году услышал все эти страшные ритмы.
Александр Генис: Эзра Паунд сказал: “поэт — антенна расы”. Поэтому художники чувствуют раньше других приближающуюся грозу. В этом смысле во всем цикле Холста именно именно «Марс» производит особенно сильное впечатление.
Впрочем, весь цикл - любопытное сочинение, потому что его сочинил астролог. Холст страшно увлекался гороскопами и сочинял их для всех своих друзей. В «Планетах» представлены семь планет, но они расставлены отнюдь не так, как в Солнечной системе, их порядок определяют знаки Зодиака. Цикл начинаются с Марса, потом Венера, Меркурий и так далее. Земли нет вообще, потому что в знаках Зодиака ее нет. Это порядок часто вызывает некоторую путаницу. Один дирижер рассказывал, что его помощник, молодой ассистент, увидав партитуру, сказал, что это ужасно, надо все поставить правильно, как в Солнечной системе идет и чуть не сорвал «Марс». конечно, - самое подходящее сочинение для нашей темы.
Соломон Волков: Очень интересное значительное сочинение и правильно оно вызывает ассоциации с Первой мировой войной. Я предлагаю послушать нашим слушателям фрагмент из этого опуса, который прославил Густава Холста: «Марс».
(Музыка)
Соломон Волков: Но на мой взгляд, самым значительным откликом на события Первой мировой войны было другое сочинение. Автором его является Морис Равель, великий французский композитор. Сочинение это «Вальс», который тоже был задуман Равелем задолго до войны, но закончен в 1920 году, и тогда это уже воспринималось как реквием по всей пропавшей эпохе. Я называю этот «Вальс» «Вальсом над пропастью», потому что он начинается как традиционный вальс в венской манере, а заканчивается — вокруг тебя взрывы снарядов, земля под ногами горит, ты понимаешь, что это конец всего, что ты в аду, все погибает, и ты погибаешь вместе с этим миром.
Потрясающе гениальное сочинение. Фрагмент из него мы сейчас услышим. «Вальс» Равеля, который я называю «Вальсом над пропастью».
(Музыка)
Самуил Маршак, 1962
Александр Генис: Волков рекомендует.
Соломон Волков: В этом месяце исполнилось 50 лет со дня смерти Самуила Маршака, очень популярного советского поэта. Иногда забывают о том, что Маршак очень много сделал так же и для советской музыки. В частности, его переводы, цикл переводов из Роберта Бернса, шотландского поэта великого, был очень известен в Советском Союзе в свое время. Шотландцы всегда удивлялись популярности Бернса в России.
Александр Генис: У меня с Маршаком свои отношения. Дело в том, что в молодости, конечно, все мы читали сонеты Шекспира в переводе Маршака. Когда я наконец добрался до оригинала, я понял, что эти сонеты — упрощенный пересказ, адаптация. Я в свое время работал учителем в латышской школе и пользовался хрестоматиями для школ с нерусским языком обучения. Там были специальные, облегченные Гоголь или Пушкин Так примерно выглядят сонет Маршака, они сильно упрощают Шекспира и делают его назидательным, дидактичным, хотя звучат стихи гладко. Как говорит наш коллега поэт Владимир Гандельсман, “Маршак переводил квадратно-гнездовым способом”. Что-то в этом есть. В любом случае, сонеты Шекспира надо переводить заново, на мой взгляд.
Но Бернс — другая история, потому что тут все совпало. Бернс существует по-русски, можно вообще не знать, кто такой Бернс, но эти стихотворения говорят с русским читателям. Я когда маленький был еще не знал, что Бернс — это настоящий автор, мне казалось, что Маршак придумал такого персонажа - Бернса, потому что он звучит по-русски как свой. Для русского уха его стихи - смесь Есенина с Высоцким.
Соломон Волков: В то время все это читалось как глоток свежего воздуха. Что и почувствовали композиторы наши. В частности, Георгий Васильевич Свиридов написал потрясающий цикл на бернсовские стихи в исполнении Маршака, который тоже был глотком свежего воздуха тогда в 1955 году, когда этот цикл Свиридова появился. Потому что там речь шла о каких-то простых вещах, сказанных очень простым языком, о которых тогда не говорили, все ведь тогда было очень пафосно, во всем присутствовал элемент фальши. Большая заслуга шестидесятников наших в том, что они прорвали этот барьер, эту фальшь.
Александр Генис: Набоков говорил: в СССР за железным занавесом висит плюшевый занавес пошлости.
Соломон Волков: В музыке этот прорыв осуществил именно тогда в 1955 году Свиридов, цикл завоевал огромную популярность и до сих пор он слушается с огромным интересом. Я хочу показать одну песню из этого цикла Свиридова «Честная бедность», которая, по-моему, и сейчас актуальна, и всегда будет актуальна. Опус прозвучит - в потрясающем исполнении: солирует Евгений Нестеренко, бас, а партию фортепиано исполняет сам автор Георгий Васильевич Свиридов, который был еще и гениальным пианистом, на мой взгляд. Итак, «Честная бедность» в исполнении Нестеренко и Свиридова.
Рекомендую.
(Музыка)