Александр Генис: Оказавшись в самоизоляции, путинская России обрекла себя на очередной виток вековых споров о том, является ли она Европой. Хотя начиная по крайне мере с Петра ответ на этот вопрос, казалось бы, давно найден, ожесточенная дискуссия вновь началась. На мой взгляд - на пустом месте. Дело в том, что Европа - не адрес, а конечная цель. Если использовать термин из теории хаоса, то Европа - аттрактор истории: какой бы причудливой ни была траектория брошенной в таз горошины, рано или поздно она успокоится на его дне.
Чтобы избежать этой судьбы, многие лезут на стенку, надеясь найти особый путь. Наиболее уродливый - евразийский. Кто назовет Пушкина евразийским поэтом?
Вопрос, конечно, не в карте, даже политической. В конце концов, что такое Европа? Максимум разнообразия на минимуме пространства. Самый маленький из всех континентов, Европа никогда им, в сущности, и не была. Не совпадая со своей географией, она - скорее концепция, чем территория. Поэтому если на Западе Европа кончается Атлантикой, то на Востоке - законом. Понятая таким образом “Европа” означает выстраданную веками цивилизацию, которая, как магма, распространялась, переплавляя в себя встреченные по пути языки, нравы и культуры в одну цивилизацию.
Какой была и есть роль России в этом процессе?
Об этом мы попросили рассказать нашим слушателям известного американского русиста, профессора университета “Нортвестерн” Гари Морсона.
С гостем АЧ беседует Евгений Аронов.
Евгений Аронов: «Мы относились к Европе вежливо, даже почтительно, так как знали, что она научила нас многому и, между прочим, нашей собственной истории... Особенно же мы не думали, что Европа снова готова впасть в варварство, и что мы призваны спасти цивилизацию посредством крупиц той самой цивилизации, которые недавно вывели нас из нашего векового оцепенения».
Так писал Чаадаев в застойную эпоху правления Николая I, когда вопрос о принадлежности России к Европе входил в список «больных». В Крымскую войну, развязанную тем же антилиберальным императором, Хомяков и Погодин, даром, что идеологи славянофильства, возносили хвалу Западу и за технические достижения, и за величие духа. В либеральную эпоху Александра II Тютчев, напротив, увещевал соотечественников не гнуться перед Европой, ибо никогда им не заслужить ее признания за заслуги на почве просвещения. В периоды идеологического межеумья «больной» вопрос выздоравливал, то есть сходил на нет. Сегодня он переживает рецидив: в острой форме – в России, в мягкой – в Европе. Есть ли какая-то логика в этих циклах?
Гари Морсон: Вопрос о принадлежности России к Европе, боюсь, не имеет ответа. Безотносительно к тому, жжет он сердца россиян или нет, и почему. Ведь само понятие Европы строго не определено. Культурный ли это феномен или географический? И как далеко он простирается? До Урала, за которым, как настаивал Гегель, культурно-исторический дух отсутствует? Или до крайних восточных рубежей Римской империи?
Спрашивая, принадлежит ли Россия к Европе, мы интересуемся другим, а именно: единая ли у Европы и России культура? И даже этот вопрос, по большому счету, не фундаментальный. Фундаментальным является желание выяснить, какими ценностями следует руководствоваться России в ее внешней политике, стоит ли ей походить на Францию, Англию и Германию и дружить с ними либо быть им альтернативой? Сама постановка этого «больного» вопроса свидетельствует всякий раз о смене внешнеполитического курса России.
Евгений Аронов: А в какой мере у Европы и России общая культура?
Гари Морсон: В самом конце 1860-ых годов крупный российский социолог Николай Данилевский издал книгу «Россия и Европа». Автор, который начинал как человек левых, социалистических убеждений, а закончил как панславист, призывал к созданию федерации славян со столицей в Константинополе. С культурой Европы, доказывал Данилевский, Россия не имеет ничего общего, и должна от нее отрешиться, как, впрочем, и от других иностранных влияний. Известная его изречение гласит: «Европа не только нечто нам чуждое, но даже враждебное; ее интересы не только не могут быть нашими интересами, но в большинстве случаев прямо нам противоположны».
Западники – Сергей Соловьев, Тимофей Грановский, разумеется, Чаадаев и Герцен – исходили из того, что Россия вошла в Европу при Петре, и с тех пор верно, хотя медленно и болезненно, перестраивает свою культуру на западный лад, понимая, что иного пути развития нет ни у нее, ни у какого другого народа. Большевики в этом смысле есть явление парадоксальное: они взяли на вооружение абсолютно европейскую идеологию, европейскую культурную парадигму, и вскоре после революции сделали ее орудием в своей яростной борьбе с Европой.
Евгений Аронов: Вы не думаете, что принятия христианства Россией было достаточно, чтобы породниться с Европой?
Гари Морсон: Это вопрос вопросов! Ну, во-первых, это было не западное христианство, а восточное, византийское. С западным у России практически не было вообще контактов до Петра; Россия была отрезана от Европы. С восточным христианством контакты имели спорадический характер, да и те прервались полностью в середине 15-го века с падением Константинополя. Поэтому русское православие было автохтонное; оно, скажем мягко, не очень роднило ее с Европой. Не будем также забывать, что христианство пришло в Россию спустя семь веков после того, как оно утвердилось на западе континента, и одного этого огромного временного несовпадения, я думаю, было достаточно, чтобы затруднить им подлинное духовное сближение. Словом, христианский фактор можно использовать и для доказательства европейскости России, и для доказательства ее неевропейскости. Все зависит от политической установки. В сегодняшней России есть те, кто утверждает большее родство православия с исламом, чем с католичеством. Таким образом они нехитро переформулируют мысль о том, что Россия не разделяет ни ценностей, ни судьбы Западной Европы.
Евгений Аронов: Ну что ж, тогда поговорим о пересечении материальных миров Европы и России.
Гари Морсон: Я порой спрашиваю своих студентов, какие российские товары они покупают, или хотя бы, какие видели в магазинах. Называют такие: Водка, черная икра, иногда - автомат Калашникова. Это все. Причем самые грамотные из них знают, что даже «Столичная» производится ныне в Эстонии. Количество продукции России в культурной сфере – литература, балет, музыка, живопись – огромное, ее высокое качество – несомненно. То же верно в отношении продукции чистой науки – математики, физики, химии. Но в том, что касается технических инноваций, непосредственно влияющих на повседневную жизнь, на материальную сторону цивилизации, ситуация совершенно иная.
Отсутствие точек соприкосновения Европы и России в этой сфере очень важно в контексте вопроса, который мы разбираем. Богатые и бедные принадлежат все-таки разным мирам, а технически отсталая Россия по-прежнему бедна и по-прежнему завидует технически высокоразвитым богатым соседям.
По аналогии: европейцы могут восторгаться культурной продукцией Индии или Китая, но им и в голову не придет спрашивать себя, являются ли Индия и Китай частью Европы. С другой стороны, единство материальной цивилизации - ну еще и, конечно, политической и правовой, - очень сближает культурно разные Европу и Америку.
Евгений Аронов: Председатель Европейского совета бельгиец Херман Ван Ромпёй на недавней церемонии в Аахене, на которой ему вручали международную премию Карла Великого, заявил, обращаясь к присутствовавшим в зале посланникам Грузии, Украины и Молдовы: «Спасибо, что вы нашли время приехать сюда. Для меня это очень лестно, ведь я понимаю, что внимание ваше сосредоточено сейчас на трудностях, которые переживают ваши страны. Трудностях, которые усугубляет ваш общий сосед, Россия. Что крайне прискорбно, поскольку Россия – великая страна, принадлежащая европейской цивилизации, европейской культуре. Без Шекспира или Бальзака не было бы Достоевского, каким мы его знаем, без Гоголя не было бы Кафки, без Толстого — Томаса Манна».
Как вы, будучи специалистом профессором, преподающим сравнительное литературоведение прокомментируете вышесказанное?
Гари Морсон: Влияние на Европу русской словесности началось где-то на рубеже 19-го – 20-го веков с появлением первых качественных переводов. Это влияние было очень сильное, но ограниченное во времени. Пушкином, с одной стороны, и советской литературой, скажем, конца 20-х – начала 30-х годов – с другой. Читающая европейская публика была знакома и с более поздней советской литературой, но такого воздействия на умы, как классики, она не имела. Тем не менее и мемуары Эренбурга, и «Доктор Живаго» Пастернака были очень популярны. «Один день Ивана Денисовича» Солженицына включен в программу по литературе многих средних школ.
Говоря о влиянии русских классиков, интересно, что, раз утвердившись, оно не прекращалось никогда, невзирая на зигзаги литературной моды и политических настроений. В репертуаре любого самодеятельного драмкружка, а тем паче профессиональных театральных училищ, Чехов присутствует неизменно бок о бок с Шекспиром. Хотя Россия Чехова мало чем походит на сегодняшнюю, Антона Павловича европейцы считают частью своей культуры по сей день. Как и почти всю культурную продукцию России, произведенную в течение ста лет с середины 19-го по середину 20-го века. Я имею в виду модернизм в живописи, балете и кино. Произведения французских и немецких экзистенциалистов пересыпаны прямыми и скрытыми ссылками на Достоевского и Шестового. Я прекрасно помню, как в годы моей молодости каждая уважающая себя среднебуржуазная семья в Нью-Йорке была обязана иметь в своей библиотеке историко-философский роман Дмитрия Мережковского «Воскресшие боги», посвященный Леонардо да Винчи. Всячески , кстати сказать, рекомендую его вашими слушателям. Это замечательный роман.
Евгений Аронов: Важнейшие произведения китайской или японской литературы в Европе читают лишь специалисты, в отличие от русской, с которыми знаком любой минимально образованный европеец. В этом тоже есть частичный ответ на вопрос о том, принадлежит ли Россия к Европе, и эта частичка ответа утвердительная, заметил наш гость.
«Но если этой частичкой все и ограничения, - продолжил профессор Морсон, - если Россия не станет европейской также в других своих аспектах и не примкнет всем телом к Западу, то, боюсь, лет через 50 – 70 тема дискуссия будет звучать не так, как сегодня: «является ли Россия Европой?». А совсем иначе: «является ли Европой этот регион китайской империи.