Александр Генис: Сегодня наша рубрика “Картинки с выставки” отправится на экскурсию, не отрываясь от компьютера. Дело в том, что недавно газета Нью-Йорк таймс подвела промежуточные итоги той виртуальной революции, которая навсегда изменило музейное дело. Сегодня каждый большой, да и любой другой музей обладает виртуальным приложением, с помощью которого каждый абонент Интернета может познакомиться с его коллекцией, не выходя из дома. Соревнование кураторов - и их программистов - приводит к быстрому прогрессу виртуальных музеев. Лучшим из них, пожалуй, является любимый музей Нью-Йорка - Метрополитен. С него мы и начнем нашу беседу о пределах и возможностях виртуального искусства.
(музыка)
Александр Генис: Первый раз я пришел в Метрополитен на следующий день после того, как переехал в Нью-Йорк, последний раз – вчера. В промежуток поместились почти 40 лет американской жизни, за которые я ни разу не расставался с музеем дольше, чем на месяц. И каждый раз, какая бы выставка меня сюда ни приводила, я обязательно навещаю картину, которую музей считает лучшей, а я – любимой: «Жатву» Брейгеля.
Связь с ним началась еще тогда, когда я увидал «Охотников на снегу», конечно, в «Солярисе» Тарковского, потому что в той стране картин Брейгеля не было. Зато их хватало в Вене, где ненадолго останавливались эмигранты по пути в Америку. Я не хочу сказать, что эта обстоятельство стало единственным мотивом, но оно несомненно сыграло свою роль в выборе направления. С тех пор я охочусь за полотнами Брейгеля от Сан-Диего до Праги, а в свободное время захожу к нему в Метрополитен.
- Такая картина не может примелькаться, но за треть века мне уж точно довелось изучить ее досконально – думал я и свирепо ошибался, что выяснилось после того, как рассмотрел «Жатву» на ретине ай-пада с помощью Гугла и его сенсационного художественного проекта.
Меня сразу же поразило поле еще несжатого хлеба. В зале оно представлялось сплошной стеной, но теперь, увеличивая изображение на экране, я обнаружил, что первую линию нивы составляли колосья со своим лицом, вернее – профилем. Увлекшись, я переехал с переднего плана на задний, чтобы найти там квадратный пруд, а в нем семь женщин, две из которых купались голышом, судя по торчавшим из воды розовым ягодицам. Раньше ничего этого я не видел, но решив, что вряд ли Гугл пририсовал Брейгелю скабрезные подробности, я отправился в музей и опять ничего не нашел. Мне мешало стекло и электронная охрана, начинавшая свистеть, когда я пытался уткнуться в картину. «Жатва», однако, стала другой. Прежде я подозревал, а теперь уже точно знал, что в ней скрывается больше того, что мы можем разглядеть невооруженным глазом. Брейгель, как Бог, смотрел сверху, видел всё и писал с запасом, рассчитывая на то, что каждый увидит столько, сколько сможет.
Камера, однако, знает, не меньше его. Электронная репродукция столь высокого разрешения требует 10-часовой съемки и миллиарда пикселей (в сто раз больше обычной цифровой фотографии). Первыми такому обращению подверглись 17 картин, выбранных каждым из знаменитых музеев. Уффици предоставил «Венеру» Боттичелли, Лондон – «Послов» Гольбейна, Эрмитаж – Каналетто, Третьяковка – «Явление Христа народу», потребовавшего 12 мегапикселей, нью-йоркский Музей современного искусства (МОМА) - «Звездную ночь» Ван Гога. А в целом, так или иначе, Гугл сегодня показывает 32 тысячи работ из 151 музея 40 стран.
И этот виртуальный запасник - всего лишь один из тысяч других сетевых галерей. Сократив до одного клика путь к любому шедевру, они демократизировали мировое искусство - и, как считают снобы, обесценили его.
(Музыка)
Александр Генис: Когда все это начиналось, и живопись еще робко пробивалась на компьютерные экраны, директора музеев нервно заявили, что качество изображения не идет ни в какое сравнение с оригиналом.
- Не понятно, - сказал тогда Билл Гэйтс, - радуются они этому или огорчаются.
Сейчас, когда технический уровень превзошел возможности нашей оптики, актуальным стал иной вопрос: что делать с тем, что досталось – всем и даром.
Виртуальное искусство, как сельское хозяйство, знает два пути: вширь и вглубь.
Экстенсивный метод позволяет составить из одних музеев другие – свои. Можно собирать картины, а можно – их фрагменты, изготовляя частную коллекции рук, ног, ковров или птичек. Оцифровав всю историю изящных искусств, компьютер – помимо всего прочего – создал его полный словарь, который годится для постмодернистской перестройки. Владея таким материалом, зритель легко заменяет художника, во всяком случае, такого, который не творит, а тасует.
Интенсивный путь, как ему и положено, учит не разбрасываться. Идя вглубь полотна, особенно если оно – Ван-Гога, мы можем открыть в нем то, чего не знал и автор – пульс живописи. Мазок, как почерк, открывает подсознание картины, темперамент художника и комментирует те решения, которые принимала кисть в каждую секунду и на каждом миллиметре. Интимность такого скрупулезного знакомства (словно читать чужие, причем, любовные письма) не остается без последствий. Пройдя сквозь картину по следам мастера, мы притворяемся им и узнаем об изображенном немногим меньше.
Но каким бы образом мы ни общались с виртуальной живописью, главное – понять, чем она отличается от настоящей.
Каждая техническая революция невольно – и потому гениально – перераспределяет границы искусства. Так было с фотографией, которая навсегда исключила из живописи критерий сходства. Так было с кино, которое навсегда отменило реализм в театре. Так происходит сейчас, когда компьютер учит нас отделять виртуальную действительность от живого опыта. И чем больше успехи первой, тем нам дороже второй. Именно поэтому электронные музеи не заменили обыкновенные, а лишь еще больше привлекли зрителей, попутно обращая их из поклонников в паломников.
Сам я недавно испытал такое в Падуе, где надо записываться в очередь, чтобы посмотреть Джотто в Капелле дель Арена.
Собственно, мне даже понравилось, потому что, получив в кассе билет, можно весь день готовиться к вечеру. Выпивать и закусывать, не отходя от богатого колбасами городского рынка, бродить по гулким коридорам ветхого университета, знакомиться с вывалившимся из него студентами, есть мороженое в знаменитом своими интеллектуалами кафе и поглядывать на часы в ожидании сеанса, все больше напоминающго спиритический. Наконец, уже в темноте, стряхнув легкий хмель от местного белого, забыв от волнения об усталости, отставив враз оказавшееся неуместным легкомысленное веселье, ты входишь в барокамеру, заменяющую этой церкви вход и двери. То, что происходит по ту сторону, в консервированном воздухе запертого от посторонних искусства, нельзя описать ни словами, ни буквами. Ведь они рассказывают о содержании и форме, но не дают феноменологического отчета о переполохе, который фрески Джотто производят в душе зрителе.
- Искусство, - говорит философ, разочаровавшийся в более радикальных мерах, - затыкает в душе ту же дыру, которая приходится на религию; они даже не спорят и требуют того же: охоты к переменам внутри, а не снаружи.
Вот с этим компьютеру не справиться. Взяв на себя информацию, он виртуозно доносит ее до каждого и обнаруживает пределы своих возможностей. Выход – прямой контакт. Если раньше мы входили в музей, чтобы познакомиться с его содержимым, то теперь – чтобы побыть с ним, набраться чуда и заразиться им.
Великие картины, как мощи святых, меняют тех, кто в них верит, а другим и не стоит оставлять пивную. Тем более, теперь, когда компьютер так легко удовлетворяет поверхностное любопытство, что настоящие музеи, казалось бы, нужны только фанатикам. Их, однако, меньше не становится. И я догадываюсь – почему. Чем больше мы знаем о картине, тем больше мы хотим узнать о себе – о том, как будем чувствовать себя в ее присутствии. В конце концов, живопись – трансформатор повседневности, и, деля с этим метафизическим устройством одно пространство, мы попадаем в силовое поле, преображающее жизнь в искусство.
Ну а теперь мы с помощью Соломона Волкова перейдем от виртуальных музеев к виртуальным концертам.
Вильгельм Фуртвенглер, концерт 1942 года
Соломон, мы говорили о виртуальных музеях. Но кроме виртуального музея есть еще и виртуальная галерея, потому что каждый из нас может собрать себе свою собственную галерею. И следя за вашей бурной деятельностью на Фейсбуке, я, например, вижу, что вы не чужды такого коллекционного зуда и собираете у себя на Фейсбуке именно такую виртуальную галерею. Расскажите о вашем опыте.
Соломон Волков: У меня опыт следующий. Вообще говоря, у меня такая рейдерская политика. Я познакомился через Фейсбук с несколькими замечательными френдами, которые действительно занимаются такого рода художественными раскопками. Я чисто технически на это не способен, наверное, у меня терпения бы не хватило бы. Но вдруг я увидел, что один из френдов, ее зовут Елена Танакова, регулярно у себя ставит или вывешивает, как говорят, картины художников реалистического направления ХХ века.
Должен сказать, что для меня существование такого огромного пласта художников, которые в ХХ веке, который мы с вами привыкли характеризовать как век авангардного искусства в значительной степени, то есть ведущие имена, которые у нас на слуху и на глазу, если угодно, - это будут художники, которые считались модернистами. Это сейчас мы не удивляемся летающим людям Шагала, или кубистическим гитарам Пикассо и Брака, или экзотическим пейзажам и натюрмортам Матиса, а в свое время это была подлинная революция. Мне как-то казалось, что никакого реалистического искусства по моей, вероятно, наивности и необразованности художественной, мне казалось, что никакого значительного реалистического искусства не существует. Сейчас я сделаю некоторое отступление. Другой мой френд по имени Игорь Вортман регулярно выставляет и картинки, и тексты, и фотографии, связанные с авангардным искусством, преимущественно российским. У Танаковой может быть акцент более на западном искусстве, хотя в последнее время появляются картины и советских реалистов ХХ века. Скажем, буквально на днях она повесила коллекцию картин, эскизов театральных в данном случае, художника Александра Самохвалова, которого я очень люблю. Вы знаете, это такой замечательный способ контакта. Вот она вывесила у себя на своем сайте Самохвалова, а я тут же пишу ей в комментарии, что нельзя ли еще побольше Самохвалова? Она иногда даже откликается на такого рода просьбы. А я в свою очередь пользуюсь ее коллекцией и помещаю картины у себя на сайте.
Александр Генис: То есть это - галерея в складчину.
Клаудио Аббадо
Соломон Волков: Теперь я вернусь к тому, чем занимается Игорь Вортман. Парадокс заключается в том, что авангардное искусство, как я уже сказал, ХХ века, как я считал, знаю неплохо, но раскопки Вортмана, конечно, поразительны, потому что там рисунки целого созвездия русских авангардистов, и тексты, и живопись тоже. Многого я не знал. Но все-таки это было для меня гораздо в большей степени знакомым, чем реалистическое искусство ХХ века, которое раскапывает Танакова. Одно соображение у меня в связи с этим: парадокс заключается в том, что авангардное искусство визави реалистического искусства ХХ века менее сложное и менее утонченное.
Александр Генис: То есть вы перевернули доску.
Соломон Волков: Реалистическое искусство то, которое выставляет у себя Танакова, оно чрезвычайно болезненное, изломанное, с очень глубокими подтекстами. В то время как авангардное искусство -броское, яркое, довольно оптимистическое по большей части.
Александр Генис: >Аванаград - часто искусство приема. Мы видим, что хотела сказать школа, а не автор. Хороший пример - кубизм.
Соломон Волков: Кроме того, условно говоря, это более здоровое искусство, более бодрое, более оптимистическое, более наступательное, как угодно. Ведь со словом «авангард», если вы помните в советском понимании этого слова, помните, было такое любимое слово «декаденс».
Александр Генис: Это просто неграмотность советского искусствознания. Декадентское искусство — это Пруст, а не Пикассо.
Соломон Волков: Авангард настоящий, он такой вполне здоровый - и душевно и физически - парень.
Александр Генис: Потому что авангард был революционный по своему определению, а революция — это уже утопизм.
Соломон Волков: А вот реалистическое искусство как раз наполнено всякими такими болезненными смыслами и часто заставляет размышлять над ним.
Александр Генис: Слушая вас я подумал о том, что в американском искусстве, например, есть художники, самые знаменитые художники — это, наверное, абстракционисты, потом - Энди Уорхл, поп-арт. Но мои любимые художники Америки — это реалисты. Не реалисты XIX века, и не Норман Рокуэлл, которого я люблю, как любил журнал «Веселые картинки», нет, мои любимые — это художники, я бы сказал, мрачно-философские, такие, как Эдвард Хоппер или Эндрю Уайетс.
Герберт фон Караян
Для меня в живописи важно одно: если я выхожу с выставки, и вижу мир другими глазами, это значит, что она изменила мне оптику. Мандельштам сказал, что французские художники излечивают нас от “от безвредной чумы наивного реализма“, от того, к чему мы привыкли. Такие художники, как Уаэйетс, конечно, меняет нашу оптику, конечно, мы на все смотрим другими глазами и видим мир под другим углом.
Так что, я понимаю ваш тезис, но хочу сказать другое: все эти виртуальные галереи позволяют нам все время сравнивать. Сейчас, когда я читаю книгу, то стоит мне дойти до упоминания в тексте любой картины, то я обязательно ее посмотрю в интернете, чтобы сразу И это значит, что виртуальный мир живописи, который нас окружает теперь, стал бесконечным - никогда раньше не было такой возможности.Конечно, это ведет к демократизации искусства. В конечном счете. мы знаем искусство лучше и любим его сильнее.
Соломон Волков: То, что интернет очень расширяет кругозор - бесспорно. Мне всегда казалось, что я неплохо подкованный и эрудированный человек в вопросах культуры, но на сегодняшний момент, благодаря тому, что я погружен в фейсбучное существование, я практически каждый день узнаю что-то для себя новое в одной или другой области. Это может быть музыка, это может быть изобразительное искусство. У Танаковой и у Вортмана, как я уже сказал, я постоянно натыкаюсь на совершенно неожиданные сюрпризы, и на новые имена - я еще иногда слышал, я слышал о Гудиашвили, о Чурилине. Но то, что показывает Вортман, очень раздвигает мои представления о такого рода индивидуальностях. Но у Танаковой все для меня одно за другим сюрпризы. Там виртуозы и не просто виртуозы формы, но очень глубокие философские персонажи.
Александр Генис: Да, это любопытно. Соломон, однако, кроме живописи, интернет дает возможность лучше узнать музыки. Могут быть не только виртуальные галереи, но и виртуальные концерты, не так ли?
Соломон Волков: В музыке я, вероятно, больше специалист, чем в живописи, тут сюрпризов меньше. В основном это область популярной музыки, причем определенного периода. Когда я уже уехал из Советского Союза в 1976 году и где-то до начала перестройки я был выключен из жизни массового искусства советского. То есть это фактически лет десять. Я не знал популярных песен этого периода, я не знал популярного искусства этого периода, и тут у меня есть открытия и иногда довольно приятные сюрпризы. То, что для моих френдов, которые продолжали жить в России, ностальгические воспоминания, то для меня - маленькие открытия. Я иногда с какой-то новой песней ношусь целый день. В свою очередь я могу предложить своим френдам некоторую накопленную за мои 60 с лишним лет музыкантского существования эрудицию. В связи с этим я предлагаю моим френдам такие виртуальные концерты, которые в обыденной жизни состояться не могут.
Александр Генис: Знаете, есть такой виртуальный футбол, когда лучших игроков всех времен и народов и собирают в одну команду, это - виртуальный футбол, которого не было и не может быть.
Соломон Волков: Вот именно этим я и занимаюсь. Я расскажу о последнем моем проектом такого рода. Это нужно, конечно, делать с популярными сочинениями, где имеется большое количество первоклассных интерпретаций, даже для меня, а я всегда считал себя довольно подкованным в этой области человеком, но все-таки YouTube, где выставляются музыкальные записи, оказывается таит множество сюрпризов и множество находок. Я недавно решил, что одно из моих любимых сочинений музыкальных — это увертюра Бетховена «Кориолан». В свое время для меня, как для многих моих снобистски, я бы сказал, настроенных сверстников Бетховен представлялся скучным композитором. Ну вот, да — Бетховен.
Александр Генис: Это называется: “горы Остапу не понравились”.
Соломон Волков: Я могу найти тут объяснение и скажу, в чем дело, так что рано вы издеваетесь над моим отсутствием почтения к Бетховену. Дело в том, что Бетховен исполнялся советскими дирижерами того времени в какой-то допотопной, я бы ее условно сейчас назвал сталинской трактовке. Честное слово скажу, никаких особых симпатий не вызывал, а уж страстей тем более. И вдруг мне в руки попалась новая советская пластинка, на которой было написано следующее, там была 5 симфония и увертюра «Кориолан», исполняет, там было написано, В.Фуртвенглер и оркестр, но какой - не было сказано. Только позднее я узнал историю этой записи. Дело в том, что когда советские войска взяли Берлин, то, естественно, было захвачено и помещение берлинского радио, а там находились совершенно бесценные записи и довоенные, и сделанные во время войны, лучших немецких дирижеров с лучшей немецкой музыкой. Это все было реквизировано, конфисковано, и весь архив был вывезен в Советский Союз. Там он себе лежал, как картины Дрезденской галереи, где-то был спрятан до поры до времени, пока не решили, что стоит это напечатать. Тем более заработать на этом какую-то денежку. Еще вдобавок Фуртвенглер пользовался не особенно хорошей репутацией в Западной именно Германии и в Америке как человек, который выступал в гитлеровские годы с концертами и как бы являлся в каком-то смысле фиговым листком в немецкой культуре того периода. То есть Гитлер приходил на его концерты и сидел в первом ряду, и Геббельс, и Геринг, вся эта шушера нацистская. При этом Фуртвенглер дирижировал лучшей немецкой музыкой, классикой — Бетховеном, Брамсом, Вагнером. И эта пластинка меня поразила, я до сих пор вспоминаю, у меня ее тут нет с собой, она осталась в Советском Союзе, но я до сих пор помню вид ее, сколько раз мы с моим приятелем ее слушали. Потому что это был другой мир, это был другой композитор, это был композитор, у которого бездны разверзлись духа, величия духа, всего вместе взятого. А это были записи военных лет - 1943 год, но мы об этом даже не знали ничего, даже не подозревали. И какой это был оркестр, мы только потом узнали, а оркестр был Берлинской филармонии.
Александр Генис: Тот самый, лучший в мире оркестр - берлинский.
Соломон Волков: Сейчас я не хочу вдаваться и не буду вдаваться в очень сложный вопрос ситуации Фуртвенглера в нацистской Германии — это предмет особого разговора. Может быть мы когда-нибудь с вами обсудим эту тему, об этом есть книга и фильм очень интересный. Но для меня с тех пор Фуртвенглер был символом дирижера.
Александр Генис: Так как строится ваш виртуальный концерт?
Соломон Волков: Увидев сколько «Кориоланов» у нас на YouTube, я решил устроить конкурс для самого себя. Ведь даже тогда, когда я делюсь такими вещами с френдами, то я использую Фейсбук, мою страничку в нем, как своего рода дневник культурных впечатлений. То, что сию секунду я услышу, какая-то песня, она мне нравится, я ее ставлю с соответствующим комментарием.
Александр Генис: То есть это публичный дневник?
Соломон Волков: Да, и мне очень интересны бывают отклики, то, что собирает больше так называемых «лайков», что меньше — это тоже мне очень интересно, потому что сразу же заодно это и социологический опрос, я аудиторию свою лучше понимаю. Так вот я решил такого рода эксперимент проделать с «Кориоланом» и поставил подряд энное количество записей, объявив, что устраивается конкурс. Причем, должен сказать, один раз я такого рода конкурс провел и победителем объявил того деятеля культуры, тогда речь шла о стихах, кто собрал больше «лайков». Нет, все, я эту практику отменил.
Александр Генис: Демократии не будет?
Соломон Волков: Используя выражение, которое приписывают Константину Эрнсту, я его цитирую: «У нас демократия приветствуется, но не практикуется». Так вот, у меня на страничке именно такова ситуация. Я поставил, когда я уже выставлял одно за другим исполнение «Кориоланы» для своих френдов, предлагая им участвовать в этой игре, но я предупредил, что победителя определять на сей раз буду уже я, мне просто интересна была реакция. Уже к тому моменту, когда я начал выставлять, я знал, что победителем будет Фуртвенглер.
Александр Генис: Давайте сравним, чтобы понять.
Соломон Волков: Я хочу показать отрывки из вступления.
Александр Генис: Один и тот же отрывок?
Соломон Волков: Один и тот же отрывок, начальный фрагмент, в исполнении трех дирижеров, которые составили для меня первую тройку в итоге. Это исполнение Герберта фон Караяна, исполнение Клаудио Аббадо и исполнение Фуртвенглера.
Эти фрагменты я сейчас предлагаю нашим слушателям, они прозвучат один за другим, чтобы они могли составить свое мнение, а мое суждение следующее: Кароян в лучшей немецкой традиции монументален, и его «Кориолан» - это монументальное сочинение. Аббадо, который, кстати, и это очень интересно вещь, пришел в Берлинский симфонический оркестр на смену Караяну, преобразил этот оркестр совершенно. При Караяне этот оркестр играл фундаментально - стояли этакие могучие колонны, а Аббадо как бы раскрепостил этот оркестр.
Александр Генис: И колонны из дорических превратились в ионические.
Соломон Волков: Все стало гораздо более свободным, естественным, живым, задышало, утратив при этом какую-то монументальность. У Караяна - монументальность, у Аббадо живая трепетность, тоже очень привлекательная, а у Фуртвенглера - все вместе: и монументальность, и живая трепетность, и невероятная философичность.
Александр Генис: Теперь я уже и умираю, как хочу услышать.
Соломон Волков: Это феноменально. Я в итоге после того, как объявил, что победителем является Фуртвенглер, я еще раз поставил запись «Кориолана» Фуртвенглера с комментарием, что ИМХО, по моему скромному разумению, это вообще может быть лучшая музыкальная запись всех времен и народов. Предлагаю сейчас присоединиться или отвергнуть мою точку зрения. Итак - «Кориоланы», начальные фрагменты в исполнении фон Караяна, Клаудио Аббадо и Вильгельма Фуртвенглера.
(Музыка)