Услышав про выставку “12 подвигов Путина”, я не слишком удивился, но только потому, что все это уже было. В последние полгода меня не оставляет пугающее ощущение, что Россия, как Бенджамин Баттон из рассказа Скотта Фитцджеральда и фильма с Брэдом Питтом, движется по стреле времени вспять. Причем не равномерно, как в первоисточнике, а с ускорением и рывками.
На данном этапе отечественная культура, во всяком случае в ее наиболее лояльной к властям части, настигла классиков соц-арта. Образ Путина-Геракла чрезвычайно напоминает полотно Комара и Меламида “Сталин с музами”. Я познакомился с картиной в 1980-х на вернисаже в Нью-Йорке, где она вызвала веселый переполох.
Успех холста был обусловлен тем, что соцарт опрокидывал вождя в античную среду с тем же доведенным до абсурда энтузиазмом, с которым соцреализм живописал мундиры и погоны, не решаясь, однако, продолжить апофеоз раболепия за пределы своей эпохи. У Комара и Меламида гипербола подобострастия превратила лояльность в свою противоположность – дурашливое панибратство.
В компании муз Сталин казался не страшным, не грозным, а глупым – как богатырь, неумело вышитый на базарном коврике. Сорвав тормоза правдоподобия, художники снесли ограду истории, возвели культ личности в бесконечную степень и превратили своего героя в универсальное посмешище. Примерно то же проделали авторы выставки “12 подвигов” с Путиным, но всерьез и не замечая плагиата.
Надо сказать, что сами Комар и Меламид были не только умелыми практиками, но и тонкими теоретиками. Ведущие мастера соц-арта покорили Запад не разоблачениями преступлений режима, как это сделал Солженицын, а диалектической трактовкой советского опыта.
– Помимо очевидной иронии и обличительного сарказма, – сказал тогда один из них, – в этих полотнах скрывается лирическая исповедь.
– Грубо говоря, – добавил другой, – в каждом из нас есть килограмм фекалий, пусть противных, но своих.
И это значит, что в соцартовском искусстве есть еще и авторская рефлексия, объясняющая наше место в мифологическом ряду. Сам я этого не помню, ибо со Сталиным провел только первые 23 дня жизни. Зато я застал Брежнева во всем блеске державного обожания. На мою беду, он выпустил “Малую землю”, когда я учился на филфаке. И те же профессора, что открывали нам головоломный структурализм Лотмана, краснея и бледнея, пыхтя и отдуваясь, заикаясь и запинаясь, сравнивали толстовский и брежневский военный эпос.
Бродя между подпольными стеллажами с мешком и фонариком, я наткнулся на многометровые, уходящие в темноту залежи книг Брежнева. Их даже мыши не трогали
Последний у них получался если не лучше, то актуальнее, за что автор в год Московской олимпиады (!) был удостоен Ленинской премии. Не Окуджава, не Искандер, не Трифонов, не говоря уже о любимом Веничке Ерофееве, а Брежнев был официально признан лучшим в мире мастером русского языка и литературы. Его прозу записал на пластинку общенародный любимец Штирлиц-Тихонов. Брежневский трехтомник выпустили тиражом в 15 миллионов, перевели на иностранные языки и разослали в 120 стран.
В Нью-Йорке, например, он хранился в необъятном подвале субсидированного Кремлем книжного магазина “Четыре континента”. Однажды, бродя между подпольными стеллажами с мешком и фонариком, я наткнулся на многометровые, уходящие в темноту залежи книг Брежнева. Их даже мыши не трогали.
На родине, впрочем, отношение было не лучшим. Всего через семилетку (так раньше считали) после всесоюзного триумфа сочинения Брежнева попали в макулатуру. Хотя в 1987-м советская власть еще не кончилась, но у этих книг уже не нашлось ни одного защитника. Сегодня я часто об этом вспоминаю, пытаясь понять, что чувствовал Брежнев, купаясь в комических, достойных соц-арта почестях. Но еще интереснее, как чувствует себя Путин, переодетый Гераклом.
Александр Генис – нью-йоркский писатель и публицист, автор и ведущий программы Радио Свобода "Американский час "Поверх барьеров"
Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции Радио Свобода