Александр Генис: Филипп Рот наделал шума, заявив, что бросает писать. Его можно понять: 80-летней прозаик уже создал целую библиотеку. После смерти своего ментора и патрона Сола Беллоу, Филипп Рот встал на его место, оказавшись третьим - вместе с Апдайком и Доктору - китом американской прозы. Сегодня Рот – живой классик. Во что, надо сказать, трудно поверить, когда встречаешь его, жующего и выпивающего, в нью-йоркском ресторане «Самовар», где Рот часто бывает по праздникам. Здесь он кажется своим еще и потому, что со Старым Светом, с восточно-европейским еврейством, его связывают отношения любви и отчуждения. Вечный герой Рота – эмансипированный еврей, променявший Дом на Американскую мечту.
Безжалостный и комический анализ этого авторского персонажа стал объектом творчества Рота. Уже первый его роман «Прощай, Колумб» очаровал читателей и оскорбил героев - американских евреев со всеми присущими только им комплексами. Этот же хорошо знакомый нам и по Вуди Аллену тип - центральный персонаж уже легендарной книги «Жалобы Портнова», которая принесла Роту непреходящую славу тонкого, язвительного и уморительно смешного автора.
Живя в тени раннего успеха, Филипп Рот никогда не сдавался ему. В книгах 90-х годов он бесконечно экспериментирует, публикуя цикл автобиографических произведений, где автор отражается в безусловно кривом зеркале своего любимого героя - американского прозаика Натана Цукермана.
Уже на восьмом десятке писатель вернулся к реалистической прозе, хоть и фантастическому (в жанре «что если») сюжету. В «Заговоре против Америки», лучшей книге позднего Рота, автор описал страну с профашистским антисемитским режимом, который насадил летчик Чарльз Линдберг, якобы победивший Рузвельта на выборах 1940-го года. Как сказал один критик, под видом сатиры Рот написал свое «первое в жизни любовное письмо, и обращено оно к Америке, не соблазнившейся таким поворотом истории».
И вот пришла пора биографий об оставившем перо авторе.
У микрофона - Владимир Гандельсман.
Владимир Гандельсман: Книга Клаудии Рот Пирспонт, которая называется «Рот освобожденный», что по-русски звучит лучше, чем по-английски, а если усугубить, то и совсем смешно – «Развязанный Рот».
Александр Генис: Игра по-английски понятна. Трилогия Рота о Цукермане называлась «Скованный Цукерман» (Zuckerman bound), а книга о писателе называется «Roth unbound» - раскованный, освобожденный. У Рота, конечно, была юмористическая аллюзия и на эсхиловского «Прометея прикованного». Но давайте дадим небольшую биографическую справку о человеке и писателе Филипе Роте.
Владимир Гандельсман: Филип Рот родился 19 марта 1933 в городе Ньюарк штата Нью-Джерси в семье еврейских иммигрантов из Галиции. Окончил Бакнеллский университет в 1954 году. Три года преподавал литературу в Чикагском университете, рецензировал кинофильмы и телепрограммы для газеты «Нью Репаблик». Впервые опубликовал сборник повестей и рассказов «Прощай, Колумб» в 1959 году. Был удостоен за него Национальной книжной премии. Все книги и награды перечислить невозможно. В знак признания литературных заслуг Рота власти города Ньюарк назвали его именем одну из городских площадей.
Александр Генис: Он тогда сказал, что Ньюарк его Стокгольм, намекая на Нобелевскую премию, которую он ждет десятилетиями, но которая ему пока не досталась. Так в чем же заключается освобождение нашего Прометея?
Владимир Гандельсман: Наш «прометей» является евреем в Америке. Коротко говоря, все персонажи Филипа Рота находятся в противостоянии с родителями и традиционным еврейским укладом жизни в семье. Они пытаются вырваться из замкнутой еврейской среды и стать «настоящими» американцами.
Александр Генис: Знакомый сюжет. Не так ли и в России знаменитые евреи – Пастернак, например, – как бы сторонились своего еврейства?
Владимир Гандельсман: Так. Признаться, я не ожидал, сколь схожи были проблемы американские и российские, хотя и несоизмеримы по масштабу. В случае Америки – речь о периоде до завершения Второй мировой войны. Американский антисемитизм, который усиливался в течение 1930-х, продолжал расти и после начала войны. Все это время опросы показывали, что куда больше трети населения готово поддерживать дискриминационные законы.
Александр Генис: Понятно отношение еврея к такой ситуации.
Владимир Гандельсман: Но мы имеем дело с писателем, который хочет быть свободным от этнической принадлежности и не может освободиться. Он бунтует, но бунт есть подтверждение его порабощенности.
Рот начинает писательскую карьеру в 1959 году, ему всего 26 лет. Начинает весело. В его книге много сатиры и юмора, много высмеивания той среды, в которой он рос. Разве он не знал о Холокосте и о ситуации в Америке? Разве он не знал о том, как вели себя средства массовой информации в США? Новости об убийствах европейских евреев появились в мае/июне 1942: подтвержденный отчет о 700 000 уже погибших. «Boston Globe» опубликовал материал в три колонки под заголовком «Массовые убийства евреев в Польше достигли 700 000» и убрал его в подвал 12-й страницы. «Нью-Йорк Таймс» цитировала вывод отчета — «вероятно, самая большая массовая резня в истории» — но выделила материалу только два дюйма. Такое замалчивание удивительно, учитывая, что историография событий теперь насчитывает много десятков тысяч томов.
Александр Генис: И это значит, что темы антисемитизма и – как следствие – анти-антисемитизма в обществе давили на Филипа Рота.
Владимир Гандельсман: Да, конечно. Его «весёлый дебют», как считали некоторые, укрепил те же – цитирую – «концепции... какие, в конечном счете, привели к убийству шести миллионов в наше время». Это бред. В огороде бузина, а в Киеве дядька. Каким образом высмеивание местечковой среды связано с Холокостом? Таким образом, Рот не только спорил с паранойей рационализма; он был пойман в ловушку мучительной адаптации и поглощения, и эта травма медленно отравляла его сознание. После исполненной ненависти общественной встречи в Иешива-университете в Нью-Йорке в 1962, Рот торжественно поклялся (на сэндвиче с пастрами – национальном еврейском блюде из говядины), что он никогда не будет «писать о евреях снова».
Александр Генис: Мы знаем, что это была пустая клятва. Но Рот был еще очень молод, а одна из трудностей дебютанта в том, что он должен вырастить свою публичность.
Владимир Гандельсман: Он был гордым американцем в той же степени, что и евреем; обладал сильным и жестоким талантом – таким, как он, отродясь известно, что беллетристика настаивает на свободе. Действительно, беллетристика – свобода, и свобода неделима (отсюда, позже, его страстная поддержка писателей Чехословакии). Однако, можно утверждать, что так или иначе обретение своего голоса заняло у Рота приблизительно 15 лет. Более поздняя карьера была обычна; ранняя дико эксцентрична.
Александр Генис: Когда же произошло освобождение Филипа Рота?
Владимир Гандельсман: По мнению автора книги освобождение Рота – это роман «Portnoy’s Complaint» (у нас переводится как «Случай Портного» и «Болезнь Портного», 1969). Это бомба замедленного действия, язвительная комедия (даже полиграфически взрывное произведение, установившее совокупный рекорд в господствующей беллетристике по восклицательным знакам, заглавным буквам и курсиву). Здесь напряженные отношения и конфликты еврейско-американского опыта сведены к их ядру: shiksas (девушка-нееврейка). По еврейской логике мужчины-гои допустимы, но shiksas означает ассимиляцию и поэтому запрещены. Запрещенные, невыносимые — и тем более горячо желаемые. Рот набросился на этот парадокс с несравненной энергией; и казалось, его бурный и бесцельный талант наконец нашел прекрасный выход. Рот нашел свой предмет, которым оказался он сам. Найденный в запутанном круге лиц, двойников и псевдонимов, сам автор служит основой (с малыми исключениями) для его 19 романов.
Александр Генис: Джон Апдайк однажды сказал, что, хотя беллетристика может выдержать любое количество эгоцентризма, у нее острая аллергия на самовлюбленность.
Владимир Гандельсман: Но у Рота нет никакой самовлюбленности; то, что он видит в зеркале, подлежит беспощадному исследованию. Тот же Апдайк говорил: «Кого заботит, что такое быть писателем?» Клаудия Пирспонт даёт короткий ответ: нас заботит, в силу разных причин, когда этот писатель – еврей. (Еврейско-американская литература, прежде всего, новая: она началось с Сола Беллоу, приблизительно в 1950-м). И Апдайк, казалось, соглашался с этим мнением, когда он создал персонажа Генри Бека, дав ему, еврейскому писателю три полноценных романа (и задумчиво наградив его Нобелевской премией). «Портной» был описан в одной израильской газете как «книга, о которой все антисемиты молились», «даже более ядовитая, чем «Протоколы сионских мудрецов».
Александр Генис: За эти годы враждебность к евреям поутихла, сменившись хоровой враждебностью к феминизму.
Владимир Гандельсман: Я думаю, что обвинение Рота в женоненавистничестве является прямой ошибкой. Как с «раввинской критикой», к этому есть некоторые исторические основания, но социополитические, а не литературные; они фактически - антилитературные. Кроме того, разве женская беллетристика не переполнена мужланами и мужчинами-крысами? Правильная героиня - играющая на скрипке и возглавляющая корпорацию мать пятерых детей, имеющая достойного мужа и молодого любовника по имени Рауль - не представляет интереса ни для какого подлинного писателя; кроме того, она и так хорошо представлена в большом числе слащавых романов — вы можете купить их в аэропорту.
«Рот освобожденный» – критическая биография старой школы, добавила комментариев и суждений о Филиппе Роте сегодня. Восьмидесятилетний, «сделанный» письмом (так он говорит), он сталкивает в себе забавного, проницательного, самоуничижительного автора ранних книг и смягченного, мужественного и теплого писателя в зрелости.
Я бы добавил к этому, что у Рота нет не только самовлюбленности. У него многого нет. В одном интервью он называет старость “бойней”. А когда испытывает благодарность, то не знает кого благодарить. Вся тайна в том, пишет Честертон о Франциске Ассизском, что естественную радость обретешь лишь тогда, когда видишь в ней радость сверхъестественную. Франциск и смерть называл своей сестрою.
Александр Генис: Филипу Роту задали как-то вопрос, где бы он хотел быть похороненным. Он ответил, что остановил свой выбор на Bard College, где преподавал. Там, он сказал, погребена Ханна Арендт, так что это кладбище никогда не станет заброшенным. Мне кажется, это упоминание и желание соседства, пусть посмертного, не случайно.
Владимир Гандельсман: Я согласен с Вами. Арендт, как и Рот, была атеистка, и говорила о том, о чем пытается говорить Филип Рот, а именно о том, что нет больше народов и наций, а есть лишь одиночки, для которых не слишком важно, что думает большинство собственного народа. О том, что для необходимого взаимопонимания между этими одиночками, которых хватает сегодня во всех народах и всех нациях, важно, чтобы они научились не цепляться судорожно за свое национальное прошлое – прошлое, которое ведь ничего не объясняет. Ханна Арендт сказала, что Освенцим не объяснишь ни немецкой, ни еврейской историей. Важно, чтобы люди не забывали, что они лишь случайно уцелели после Потопа, который в том или ином виде может снова обрушиться на нас в любой день, и поэтому подобны Ною в его ковчеге. Важно, чтобы они в конце концов не поддавались искушению отчаяния или презрения к человеку, а были благодарны за то, что на свете все-таки сравнительно много Ноев, которые плывут по водам мира, пытаясь подвести свои ковчеги поближе друг к другу.