Александр Генис: Лев Толстой - главный русский классик для американских читателей - как просвещенных, так и не очень. Поэтому с таким интересом в Америке встретили новую книгу, собравшую ряд текстов, которые позволяют пролить свет на самый темный и провокационный опус в огромном каноне Толстого. Сегодня в гостях АЧ - автор этого проекта американский славист Майкл Кац, с которым беседует Владимир Абаринов.
Владимир Абаринов: Профессор Миддлберри-колледжа в Вермонте Майкл Кац – известный специалист по русской классической прозе. В его переводах в Америке издавались романы «Отцы и дети» Тургенева, «Кто виноват?» Герцена, «Что делать?» Чернышевского, «Полинька Сакс» Дружинина, сборник рассказов Льва Толстого. Его новый проект «Вариации к «Крейцеровой сонате» собрал под одной обложкой две повести Софьи Толстой – «Чья вина?» и «Песня без слов», рассказ Льва Львовича Толстого «Прелюдия Шопена» и, конечно, саму «Крейцерову сонату» с послесловием.
Произведения Софьи Андреевны и Толстого-младшего изданы по-английски впервые, Льва Толстого - в новом переводе Каца. Книга привлекла внимание рецензентов самых авторитетных литературных изданий США. Она заставляет под новым углом посмотреть на повесть Толстого, проблематика которой сохраняет свою остроту - не только как на беллетристику, но и как на биографическое свидетельство.
Когда я готовился к этому интервью, я перечитал все тексты, вошедшие в книгу, а также относящиеся к этому периоду дневники, письма и жизнеописания графа и графини. Семейная история Толстых показалась мне очень грустной, о чем я и сказал Майклу Кацу в самом начале разговора. Но профессор со мной не согласился.
Майкл Кац: В 2010 году, когда я был в Ясной Поляне, я узнал о существовании этих произведений. И хотя одно из них было опубликовано в журнале «Октябрь» еще в 1994 году, оно не привлекло тогда никакого внимания. Я спросил, почему эти повести так долго оставались неопубликованными, и мне ответили, что семья решила, что они должны остаться в архиве, и никто не должен получить к ним доступ. Но праправнук Льва Толстого Владимир Ильич Толстой, который как раз в 1994 году стал директором музея-усадьбы «Ясная Поляна», принял решение снять табу с этих текстов и опубликовать их.
Впоследствии Путин назначил Владимира Ильича своим советником по вопросам культуры, а его жена Екатерина стала директором «Ясной Поляны» и согласилась с этим решением. В итоге в 2010 году вышло великолепное издание, но тиражом всего тысяча экземпляров. Мне удалось добыть эту книгу. Я связался с семьей и сказал им, что хочу перевести книгу и издать перевод здесь, в Америке. Потребовались некоторые переговоры, но в конце концов они согласились с моим предложением. Я получил право опубликовать по-английски две повести Софьи Андреевны, а также опус Льва Львовича, который публиковался по-русски. Он хотя и посоветовал матери не публиковать ее повести, сам свое сочинение все-таки напечатал в 1900 году. И когда я закончил перевод всех трех текстов, я понял, что все это имеет смысл только вместе с «Крейцеровой сонатой», и я должен перевести ее тоже. Поскольку все три автора пользуются одной и той же системой понятий, единообразной должна быть и лексика всех четырех текстов, когда речь идет о сексуальности, браке, целомудрии, воздержании, вожделении.
Я не согласен с вами, что это грустная история – это захватывающая история. Что действительно грустно – это то, что Толстой отказывался прочесть или прослушать произведения своей жены. Они оба читали рассказ сына и оба нашли его очень слабым. На мой взгляд, тексты Софьи Андреевны среднего литературного качества. Некоторые места написаны лучше, другие хуже, она, бесспорно, не обладала большим писательским даром, и Лев Николаевич знал, что у них в семье есть только один писатель, и этот писатель – он сам. И, конечно, тексты Софьи Андреевны и Льва Львовича не идут ни в какое сравнение с «Крейцеровой сонатой». Но они представляют огромный интерес в другом отношении. Тот факт, что среди членов одной семьи возникла такая литературная полемика – это нечто исключительное. Я не знаю подобных примеров в истории литературы, когда близкие родственники при помощи беллетристики спорят друг с другом о таких существенных вещах, как любовь, брак, секс, измена.
Владимир Абаринов: «Крейцерова соната» произвела сенсацию, как за несколько лет до нее – «Анна Каренина». Оба романа затрагивали важнейшие проблемы, которые российское общество тогда только начинало обсуждать и которые были объединены под общим термином «женский вопрос». Речь шла не только о правах женщины, но и о телесной, плотской стороне любви. Лев Толстой заговорил о ней с небывалой для того времени откровенностью. Я спросил профессора Каца, был ли Толстой инициатором этой дискуссии или одним из ее участников.
Майкл Кац: Насколько мне известно, именно Толстой сделал эти проблемы предметом широкого обсуждения, потому что это был Толстой - человек с репутацией литературного гиганта, постепенно превращающийся в пророка, разуверившийся в православной церкви, не одобрявший политический режим. Он дистанцировался от религии и политики России и у себя в Ясной Поляне учредил собственную версию христианства и свой вариант коммуны. Если даже кто-то и поднимал эти вопросы до него, он со своим учением и своей проповедью придал им совершенно исключительное значение.
Повесть претерпела семь редакций и была разрешена к публикации только после личного обращения Софьи Андреевны к императору. И когда она наконец стала доступна читающей публике, она произвела эффект разорвавшейся бомбы. Царь ведь разрешил напечатать «Крейцерову» только в составе собрания сочинений. Он считал, что такая публикация не будет иметь широкого распространения, потому что далеко не всякий мог позволить себе купить многотомное собрание сочинений. Но царь просчитался. Люди переписывали повесть от руки, она получила, как мы сказали бы сегодня, “вирусное” распространение, пользовалась бешеной и скандальной популярностью.
На Западе дискурс на эту тему уже, конечно, существовал – в нем участвовали норвежцы Бьёрнсон и позднее Ибсен. Я как раз сейчас пишу статью о Бьёрнстьерне Бьёрнсоне, лауреате Нобелевской премии по литературе. У него есть пьеса «Перчатка», переведенная, кстати, на русский язык сестрой Софьи Андреевны Татьяной Андреевной Кузминской. Толстой прочел эту пьесу по-немецки и нашел ее настолько интересной, что попросил свою свояченицу перевести ее на русский. В этой пьесе автор утверждает, что мужчина должен воздерживаться от половой жизни до брака точно так же, как женщина, что коль скоро мы ожидаем от женщины, что она выйдет замуж девственницей, то и мужчина должен хранить целомудрие, пока не женится, и познать секс только на брачном ложе. Такой же была и одна и стадий в эволюции взглядов Толстого. От непорочности до брака он впоследствии пришел к мысли о полном половом воздержании, на котором он настаивает в своем послесловии к «Крейцеровой сонате».
Владимир Абаринов: Добавлю, что Толстой живо интересовался и полемикой, возникшей во Франции после публикации романа Александра Дюма-сына «Дело Клемансо», герой которого точно так же, как Позднышев, убивает свою жену – правда, не за мнимую, а за реальную измену, и в особенности памфлета того же автора «Мужчина-женщина», в котором Дюма-сын выступает сторонником традиционного, патриархального брака.
Если бы у «Крейцеровой сонаты» не было послесловия, она читалась бы как история сумасшествия главного героя, Позднышева, которого терзает ревность – скорее всего, беспочвенная. Но в послесловии автор фактически идентифицирует себя со своим героев и идет еще дальше, подводит под свои убеждения философскую и религиозную базу. В какой мере «Крейцерова соната» стала порождением философского учения Толстого, а в какой – отражением его личной семейной драмы?
Майкл Кац: Вероятно, это сочетание того и другого. Существует два способа прочтения художественных произведений. Можно смотреть на опус не принимая во внимание личность и философию автора. Я считаю, что произведение обладает самоценностью, и иногда автор даже не является своим лучшим судьей после того, как произведение закончено, и его следует воспринимать как самостоятельную ценность. Вместе с тем нет сомнений, что в этих работах отражен личный опыт Льва Толстого и Софьи Андреевны. Она была в ужасе при мысли о том, что люди будут читать «Крейцерову» и видеть в ней рассказ о ее собственном браке. Но это рассказ не исключительно о браке Толстых, их брак – только часть повествования. Позднышев проводит остаток жизни в признаниях, в раскаянии в своем преступлении. Это чрезвычайно важно. Толстой определенно так себя не вел в реальной жизни. Из дневников, писем и других свидетельств следует, что Толстой по-прежнему испытывал сексуальное чувство и после 70-ти, и, возможно, вплоть до последних лет жизни. Тогда как Позднышев казнит себя, повторяет свои признания снова и снова.
В «Балладе о старом моряке» Сэмюэла Кольриджа герой рассказывает о том, как он убил альбатроса и тем самым нарушил Божью заповедь, запрещающую убивать невинные существа. И его наказание заключается в том, что он обречен признаваться в своем преступлении незнакомым людям. Именно на это осужден и Позднышев. Он расплачивается признаниями попутчику в поезде и тем самым облегчает сознание своей вины. Наступает утро, и он опять должен искать кого-то, кому он снова расскажет свою историю.
Владимир Абаринов: Стоит заметить, что именно из баллады Кольриджа в английский язык пришла идиома «альбатрос на шее» - синоним непосильной ноши, тяжкого бремени.
Особого внимания заслуживает парадоксальная позиция Софьи Толстой. Она опасалась, что повесть истолкуют как рассказ об интимной жизни семьи, и потому написала свое опровержение. Но сам факт того, что она опровергает версию мужа, подтверждает, что доля этой интимной правды в повести есть. Как же в личности Софии Андреевны совмещались эти противоречия?
Майкл Кац начал с цитаты из «Гамлета». Эту фразу произносит королева Гертруда во время театрального представления, когда королева из пьесы чересчур горячо клянется супругу в вечной любви. Я позволил себе перевести её на свой лад.
Майкл Кац: У Шекспира есть замечательная фраза «Леди заверяет слишком рьяно». Они были очень сложными людьми. Она признавала, что он великий писатель, и что повесть обладает художественными достоинствами и заслуживает того, чтобы сделать её достоянием публики, даже при том, что она была не согласна с идеей повести. Она писала и в своих письмах, и в своих дневниках, и в своей автобиографии, до какой степени она не любит «Крейцерову». И тем не менее еще до того, как отправиться на аудиенцию к царю, она снова и снова переписывала текст после цензурных исправлений. Спрашивается: если повесть тебе не нравится, зачем же ты переписываешь её? То есть понятно, что её отношение было противоречивым. С одной стороны, она знала, что это произведение большой художественной силы и помогла сделать его еще сильнее. С другой – её ужасала перспектива того, что в повести увидят отражение ее собственного брака. И все-таки она боролась за публикацию.
Что тут можно сказать? Человек – существо противоречивое и непредсказуемое. Он способен вести себя самым причудливым образом. Достоевский называет героя «Записок из подполья» парадоксалистом. Я считаю, ситуация в семье Толстых – тоже пример парадокса. Ведь Толстой и сам пребывал в мятущемся состоянии. Он написал повесть и жаждал ееё опубликовать, потом написал послесловие, потом изменил свои взгляды... Люди – сложные создания. Их поступки неоднозначны.
Владимир Абаринов: В современной Америке феминистская повестка дня далеко не исчерпана. Остро стоит вопрос о праве на аборт. Движение абстинентов, то есть молодых людей обоего пола, воздерживающихся от сексуальных контактов до брака, насчитывает миллионы человек. Рассчитывал ли переводчик на общественный резонанс своего проекта? Но Майкл Кац говорит, что эта проблематика имеет куда большее значение для современной России, чем Америки.
Майкл Кац: Когда я начинал работу, я думал о том, какое значение этот проект может иметь в наше время. Для американского читателя он представляет скорее академический интерес, а вот для России, где Путин провозглашает консервативные семейные ценности, объявляет крестовый поход против гомосексуализма, отказывается идти дорогой, которой прошел Запад, дорогой, ведущей к бОльшей толерантности, к признанию прав женщин и сексуальных меньшинств, в стране где творится вся эта дичь – книга актуальна. Для меня современная ситуация в России – самый грустный аспект проекта.
Я, кстати, нахожу, что скрипач Трухачевский описан в повести несколько двусмысленно, в нем есть женоподобность, и возникает вопрос: уж не увлечен Трухачевским сам Позднышев, а не только его жена? Тем более, что во второй повести Софьи - «Песня без слов», мы встречаем героя, прототипом которого послужил композитор Танеев. Герой этот определенно - гей, а героиня питает к нему страсть. Все эти нюансы представляют огромный интерес, но обсуждать их в российской прессе сегодня невозможно.
Владимир Абаринов: Это был Майкл Кац, профессор Миддлберри-колледжа, переводчик и составитель книги «Вариации к «Крейцеровой сонате».