За свои семьдесят с лишним лет нью-йоркский Институт костюма еще такого не видел. Выставка, посвященная влиянию Китая на западную моду, стала лучшей и самой большой в его истории. Она захватила три этажа музея Метрополитен и, открывшись роскошным балом, привлекла невиданное число кинозвезд, модельеров и папарацци.
Куратор Эндрю Болтон, 12 лет назад перебравшийся из Лондона в Нью-Йорк, оказался одним из самых изобретательных новаторов музейного дела. На этот раз он бесспорно создал сенсацию. Болтон соединил 140 костюмов с фрагментами фильмов, музыкой, остроумными инсталляциями, а главное – подлинными артефактами из собрания Азиатского отдела Мет. Заставив новое рифмоваться с древним, выставка сумела склеить эпохи в один непротиворечивый образ-иероглиф китайского мифа.
Результатом объединенных усилий многих музеев, включая, разумеется и китайские, стало беспрецедентное, если не считать Пекинской олимпиады, зрелище. Выставка в Метрополитен сумела воплотить в шелках и парче золотую мечту о Востоке, веками будоражащую западную фантазию. Тот “Китай”, который показывает нам выставка, нуждается в кавычках и старинном написании: Катай.
Этот дальний и недоступный Восток, объединенный туманной средневековой географией в один мифический “Катай”, стал источником утопий с тех пор, как о нем узнали. Само существование независимого от старой ойкумены мира с несомненно высокоразвитой цивилизацией упраздняло христианский универсализм. Библия оказывалась историей не всего мира, а лишь его части. Радикально иное религиозное, интеллектуальное и эстетическое развитие Китая делало его естественным полигоном для европейской фантазии. “Катай” был чистой страницей, на которой философы и поэты опробовали свои концепции. И каждая эпоха находила там то, о чем мечтала. Одним он представлялся империей разума, сумевшей создать идеальный государственный строй по Платону – с королем-философом на троне. Другие, напротив, искали на Востоке гармонию человека с природой, которая упраздняла необходимость властей вовсе. Пересказывавшего Лао-цзы Толстого так волновала эта мысль, что незадолго до смерти он сказал: был бы молод, отправился б в Китай.
Часто европейцы видели в “Катае” утонченную и деликатную изнеженность нравов, соответствующую самому важному (после чая) восточному экспорту – фарфору. Этот образ в стиле “шинуазери” уцелел, несмотря на все азиатские катаклизмы, до нашего времени. Легендарный “Катай” – его элегантная грация, безмятежная старость долгожителя, мудрый мистицизм и земная религиозность и стала тем эталоном, с которым работает выставка.
Прослеживая влияние китайских образов на европейский костюм, экспозиция обходит все закоулки моды, вплоть до немого кино и маоистских нарядов времен Культурной революции, имевшей своих поклонников на Западе (вспомним Сартра). Но лучшие экспонаты принадлежат эпохе рококо. С помощью костюмов, мебели, зеркал и безделушек куратор выставки рассказал о непревзойденной по элегантности эпохе, игравшей в китайцев и примерявшей ее личину.
Разодетые манекены, наряженные в бесценные платья из огромной (35 тысяч объектов!) коллекции Института костюма, воспевали женщину, которая была в центре культуры XVIII столетия. Нигде и никогда женщины, кроме того же императорского Китая, не одевались так сложно, дорого и красиво, что в конечном результате теряли сходство с людьми. Силуэт правильно наряженной дамы, в чем легко убедиться на выставке, повторял очертания парусного корабля. Корму изображала шелковая юбка с китайским узором. В таком платье дама могла пройти в дверь только боком, сесть только на диван и ходить только павой, причем – недалеко. Стреножив, как и в старом Китае, свой гарем, XVIII век не уставал любоваться его парниковой прелестью. Даже окружающее приобретало женственность и уменьшалось в размерах – охотничьи псы, скажем, сократились до комнатных китайских собачек- пекинесов.
Платье Александра Маккуина
Удивительным образом именно декадентские излишества XVIII века стали предметом подражания для современных модельеров, развивающих те же черты моды – безумную роскошь, тотальную непрактичность и изощренную фантазию. Всем этим привлекает толпы зрителей коронный экспонат выставки: золотое платье китайской Гао Пей. Отличившаяся своими костюмами на открытии Пекинской олимпиады, она представила на выставку платье из роскошной парчи. Подол этого царственного наряда изображает лепестки лотоса и покрывает ползала, которой в обычные, а не праздничные, как сейчас, дни отведен буддийской скульптуре. Конечно, в таком драгоценном платье нельзя ходить, сесть или танцевать. В нем можно только стоять, позволяя на себя смотреть. Не зря оно напоминает шедевр восточного зодчества и выглядит как золоченая ступа буддистов.
Другим шедевром выставки стала хулиганская работа Александра Маккуина, нашившего на платье черепки сине-белого фарфорового сервиза. Возможно, это – ирония мастера, разбившего на куски дальневосточную грезу Запада. Но если в ХХI веке мир увлечен ею не меньше, чем во времена Марко Поло, мифический Катай по-прежнему с нами. Во всяком случае – на трех этажах переодевшегося музея Метрополитен.