Александр Генис: Недавно на Бродвее стала заметной новая парадоксальная тенденция: кино вернулось на сцену, причем перебираются на подмостки фильмы старые, мюзиклов 50-х годов. В частности большим успехом пользуются такие знаменитые образцы жанра, как “Жижи”, “Американец в Париже” и “Король и я”.
В чем же нестареющее очарование классических кино-мюзиклов Голливуда? Об этом мы беседуем с Борисом Михайловичем Парамоновым.
Борис Парамонов: Я, Александр Александрович, давний и бескорыстный любитель жанра мюзиклов. И понял и полюбил я этот жанр, потому что устыдился однажды.
Александр Генис: Чего же вы устыдились. Борис Михайлович. - тому, как хористки пляшут канкан?
Борис Парамонов: Да нет, собственной эстетической безграмотности, узости взгляда на искусство с десятками его жанров, родов и подразделений. А дело было так. Я смотрел по ТВ знаменитого Фреда Астера, лучшего танцора американского экрана. И отдавая должное мастерству артиста, негодовал на содержание фильма. Назывался этот фильм «Шелковые чулки».
Александр Генис: А, да, это переделка в мюзикл другого, не менее знаменитого фильма - «НинОчка», в котором играла королева экрана Грета Гарбо.
Борис Парамонов: Так я и «Ниночку» смотрел», и «Ниночкой» возмущался.
Александр Генис: Что же вас Борис Михайлович, возмутило в этом легком фарсе?
Борис Парамонов: Да вот фарс и возмутил. Напомню содержание фильма. В Париж отправляют трех командировочных из Москвы с целью раздобыть и вернуть трудовому советскому народу какой-то необыкновенно ценный ювелирный набор, находящийся в руках некой белоэмигрантской аристократки. При ней, натурально, состоит плейбой, который готов распорядиться ее имуществом по всем правилам буржуазной юриспруденции. А три комиссара, присланных в Париж, вместо того, чтобы заниматься порученным делом, подались чарам Парижа и развлекаются в меру сил и умения. Тогда Москва посылает вслед за ними ревизора - вот эту самую Ниночку в исполнении Греты Гарбо, являющую образец коммунистической дисциплины внутри и снаружи. Достаточно сказать, что одета она в нечто, напоминающее военный китель.
Остальное понятно. Ниночка влюбляется в того плейбоя (Норман Дуглас), ходит с ним по шикарным кабакам….
Александр Генис: Правда, в одном из них приходит в чувство - а вернее напившись шампанского, начинает в женском туалете вести коммунистическую пропаганду.
Борис Парамонов: Да, но всё-таки и у Ниночки ничего не выходит, и ее возвращают в Москву. Сцены московской жизни: первомайский парад, на котором Грета Гарбо идет в строю почему-то пионеров и сама в пионерском галстуке.
Александр Генис: Который ей необыкновенно идет в сочетании со строгим темным беретом.
Борис Парамонов: Это уж точно. Потом есть сцена коммунальной квартиры, в которой все комнаты - проходные: клевета, клевета на советский быт!
Александр Генис: Комнаты в коммуналках были обычно (но не всегда!) изолированы, зато коридор, уборная (одна на всех), кухня - нет. Я сам жил в такой комуналке.
Борис Парамонов: Короче говоря, ее снова вызывает начальник (сделанный под Орджоникидзе) и поручает вывезти из Парижа эту загулявшую троицу. Она с восторгом едет, выходит там замуж за своего плейбоя, а эти беглые командировочные и не думают возвращаться в Москву: они тем временем организовали в Париже ресторан с пением “Очей черных” и прочего эмигрантского репертуара.
Александр Генис: Так еще раз, Борис Михайлович, чем же вы возмущались хоть в «Ниночке», хоть в «Шелоковых чулках»?
Борис Парамонов: Был я неопытный, свежий эмигрант. Мне сдуру казалось, что всё, что говорится о Советском Союзе и жизни в нем, должно быть сермяжной правдой, высказанной в гневных тонах солженицынской проповеди. Возмущение было: как это о советской жизни с ее миллионами репрессированных говорят в духе и с ухватками легкого водевильчика! Миллионы трупов вопиют к небу, а здесь разыгрывают оперетку на костях узников ГУЛага!
Александр Генис: Очень вас понимаю. Мы же все были суровыми диссидентами. Я помню, что был возмущен мягкостью нравов в американской армии, где на авианосцах спят в пижамах и едят мороженое. А еще помню, как отец нашего начальника Юрия Львовича Гендлера, авиационный инженер, возмущался, что в одном американском фильме из времен первой мировой войны пулеметы на самолетах были не так подвешены. Да я и сам потешался над советскими офицерами, которые щеголяли в голливудских фильмах в ГДРовской форме
Борис Парамонов: Да-да, вот это ожидание полной правды, и по всем вопросам правды, включая малейшие детали, - это было общее ощущение всех первоначальных эмигрантов. В совке кругом врали, значит на Западе должны говорить только и исключительно правду, всю правду, и ничего, кроме правды. Подумайте сами: как это могли вторично отправить в Париж работника, который не справился с первым заданием?
Тут и еще один важный момент следует отметить, Александр Александрович, а именно наши эстетические вкусы, зародившиеся и расцветшие на чтении великой русской реалистической литературы. У Толстого и Чехова мы никаких небрежностей в отношении правды жизни не допускали. Но, конечно, с годами, всё это изменилось.
Александр Генис: Притерпелись к неправде?
Борис Парамонов (смеется): Конечно, нет. А просто расширился наш кругозор на Западе, в том числе и эстетический. До нас в конце концов дошло то, что знал еще Пушкин: судить художника следует по правилам, им самим себе поставленным. То есть в данном случае - исходить из законов жанра. И если это мюзикл - так и будь готов смотреть и слушать мюзикл, а не роман «Дети Арбата». (Не говорю уже об “Архипелаге ГУЛаг”.) Персонажи мюзикла, водевиля, романтической комедии не должны быть стопроцентно реалистическими фигурами.
Так что нас подпортила не только советская жизнь, но и старинная эстетика русского реализма. То есть, конечно, “Война и мир” “Войной и миром” останется, никакие “Шелковые чулки” вниз по шкале российскую эпопею не совлекут, но глядя мюзикл, забудь о Кутузове с Наполеоном.
А мюзикл «Шелковые чулки» тем еще был хорош, что там были оба гения голливудского танцевального жанра - Фред Астер и потрясающая, очаровательная, волшебная Сид Чарис - вот эта самая Ниночка.
Александр Генис: Или, повторю, НинОчка, как говорят американцы. Они бы с правильным ударением ее и не узнали.
Борис Парамонов: У Фреда Астера в кино была масса партнерш - Джинджер Роджерс (самая частая), Рита Хэйворт, да и многие другие, но Сид Чарис была, на мой вкус лучшей. Она внешне очень эффекта - высокого роста брюнетка.Однажды я пал жертвой слуха, что она русская - Сидорова. Навел справки в энциклопедии - нет, американка самая настоящая.
Александр Генис: Она же, Сид Чарис, исполняла сногсшибательный танцевальный номер со вторым гением мужского танца Джином Келли в мюзикле «Пенье под дождем».
Борис Парамонов: О, это незабываемо! Танец был поставлен как приключение молодого актера, попавшего в компанию гангстеров, а Сид Чарис была подругой главного гангстера - то, что называется “Молли”. Эти ее ноги в зеленых чулках, длиннее, чем у Шараповой, и эта сигарета в длиннейшем же мундштуке.
Александр Генис: Стиль двадцатых годов, “джаз эйдж”.
Борис Парамонов: Мюзикл в Америке делается из всего. Вообще это любимый американский жанр, в творчестве которого были бесспорные шедевры. Принято, например, делать мюзиклы из классической литературы - вот недавний пример, который вы, Александр Александрович, наверняка помните.
Александр Генис: «Отверженные» по Гюго.
Борис Парамонов: Тут всё было, решусь сказать, органично. Гюго со всеми его эпохальными романами - это в какой-то - и заметной - степени - масскульт 19 века. Строго говоря, он сказочник, рассказывает благородные и глуповатые сказки 19 века.
Александр Генис: Но и из Шекспира делали мюзиклы, причем, замечательные.
Борис Парамонов: «Укрощение строптивой», в переделке называвшийся «Целуй меня, Кэт». Но это заведомая комедия. Из «Короля Лира» трудновато будет сделать мюзикл. Да и не должно быть трагедии в жанре, где все пляшут и поют.
Александр Генис: Ну а едва ли не самый популярный мюзикл всех времен и народов - «Моя прекрасная леди» по «Пигмалиону» Бернарда Шоу.
Борис Парамонов: Так Пигмалион вещица в общем-то легкая…
Александр Генис: Как и весь Шоу.
Борис Парамонов: Согласен, подписываюсь обеими руками. Вот дух англоязычного художественного гения: не культивировать трагедию.
Александр Генис: Одного Шекспира на весь век хватит.
А вот такой вопрос, Борис Михайлович, а в театры вы ходите на мюзиклы? Часто бываете?
Борис Парамонов: Шесть мюзиклов посмотрел на Бродвее. Понравился - и сильно! - один: «Гранд Отель», кстати сказать, переделка из знаменитого фильма 1931 года. Там, в фильме, был такой актерский ансамбль, что хуже всех была - Грета Гарбо. Были братья Барримор, молодая и сногсшибательная Джон Кроуфорд, сочный характерный актер Уоллес Бирри, немца игравший. И вот этот мюзикл мне понравился, остальные пять как-то забылись.
Но вообще-то в театры ходить в наше время Александр Александрович, дело старомодное: и деньги непомерные дерут, да в кино и видно лучше. Сценические мюзиклы ныне кажутся старомодными, маломощными. Кино давно уже усвоил и присвоил жанр мюзикла.
Александр Генис: Вот тут-то нам следует коснуться эстетики мюзикла как такового. Мне всегда казалось, что секрет мюзикла в том, что это, в сущности, «театр в театре». Тут, как в том представлении, что устраивают бродячие актеры в «Гамлете», происходит удвоение театральности. Одна условность скрывает другую: прозаический остаток - то, о чем не поют и не танцуют - воспринимается утрированной реальностью - «правдой».
Борис Парамонов: Возможно, но историческая заслуга мюзикла в том, что он спас кино в тот роковой момент, когда в кино внедрили звук. Первые звуковые фильмы были ужасны; Актеры сидели за столом и разговаривали неестественными голосами. Звук парализовал главное выразительное средство кино - движение. И вот тогда вспомнили мюзикл - и вынесли его на экран. Ведь в мюзикле все пляшут, это такой легкий балет, эстрадные танцы. А коли звук - так вот мы и запоем в мюзикле. И всё стало на места. Кино было спасено в его специфике сценического движения, да еще пение появилось.
Серьезное кино потом научилось, как работать со звуком, как, не отказываясь от звука, преодолеть его диктатуру. А мюзикл как пришел, так и остался.
Причем лучшие не те, что копируют известную сценическую постановку, а те, которые сделаны специально для кино. Здесь недавний шедевр - «Чикаго», конечно.
А первый раз я понял, что такое мюзикл и почему их презирать не надо, еще в Советском Союзе. Это был английский «Оливер!» Память об этом зрелище в конце концов помогла мне преодолеть всяческие эстетические советизмы.
Но снобизм высоколобый оставался: шутка сказать, «Мою прекрасную леди» не посмотрел, а ведь шла в СССР.
Зато здесь наверстал упущенное: каждый раз, когда по телевизору “My fair lady” - меня от экрана не оттащишь. Произнес по-английски специально и сейчас объясню: «моя прекрасная леди» - неверный перевод. Fair - по-английски не прекрасная, не прекрасный, а стоящий, настоящий, отвечающий кондициям, нормам. Надо было так и перевести - “Настоящая леди”.
Александр Генис: А я в Советском Союзе - из-за того же снобизма невежды не посмотрел «Звуки музыки».
Борис Парамонов: И не надо, я тоже не смотрел. Здесь кинул взгляд - но долго не усидел: это зрелище для домохозяек среднего возраста.
А что касается помянутой в начале передачи «Жижи», так я ведь, должен признаться, Александр Александрович, тоже не взлюбил это сочинение, и по той самой причине: старая бандерша растит плейбою наложницу. Мне, воспитанному на святой русской литературе, это тоже “не показалось”.
Александр Генис: Можно тут вспомнить одну сцену из «Войны и мира»: Элен Безухова при живом муже собирается еще раз выйти замуж, и вот странно: когда она говорит об этом в светском обществе по-французски, то всё понятно, и все одобряют, но стоит ей заговорить об этом с матерью по-русски, так сразу же обнажается вся чудовищность этого проекта;
Борис Парамонов: Дело в том, что «Жижи» ставилась по какому-то из сочинений пресловутой Колетт, которая считается у французов классиком, причем время действия - Вторая империя, куртизанки были интегральной частью тогдашнего гнилого режима Наполеона Третьего. Но зато у Колетт есть одна бесспорная заслуга перед кино, причем лучшим в мире, американским кино. Она отдыхала на Лазурном берегу, а недалеко снимался какой-то скромный фильмец, в котором участвовала скромная начинающая Одри Хепберн. А у Колетт в это время готовилась в Нью-Йорке к постановке на сцене вот эта самая «Жижи». И она сказала киношникам: вот идеальная исполнительница для моей Жижи. И запустила карьеру очаровательной Одри. Так что начала она с этого самого неприличного мюзикла на нью-йоркской сцене.
Александр Генис: Но в экранизации «Жижи» играла французская балерина Лесли Карон.
Борис Парамонов: Зато у Одри дальше был славный путь всяческих кинотриумфов. И вывод, философического, что ли, плана: молодой актрисе не следует быть слишком щепетильной.
Александр Генис: Пожалуй, это можно отнести и ко всему жанру мюзиклов.