Похоронить под плиткой

Сергей Медведев: Этим летом Москва напоминала один гигантский археологический раскоп, весь город был в пыли этих раскопок. Сейчас эта пыль оседает, и проступают контуры какого-то совершенно нового и порой малознакомого города. Местами этот город, признаюсь, напоминает мне колумбарий: закатали город в плитку, ты идешь по этой плитке, кругом гранитные цоколи, насажены какие-то туи, прочие достаточно чахлые кладбищенские деревца. Хочется спросить мэра Сергея Собянина: где мой город?

Об этой реконструкции, о том, что значит "новый урбанизм по Собянину", я хочу поговорить с нашими гостями: это ведущий научный сотрудник Института географии Российской академии наук, урбанист Ольга Вендина, фотограф и кандидат биологических наук Антон Ланге и архитектор Кирилл Асс.

31 августа при большом стечении жителей района Никитских ворот мэр Собянин объявил праздник – окончание реконструкции улиц Спиридоновка, Большая и Малая Никитская. Как вы оцениваете прошедшую реконструкцию?

​Антон Ланге: Раньше я думал, что имею счастье жить на Спиридоновке, а теперь, по итогам реконструкции, по-видимому, имею несчастье там жить. Потому что теперь я живу не в том районе, в котором совсем недавно покупал квартиру, чтобы жить в одном из лучших районов Москвы.

Сергей Медведев: У вас была целая война в интернете: посты, видеобращения в связи с вырубкой деревьев.

Антон Ланге

​Антон Ланге: Мне пришлось неожиданно для себя стать общественным экологическим деятелем. Я – абсолютно частное лицо, стараюсь никогда не вступать ни в какие отношения с властями. И так было до того, как в одну не прекрасную субботу я просто вышел из своего дома на Спиридоновке, чтобы сесть в машину и поехать на дачу. На дачу я не уехал ни в этот день, ни в следующий, ни через день, потому что увидел два старейших дерева, которые раньше стояли справа и слева от подъезда Клавдии Ивановны Шульженко, в этом историческом доме – Спиридоновка, 22. Они были спилены под корень и лежали убитые на мостовой. Вокруг них возились рабочие, огромные самосвалы готовились забирать спиленные деревья. У меня был абсолютный шок, как и у всех жителей наших домов, кто вышел и увидел, как втихомолку, исподтишка, подло ранним утром в субботу, в августе, когда никого нет (все на даче, в отпуске и так далее), были спилены два прекрасных старых дерева. Люди стояли со слезами на глазах. Я записал одно эмоциональное обращение, потом второе, третье прямо с места событий. Эти обращения разместили в соцсетях.

Сергей Медведев: Удалось выяснить, кто заказал этот спил, что будет вместо этих деревьев?

Антон Ланге: Такие вещи всегда происходят примерно по одному сценарию. На месте никто ни за что не отвечает. За целый день, пока все это продолжалось (был большой скандал, много шума, вызвали наряд полиции Пресненской управы), не появился ни один представитель какой-либо власти: префектуры, управы и так далее. Никто не увидел ни одной бумаги, которая бы называлась актом об аварийном удалении деревьев. Выяснилось, что все рабочие, занятые в этих работах, разбегаются от любой камеры и стараются сразу уехать, чтобы не были сняты номера их машин.

Молодые полицейские были просто шокированы тем, что увидели. Начальник группы, молодой лейтенант стоял точно так же, как и я, разводя руками. Он сказал: "Что здесь вообще произошло? Как это могло быть?" Выяснилось, что у рабочих нет не только документов на проведение работ, но и просто личных документов, поэтому их всех задержали и увезли. Потом, естественно, власти сослались на какие-то никем не виданные акты о якобы аварийности этих деревьев. Сейчас идет, как говорит префект Центрального округа, "служебная проверка по этому случаю".

Сергей Медведев: То есть неясно, кто это приказал и в связи с какими работами это делалось?

Антон Ланге: Нет, официально это покрыто мраком неизвестности. Правда, поднялся шум, и глава управы через два или три дня приехал, поклялся, что не будет сносить (спасибо ему большое) палисадник и ограду сквера, который тянется вдоль Спиридоньевского переулка. Но в общем, это все, конечно, абсолютный вандализм. Везде и всюду в этом районе выпилена старая сирень, старый жасмин. По-видимому, он абсолютно не вписывается в какую-либо концепцию благоустройства города, как ее видят нынешние власти.

Ольга Вендина: Антон ярко демонстрирует конфликт интересов, который всегда возникает в городе по поводу любых урбанистических проектов. Это как раз говорит о важности наличия некоего городского сообщества, которое способно кусать власть, если видит, что происходят какие-то очевидные нарушения. В то же время, тут видно и то, что по поводу любого проекта нельзя достичь единого мнения. Я вас уверяю: прежде, чем началась реконструкция той или иной улицы, были проведены опросы, чтобы выяснить, сколько за, сколько против, сколько народу хотят положить плитку, сколько хотят заасфальтировать.

​Антон Ланге: На Спиридоновке нет ни одного жителя, который голосовал бы "за" на портале "Активный гражданин", – на это ссылаются все власти.

Ольга Вендина: Это демонстрация конфликта интересов. Кому принадлежит центр – тому, кто живет на Спиридоновке, тому, кто туда приходит? Ведь дневное население центра города вдвое превышает ночное, тем более в таких районах, как Никитская или Спиридоновка. На чьи интересы необходимо ориентироваться? В данном случае это вопрос выбора преференциальной группы.

Антон Ланге: Знаете, мы, местные люди, живущие, например, на Патриарших, никогда не сидим на скамейках вокруг пруда. Если вы видите людей, сидящих на скамейке – это люди не из центра Москвы.

Преференциальная группа – это люди, которые приезжают гулять с окраин города? Почему? Давайте поставим вопрос по-другому: кто и почему решил, например, что расширение тротуаров – это хорошо? Это действительно ощущение колумбария или Новодевичьего кладбища, гибрид кладбища и Парка культуры имени Горького. Настолько, по-видимому, понравился опыт еще капковской реконструкции парка, что его решили распространить на центр города. Город состоит из переулков, улиц и площадей, он не состоит из прогулочных аллей с велодорожками, декоративными фонарями и деревьями, которые посажены в гранитные кадки, потому что для них не предусмотрены дырки в земле, а кадки эти, как мы знаем, насквозь промерзают каждую зиму, поэтому нужно заменять деревья каждую весну, что, безусловно, экономически интересно.

Большая Бронная сужена до полутора рядов движения машин, карманов практически нет, вы не можете остановиться даже на секунду – вы останавливаете всю улицу. В районе Патриарших прудов нет ни одного нормального продуктового магазина, нам приходится ездить на машинах. Как забрать ребенка из детского сада на машине, если вы не можете там остановиться? Как привезти инвалида на той же Большой Бронной в поликлинику или в синагогу (у нас большое еврейское население), если вы не можете даже на секунду остановиться на этой улице? Куда вам деваться? Вот об этом кто думает? Об этом думает мэр или префект, или урбанист? Что это за урбанизм такой?

Сергей Медведев: Насколько я понимаю, значительно уменьшилось количество парковочных мест. Татьяна Лазарева или Михаил Шац писали, что осталось только подвешивать машины на веревочках, потому что ровно вдвое уменьшилось количество парковочных мест для жителей района.

​Антон Ланге: При этом заметим, что для местных жителей не увеличились возможности делать что-либо пешком. Может быть, настолько велик коррупционный налог на то, чтобы открывать небольшие магазины в центре города, что они просто не появляются, поэтому людям негде делать элементарные покупки. Ближайший от нас более-менее нормальный продуктовый магазин находится на углу Малой Дмитровки, то есть надо садиться в автомобиль.

Сергей Медведев: Кирилл, кому принадлежит центр города – живущим в центре или всему городу, всем, кто хочет туда приезжать и гулять?

Кирилл Асс: Я сам из этого района, поэтому я – лицо заинтересованное, не могу полностью быть арбитром. Я не в восторге от этого проекта, прежде всего, потому что знаю, как происходят такого рода вещи. В первую очередь, это история про отчетность. Любое городское проектирование – это всегда к дате, всегда срочно-срочно. Честно говоря, я не знаю, кто сделал проект всех параллельных Садовой улиц. Я знаю, что перпендикулярные Садовой улицы отданы другим проектировщикам, которые к этому не имеют никакого отношения. Как будут эти параллельные и перпендикулярные улицы "жениться" между собой – с разными заходами, с разными идеями и с разными взглядами на жизнь – это будет отдельная история.

С другой стороны, у нас грандиозная проблема с транспортом, политика транспортного управления не лишена смысла, очевидно, что надо снижать транспортную нагрузку на центр города. Мы с вами страдаем от чудовищного Садового кольца, которое превратилось во всегда забитый хайвэй, на нем невозможно жить. Единственный известный из мирового опыта способ справиться с транспортом – это уменьшить его количество. Сужение улиц направлено именно на это. При этом, естественно, страдают местные жители. Тем хуже для нас, что, действительно, невозможно открыть продуктовый магазин, что проблема – подъехать к необходимым, социально важным местам. Это проблема плохого проектирования профиля улиц и так далее.

Сергей Медведев: А как вам "арбатизация" этих улиц чисто архитектурно, эстетически?

Кирилл Асс

​Кирилл Асс: С "арбатизацией" очень простая вещь: Арбат умер, превратился в выставку и абсолютно не представляет из себя живого места. Это случилось задолго до того, как могла проявиться сама концепция пешеходной улицы. Это 1980-е годы, абсолютно советская история. Я ходил через Арбат в школу, когда его строили – это было адское развлечение. Мы, местные жители, теперь стараемся пересекать его поперек, а не ходить по нему, потому что там совсем нечего ловить.

Сергей Медведев: Я уже 20 лет стараюсь обходить Арбат стороной.

Ольга Вендина: Его нельзя назвать мертвой зоной, потому что там толпы народу.

Кирилл Асс: Это довольно специфическое место. Мне не кажется, что такое произойдет с центральными улицами района, о котором мы сейчас говорим.

Сергей Медведев: С Покровкой, с Мясницкой, с Бронной…

​Кирилл Асс: По Покровке хаживал – неплохо, терпимо. Эстетический вопрос вообще нужно обсуждать отдельно, потому что профиль улицы является не эстетическим, а логистическим вопросом. Раскладка плитки на нем сегодня такая, а завтра другая. Тот факт, что у нас последние 80 лет был один профиль улицы, а теперь он изменился – это, конечно, грандиозная травма для любого жителя района. Не знаю, насколько от этого станет хуже… Ведь с точки зрения транспортной доступности, естественно, возникнут проблемы, и это будет переучивание. С точки зрения пешеходной связи, не уверен, что от этого станет дико удобно, хотя в районе есть места, в которых невозможно было пройти, и это дико неудобно.

Третья сторона – это благоустройство, рубка деревьев и прочее. Поскольку это явно проект около ЖКХ, я сомневаюсь, что хоть кто-то смотрел на это живьем, а не посмотрел только на бумаге: дендроплан и так далее, обсуждал это с кем-то из местных жителей. Если смотрел и обсуждал, то мы знаем, как происходят любые обсуждения с местные жителями. Ясно, что эта составная древесная часть, с одной стороны, меня тоже жутко раздражает, а с другой, конечно, растения вырастают. В Москве зелени чудовищное количество, естественно, ценное угловое дерево – это ценное угловое дерево, понятно, что сирень сегодня вырубили, а через пять лет она будет такая же. Мне ее дико жалко, я ее обожал и всегда ходил под ней.

Антон Ланге: Даже в городских условиях сирень может расти до ста лет.

Сергей Медведев: Ту, которая была около Большого театра, по-моему, пересадили лет 10 назад, и все равно той, что была до вырубки, она, мне кажется, не будет.

​Кирилл Асс: Точно не будет. Два куста поздней венгерской сирени с густым ароматом справа и слева от Тимирязева, в начале Тверского бульвара и в конце… В правом всегда жил соловей и пел на Никитских воротах, эта сирень в виде двух шаров цвела в начале июня. От нее не осталось и следа. Прямой вопрос к префекту ЦАО: она вам мешала, Виктор Семенович Фуер? Он, по-моему, очень гордится своими успехами.

Сергей Медведев: Ольга, кому принадлежит центр? Если вся реконструкция, которая произошла в Москве за последние месяцы, не есть просто банальный распил, то какова философия всей этой перекройки?

Ольга Вендина: Я вообще не сторонник того, чтобы все мерить терминами коррупции, экономики и так далее. Я не думаю, что это банальный распил. Я думаю, все, что происходит, связано с глубочайшим пониманием того, что необходимо менять городскую политику. Это происходит уже несколько лет, начиная с конкурса на концепцию развития большой Москвы, когда был приглашен достаточно большой пул иностранных экспертов, когда все дружно высказались о необходимости изменения городской политики, развития публичных пространств, ограничения транспорта и так далее.

Центр города принадлежит всем, потому что это – главное место социализации, это то, что нам помогает интегрировать молодые поколения в городское сообщество, то, что помогает интегрировать приезжих, мигрантов и всех остальных. Безусловно, тот, кто здесь живет, кто тесно связан с этим местом, ощущает свои особые права на него, и поэтому все, что происходит, воспринимается особенно болезненно.

Сергей Медведев: Скажем, Манежная площадь выполняет эту функцию интеграции молодого поколения и приезжих в городское пространство?

​Ольга Вендина: Как это ни парадоксально, выполняет. Я помню, сколько было критики, когда только строили этот никому не нравящийся комплекс "Охотный ряд". Действительно, он ее заслуживает – это далеко не шедевр архитектуры. Но вы посмотрите, как используется это публичное пространство, какое огромное количество людей, молодежи в жаркий летний день плещутся в этих фонтанах. Приходится признать: все то, что мы считали ошибкой градостроительства, в действительности сыграло свою позитивную роль как новое публичное пространство, с точки зрения интеграции людей. Так что это очень неоднозначно.

Кирилл Асс: Мне кажется, у вас такая концепция: стерпится, слюбится. Насколько можно стерпеться с плохой архитектурой?

Ольга Вендина: Кто оценивает? Того, что для вас плохая архитектура, кто-то просто не замечает.

Кирилл Асс: Это неважно. Имеет значение мое мнение как образованного человека, что такое плохая архитектура. Мне не надо спрашивать об этом людей из Бирюлево-Товарного.

Сергей Медведев: Если действительно решает потребитель, решают люди пришедшие, то с этой точки зрения московские шоппинг-моллы состоялись, как большой центр социализации. Посмотрите, сколько людей туда приезжают, проводят выходной день, приезжие интегрируются в больших мега-моллах. Давайте их поддержим.

Ольга Вендина

​Ольга Вендина: Шоппинг-молл – это общественное пространство. Но проблема состоит в том, что идентичность человека не вырабатывается относительно шоппинг-молла. Сколько бы мы ни настроили этих шоппинг-моллов, человек все равно не почувствует своей связи с городом через то время, которое проведет в них.

"Охотный ряд" – это не только шоппинг-молл, это и Кремль, находящийся рядом, и Красная площадь. Люди осваивают все пространство, которое вокруг. Важно не то, что там возник шоппинг-молл, а то, что из этой пустынной площади… Сначала был снос, потом это был действительно городской форум, потом – стоянка для автобусов, то есть у этого места богатая история. Но возникло публичное пространство, которое не планировалось – это в достаточной степени спонтанная самоорганизация населения. То, что могло заложить идею этого публичного пространства – это уродливая речка, которая течет в кафельных берегах. Но потребность была настолько высока: именно спрос на центр города, как публичное пространство, – что это уродство заработало, независимо от того, насколько это было плохо архитектурно и градостроительно. Более того, это место воспроизвело свою историческую функцию в совершенно других формах.

Сергей Медведев: Что здесь для вас первично – то, что Манеж работает в качестве публичного пространства, как в XVII веке, когда текла Неглинка, или для вас это первично, с точки зрения Москвы, с точки зрения культурного слоя города, с точки зрения культурной, эстетической функции этого места?

​Кирилл Асс: Прежде всего, это действительно было пустое место, которое вызывало ужас у государственных властей, когда там собирались по миллиону человек. Мы все видели, как туда шли толпы по Садовой и Тверской. Естественно, попытка замазать это место развлекательной, культурной, торгово-культурной историей была довольно естественной. Ольга совершенно правильно разделяет эстетическую составную часть этого визуального кошмара и его практическое применение. Мы действительно имеем публичное пространство в центре города. Центральные москвичи стараются его избегать, естественно, они пробегают его по диагонали, не выходя на Красную площадь, обегают все, что можно обежать, но это не отменяет того, что громадное количество москвичей из 80% живущих за пределами исторического центра именно там обретают связь с городом как таковым. Конечно, это паллиативное решение, хотелось бы там что-то великолепное, прекрасное, которое те же самые москвичи из 80% не восприняли бы, потому что великолепное и прекрасное сейчас выглядит совсем не так, как выглядит великолепное и прекрасное и в снобистском, и в общенациональном взгляде. По-настоящему хорошая архитектура сейчас совсем не считывается как таковая.

В результате мы получаем недоместо, которое существует, и которое, как и любое другое, исчезнет в прахе веков – мы этого не застанем, но оно растворится и заменится на что-то еще. Мы не должны, конечно, чрезмерно его идеализировать в плане создания этой связи с городской средой. Конечно, исторический Охотный ряд, в котором были лавки с мужиками, купцами, которые там фактически жили – это совершенно другой стиль жизни, которого в принципе нет в Москве, он еле-еле возникает в каких-то хипстерских коммунах с бутербродами и бургерами: человек сам держит свою контору и сам себя обслуживает. Это такой микробизнес, который является самым мощным драйвером городской среды. Его как раз и нет, хотя на Патриарших он местами зарождается: мы знаем эти заведения, где владельцы недалеко уходят от собственного бизнеса, – они возникают то тут, то там.

Это самая важная вещь: именно развитие этой жизни лавочника, которая, как ни странно, создает буржуазную жизнь, основу буржуа, горожанина, который реализует себя в городе. Она является его медиа, и этому, как ни странно, ни урбанизм, ни какие-то дорожки или шоссе, ни стоянки не помогают, этому помогают исключительно экономические, политические решения, которые могли бы позволить людям, тем же жителям района реализовываться: не куда-то им надо ехать открывать детский сад, а можно тут открыть магазин и так далее. Эта экономическая составная часть должна реализовываться здесь и сейчас. Конечно, на Малой Бронной, кроме бутиков, нужны и магазины. Но мы не должны так ставить вопрос: государство, дай нам магазин! Вопрос должен ставиться следующим образом: государство, ты – мое государство, и я требую позволить мне сделать так, чтобы я мог реализовывать свой жизненный уклад здесь, где я живу.

​Сергей Медведев: Мне кажется, конфликт заложен в том, что воспроизводится моноцентризм московского пространства. В Москве есть только один центр в пределах Бульварного кольца, и сейчас происходит колонизация этого центра окраиной, в том числе и социально, и эстетически. То, что происходило весь ХХ век с хрущевской реконструкцией Москвы, с прорубанием Калининского проспекта, с созданием новых диковинных новых пространств, исчезновением части Арбата, Собачьей площадки и прочих вещей, – сейчас то же самое, фактически эти 80% населения Москвы за пределами Садового кольца получают свои права на московский центр, но при этом нарушаются права тех людей, которые живут в центре. Почему бы власти не создавать альтернативные центры в Бирюлево, в Отрадном? Там же такие естественные центры создаются вокруг метро. Сейчас там снесли киоски, торговые центры. Почему там не насаждать жизнь, не разбивать парки?

Антон Ланге: Прежде всего, центр – это в огромной степени вопрос отчетности. В том, что касается эстетики и этики в отношениях городской власти и жителей города, я далеко не склонен давать какие-то сравнительные характеристики Москве лужковской и Москве собянинской. Сейчас упорно звучит: "думали, что хуже, чем при Юрии Михайловиче, быть не может, а оказывается, может, и еще как".

Не знаю, насколько хуже. К власти я индифферентен, потому что, будучи гражданином либерального толка, воспринимаю власть просто как функцию. В том, что у Юрия Михайловича не было личного художественного вкуса, и в том, что его нет у Собянина, нет никакой беды. Почему у городского главы должен быть художественный вкус и архитектурная подготовка? В конце концов, он – просто функция, чиновник. Но вопрос, конечно, в том, кем он себя окружает и как он выстраивает отношения с жителями. Вопрос в том, насколько эстетично то, что получается. А получается, как я уже много раз говорил, портрет образцовой воинской части. Когда вы приходите в какую-то образцовую часть, то сразу, войдя в ворота, видите результат бессмысленного дармового труда огромного числа людей. У вас надраены зубным порошком бордюры, покрашена трава и так далее. Центр Москвы сейчас выглядит именно так.

Еще есть этический вопрос. Насколько этично в условиях кризиса, когда, например, цены в аптеках в центре города заставляют глаза вылезать из орбит, вообще затевать реконструкции такого масштаба? Плитка – это самое срочное дело, которое у нас есть? Нельзя изыскать средства, чтобы дотировать малоимущие слои москвичей хотя бы на покупку медикаментов? Эта плитка, половина которой треснула уже сейчас, в принципе не годится для мощения улиц. Они делают новый профиль улиц. Это выглядит очень культурно, когда делается понижение тротуара, въезд в ворота, но беда в том, что плитка не выдерживает веса автомобиля. И на всех этих профилях, куда машины заезжают колесами, она уже треснула, а это значит, что зимой ее выпрет льдом обратно, и весной ее будут перекладывать. Это же бесконечный процесс.

Сергей Медведев: Не сделаны водные сливы, водостоки, от водосточных труб до водостоков не сделаны канавки, желобки. Ревзин говорит, что это такая новая технология, что вода проходит под плитку и идет в песок, на который она уложена. Это что, похоже на правду – мы будем ходить по плавающей в воде плитке?

Антон Ланге: Мы видим очевидное: эти работы выполнены с ужасающим уровнем качества.

Ольга Вендина: Я вернусь к вопросу о моноцентризме. То, о чем вы сказали – это один из наиболее распространенных в городе мифов, который активно эксплуатируется исследователями и администрацией. Исследования, которые были проведены два года назад относительно передвижения мобильных телефонов по территории города, показали, что Москва функционирует как полицентричный город. В городе сложилось достаточно большое количество центров второго порядка, которые лишены не столько своих центральных функций в смысле занятости населения, выполнения различных торговых, коммуникативных, всяких прочих функций, сколько лишены смыслового наполнения, символической и культурной ценности.

Эта мысль донесена, в том числе, и до представителей власти. Примерно такую же картину дает и городская социология. На самом деле в центр города приезжает не 80% московского населения, живущего на периферии, а от силы 16 на повседневной основе, в выходные дни – чуть-чуть побольше. Это можно сказать не только Москве, но и о Лондоне, и о Париже. Это представления о городе, как о гипермобильном месте. Это связано с тем, что на очень небольшой территории концентрируется миллион населения, и это создает ощущение невероятно мобильной жизни. Основная масса людей, больше трети, под половину населения города живет вокруг дома.

Эта задача наполнения какими-то смыслами, наполнения культурной значимостью центров второго порядка была осознана еще в 1970-е годы, ведь если вспомнить генплан 1971 года, то это был полицентричный генплан. Более того, сейчас вокруг Москвы уже складываются такие же центры, они, может быть, выше рангом, чем те центры второго порядка, которые существуют в Москве и создают гантелю притяжения. Население из Московской области едет в район периферии, то население, которое живет ближе к кольцевой дороге, скорее, едет не в центр, а в областные центры, ближайшие к городу. Поэтому стоит вопрос смыслового наполнения этих центров. Работа, которая созвучна вашей программе, называлась "Археология периферии". Она показала, что в этих сохранившихся центрах Москвы второго порядка тоже есть свое культурное наследие, которое можно поднимать, вытягивать, которое может концентрировать центральные функции.

Сергей Медведев: Там тоже культурное пространство закатывается в свой асфальт, свой бетон, там сплошь и рядом разрушены города, такие, как Звенигород, например.

Ольга Вендина: Культурное наследие не вчера было закатано в асфальт и бетон. Мы прошли 70 лет советской власти, превращения Москвы из глубоко провинциального города в имперскую столицу. Я думаю, что это закатывание было в значительной степени неизбежно, несмотря на все слезы, которые мы проливаем по поводу понесенных культурных утрат.

Сергей Медведев: Я хочу поговорить о московских площадях. Сейчас скрещиваются копья по поводу площади Маяковского, которая все эти годы была закрыта (власть боялась "Стратегии-31"), которую обносили забором по периметру. Сейчас там построили какое-то новое урбанистическое пространство с какими-то бетонными качелями, квадратными цветочницами. В Москве есть площади. А есть ли в Москве институт площади как таковой, площади как агоры, площади как публичного форума, площади как пространства, где могут собираться люди?

​Ольга Вендина: Площадь как агора? Вас надо отправить в античные времена. Город уже не существует как единое сообщество, которое может собраться на этой агоре, обсудить свои проблемы и принять решения. Город – это тысячи сообществ с совершенно разными интересами. Уже сидя за этим столом, мы с вами мгновенно обнаружили конфликт интересов, который не решается на агоре. В Москве действительно, с моей точки зрения, существует дефицит площадей. Более того, мне кажется, что эта функция площади и по архитектурному своему убранству, и по занятиям населения удивительным образом оказалась смещена в московские дворы, поскольку там она была заложена архитектурно: именно в этих московских дворах у нас собирались форумы бабушек, мам с детьми и прочих. Именно эти форумы стали привлекать пьяниц, маргиналов.

Сергей Медведев: Сейчас и дворов нет, институт двора в Москве исчез.

Ольга Вендина: Не будем преувеличивать. Сообщества ТСЖ удивительным образом возвращают институт двора, потому что они заставляют людей общаться. Даже там, где это плохо функционирует, это заставляет людей общаться друг с другом, узнавать друг друга, возникает какая-то совместная деятельность. Ведь двор – это не только цветы сажать.

​Антон Ланге: У нас на Спиридоновке происходит очень бурная жизнь нашего большого двора, который объединяет четыре жилых дома. Я, например, являюсь сособственником трех шлагбаумов и одних автоматически открывающихся ворот. Вся жизнь нашего двора – конфликтная, иногда с пеной у рта от ругани, взаимонепонимания. Она, конечно, связана сейчас с проблемой ограничения двора, выделения на фоне этой собянинской реконструкции, когда нас вытесняют с улиц, отнимают парковочные места, – теперь все это забивается во дворы и сталкивает людей лбами. Так что дворовая жизнь действительно активизировалась в центре благодаря мэру и его политике реконструкции города.

Сергей Медведев: Сошлюсь на опыт своих знакомых, которые живут в районе "Сокола", "Аэропорта". Там у них очень активное интернет-сообщество. Там люди спрашивают: "Я еду завтра в "Икеа", кому что нужно из "Икеи"?". Просто соседям, живущим даже не в своем дворе, а в соседнем, привозят какие-то вещи. Низовой гражданский урбанизм прорастает. Жизнь побеждает неизвестным науке способом.

Антон Ланге: Я вообще не понимаю, почему надо сталкивать интересы окраины и центра, что сейчас явно происходит в силу закономерностей, о которых вы говорите. Эта душа района, возможность жить в своем районе, не выходя… У меня второй город, почти моя родина – это Париж, я живу там иногда подолгу, не выходя из своей крохотной части Шестого района. Почему я могу это делать? Потому что там на крохотной площади удовлетворяются с избытком практически любые самые изощренные потребности человека, какие только могут быть, – огромным числом маленьких магазинов, лавок и лавочников. Если это начнет развиваться… Это вопрос экономический и, к сожалению, коррупционный – тут никуда не денешься: из чего складывается цена аренды, может ли маленький лавочник открыть маленькую лавку, какие у него будут цены на продукты и так далее.

Если бы городские власти думали о том, как создать такую городскую среду обитания: не аллею с фонарями и дорогими бутиками, как Малая Бронная, а пусть в переулках или маленьких улицах, как в Париже или Барселоне (там ниже цена аренды), находятся маленькие коммерсанты, которые создают душу района. Тогда не было бы какой-то воинско-дивизионной, надраенной, как самовар, пустоты, которую сейчас мы все чувствуем в центре, ковыляя по плитке.

Сергей Медведев: Когда приходишь в Парк Горького, понимаешь, что это атмосфера какого-то натужного веселья.

Антон Ланге: Абсолютно точно! Я перестал туда ходить, потому что там нет никакого расслабона. Нужно лежать на пуфиках, нужно пользоваться Wi-Fi, нужно ехать на велосипеде, стоять в очереди к фастфуду, надо научиться танцевать сальсу, надо делать то, пятое, десятое. Я с 2012 года, к сожалению, не хожу в Парк Горького. То есть достигается обратный результат.

Ольга Вендина: Тут важный поворот в нашей дискуссии, поскольку речь зашла о собственности, о демократизации, о политике. Это очень важный момент. То, что мы наблюдаем – это демократизация, организация городского пространства. Расширение публичных пространств, приоритет пешеходу, ограничение автомобилю, – все это входит в политику демократизации городского пространства. В значительной степени это делается благодаря имитации каких-то практик, которые есть в развитых городах. Но эта политика демократизации городского пространства не соответствует политике демократизации самой городской политики, то есть она сохраняется в рамках достаточно жесткой административной системы управления. Но она не может пройти бесследно. Хоть вам и не нравится Парк Горького, но это невероятно расширило и культурные практики, и взаимодействие людей.

И это очень большое количество пространств, даже таких маленьких убежищ. Я, пока шла сюда пешком, обратила внимание, что появились какие-то уголки, закутки, где можно остановиться, посидеть, где сидят, разговаривают люди, они не в постоянном уличном потоке, они могут сойти с этого конвейера. Это все какие-то маленькие детали, которые невероятно меняют образ жизни людей, прививая им совершенно другие привычки. Пространство странным образом дисциплинирует. В Парк Горького до 2012 года было страшно пойти. Сегодня вы не встретите там тех, кого вы боялись. Точно так же, когда вы проходили мимо детской площадки, вы видели там пьяниц, пивные бутылки. А сегодня там тоже этого нет.

Кирилл Асс: На Патриарших прудах уже не сидят на спинках скамеек.

Ольга Вендина: Это значит, что возникает некий модельный, идеальный образ жизни, который рассматривается как нечто, благоприятно оцениваемое обществом. Этот образ жизни начинает пускать свои корни, потому что, в конце концов, город, центр важен для всех людей, но особенно для молодых. Не только пьяницы, но и молодежь – это маргинальная часть общества.

Сергей Медведев: В целом, как вы считаете, Москва становится более комфортным городом для жилья?

​Антон Ланге: На этот вопрос у каждого будет свой ответ, в зависимости от того, где и как он живет. Я считаю, что наш прекрасный и один из самых дорогих по цене квадратного метра центр, район Патриарших прудов, безусловно, на наших глазах превращается в такой парижский Сен-Жермен-Де-Пре. Там появляется много маленьких мест, там постоянная тусовка, которая выливается на улицу по пятницам, субботам. Это место жизни успешного буржуазно-богемного класса. У нас там не живет много по-настоящему богатых людей, потому что Патриаршие для действительно богатого человека как были непригодны, так и есть: так почти нет новых домов, подземных парковок. Я надеюсь, что в моем районе перестанут пилить деревья (а мы с этим будем и дальше бороться), что нам удастся остановить метастазы собянинской реконструкции, чтобы она не поползла из основных улиц в переулки и не затронула в следующем году Козихинский, Спиридоньевский.

Я надеюсь, что кончатся деньги. Сейчас единственная надежда на кризис, ведь отсутствие денег всегда спасало Россию от исторических потерь. Единственный удар, который Россия не выдерживает, это удар деньгами. Как только появляются деньги, русский человек способен крушить все на своем пути в этом порыве неофитского обновления. Это происходит по всей России. Я надеюсь, что денег не хватит, и дело замрет. Тем не менее, мы уже создали совет домов у себя на Спиридоновке и в окрестных улицах, чтобы по возможности противостоять тому, что в один прекрасный день может прийти армада техники и начать чертить новые линии для тротуаров. Если пилят деревья, то район становится приятнее, но нисколько не комфортнее для жизни – вот такой парадокс.

Сергей Медведев: Немножко мазохистская, типично российская надежда на то, что когда-то кончатся деньги.

Антон Ланге: Больше надеяться не на что.

Сергей Медведев: Хочется закончить бессмертным грибоедовским: "Пожар способствовал ей много к украшенью". Москва – город, который все время переживает разные нашествия и разные архитектурные инновации. Как пережила она сталинскую реконструкцию с расширением улиц, сносом старого города, перенесла хрущевский бетон, пережила лужковские башенки, – точно так же, я думаю, Москва переживет и собянинскую плитку. Этому городу еще долго жить…