Александр Генис: В эфире - новый выпуск нашего культурно-исторического цикла:
1915 - век спустя:
парадоксы и параллели
Фолкнер сказал: “Прошлое никогда не бывает мертвым. Оно даже не прошло”.
Взяв знаменитый афоризм в эпиграфы цикла, мы погружаемся в вечно живое время прошлого, добравшегося до нас в виде исторических событий, художественных течений, музыкальных направлений, судьбоносных книг и - важная часть каждой передачи - стихов, которые, пожалуй, лучше всего остального способны передать дух времени.
Вглядываясь в прошлое, мы ищем не эскапизма, позволяющего отдохнуть в давно прошедшем, а уроков, позволяющих лучше понять настоящее и заглянуть в будущее.
Традиционные вопросы, которые эти передачи задают прошлому, звучат так:
Что было?
Что стало?
Что могло бы быть?
(Музыка)
Первое издание "Превращения"
Соломон, сегодня я предлагаю поговорить о литературном событии, которое произошло в 1915 году и оставило неизгладимое впечатление на всей культуре ХХ веке, да и на XXI тоже. В 1915 году был опубликован, наверное, самый знаменитый рассказ нашего времени: «Превращение» Кафки. Рассказ этот был написан, вероятно, раньше, может быть и до войны, но именно в 1915 году он появился на свет и, как это ни кажется сегодня удивительным, вызвал большой интерес. Нам ведь представляется, что Кафка был при жизни совсем неизвестным автором: никто о нем не слышал, никто его не видел, никто его не понимал. Но это не совсем так.
Кафка начал печататься до войны, и у него были свои поклонники, причем очень влиятельные. Хорошо о нем говорил Герман Гессе, который писал о “магии повествования Кафки”. Томас Манн назвал прозу Кафки “удивительной, примечательной”. Рильке восхищался его стилем. Его уже тогда сравнивали с Клейстом, у которого он действительно очень много взял, и с Диккенсом. Но рассказ «Превращение» вывел Кафку в писателя первого уровня. Хотя он по-прежнему не был широко известен, но в элитарных кругах немецкой литературы он стал достаточно известен, чтобы на него писали пародии. То есть его стиль был достаточно узнаваемый, чтобы его можно было спародиролвать. Один из видных критиков того времени составил «Великий бестиарий современной литературы», где каждого писателя изобразил в виде животного. Кафку он назвал «невиданной прекрасной редкой птицей». Дело в том, что «кафка» по-чешски — галка. “Эта птица, говорилось в “Бестиарии”, не ест мяса, питается горькими кореньями, но взгляд этой птицы удивителен, ведь у нее человеческие глаза”. Тут надо сказать, что Кафка был очень худым.
Соломон Волков: И похож на птицу, смесь воробушка с вороной.
Александр Генис: Еще интереснее, что молодой поэт Карл Брандт не просто восхитился этим рассказом, но и написал его продолжение. Рассказ вышел уже в 1916 году, назывался он так: «Обратное превращение Грегора Замзы».
Соломон Волков: Скажите сначала нашим слушателям, может быть не все из них знают, в чем там дело, о чем этот рассказ.
Александр Генис: Наверное, все помнят главное:человек превратился в насекомое. Почему он превратился в насекомое — непонятно, и это так и осталось непонятным. Однажды утром Грегор Замза проснулся и оказался насекомым. Вот первое предложение рассказа, первый абзац, который очень характерен для стиля Кафки:
«Проснувшись однажды утром после беспокойного сна, Грегор Замза обнаружил, что он у себя в постели превратился в страшное насекомое. Лежа на панцирно твердой спине, он видел, стоило ему приподнять голову, свой коричневый, выпуклый, разделенный дугообразными чешуйками живот, на верхушке которого еле держалось готовое вот-вот окончательно сползти одеяло. Его многочисленные, убого тонкие по сравнению с остальным телом ножки беспомощно копошились у него перед глазами».
Крайне любопытен вопрос, в какого именно насекомого он превратился. Обычно говорят, в таракана, но слова «таракан» нет в рассказе. Набоков, который уж точно знал кое-что в энтомологии, сказал, что это - полная чепуха. Проанализировав описание, Набоков пришел к выводу, что Грегор Замза стал жуком, возможно, навозным жуком. Он говорит, что технически это не совсем так, тем не менее, это точно был жук. А почему это так важно? Потому что у жука есть крылья, и это уже серьезно.
Дело в том, что если верить Набокову, а у нас есть все основания доверять Набокову, то получается, что Грегор Замза не знал о своих возможностях. Ведь когда он превратился в насекомое, жизнь его стала ужасной. Но с другой стороны он говорит сам себе так: если я действительно насекомое, то с меня снята ответственность. То есть ему уже не надо ходить на работу. Более того, если у него появились крылья, то он мог просто улететь. И действительно, в рассказе упоминается открытое окно, возле которого героя “охватывает чувство освобождения”, но Замза не воспользовался возможностью сбежать из мира, который он ненавидел и который в конце концов его убил. Это крайне характерная для Кафки ситуация неиспользованной возможности.
Знаете, когда я впервые понял потаенный смысл этого рассказа? Не тогда, когда его читал, а я читал его много раз, Кафка был любимым писателем моей юности, отец с огромным трудом достал черный однотомник Кафки.
Соломон Волков: Черный однотомник, помню, конечно.
Барышников в инсценировке рассказа "Превращение"
Александр Генис: Это была книга, на которую я много лет молился. Тем не менее, впервые я понял, о чем рассказ, когда увидал его инсценировку в исполнении Барышникова. Барышников играл Грегора Замзу в спектакле на Бродвее в 1989 году. Сам спектакль мне не понравился — прямолинейная критика буржуазного образа жизни, все родственники Грегора были показаны толстыми, тупыми буржуями.
Соломон Волков: Это цитата из вахтанговского спектакля «Чудо Святого Антония», между прочим.
Александр Генис: Может быть. Но антибуржуазный пафос меня как-то не очень привлекал в то время, да и сейчас тоже. Но когда появлялся Барышников на сцене, а он с нее и не уходил, то меня охватывало то самое “чувство свободы”, потому что Барышников сделал то, что он и должен был сделать, а именно - он освоил третье измерение и ходил по потолку. Мы видели, что он может все. Он показал, что в виде насекомого Грегор Замза мог быть счастливее, чем в облике человек. Как человек он раб своей службы, а здесь у него была способность воспарить, способность покорить потолок, способность быть другим - беззаботным - существом.
Соломон Волков: Я вообще считаю, что роль Грегора Замза у Барышникова — это может быть лучшая его внебалетная роль потому именно, что она связана с его тренингом в качестве балетного артиста, то есть это была роль, которая одновременно позволила ему полностью реализовать свои возможности великого танцовщика, но сделать это не в традиционном балетном спектакле.
Александр Генис: Как раз в это время Барышников искал новые способы применения своего дара. Он всегда экспериментирует, это человек, который все время выдумывает себя заново, редко бывает такое. Именно в «Превращении» он показал, как можно иначе прочесть рассказ.
Но откуда Кафка взял подробное описание насекомого, в которого превратился Грегор Замза? Откуда человек, который занимается страхованием, так хорошо разбирается в насекомых? Я глубоко уверен, что он пользовался крайне популярной в начале ХХ века книгой Жана-Анри Фабра «Жизнь насекомых». Эта книга в начале века стояла в каждом интеллигентном доме. В той же Праге Карел Чапек написал пьесу «Жизнь насекомых», которая тоже восходила к Фабру. Именно у Фабра можно прочитать восторженное описание навозного жука. Пишет Фабра так: «Счастливое создание ты знаешь свое ремесло, и оно обеспечивает тебе спокойствие и пищу, которое с таким трудом достигается в человеческой жизни».
Вот я и думаю, не этот ли абзац подтолкнул Кафку на мысль избавить своего героя от тягостей быть человеком, превратив его в насекомое? Именно поэтому я считаю, что Грегор-жук мог бы быть счастливее, чем Грегор-человек. Неслучайно в рассказе движения героя изображены с бОльшей значительностью и вниманием, чем его банальные и скудные мысли. Как человек он в общем-то неинтересен, зато как насекомое крайне интересен.
И эта характерно для стиля Кафки. Он изображает очень подробно движения, жесты, точно описывает физические ситуации, но не мысли, не внутренние монологи, которые никуда не ведут и ничего не объясняют. У него предельно реалистический метод описания сочетается с отсутствием мотивов. Мы не понимаем главного, зато он нам дает очень много подробностей второстепенного, что и вызывает такой шок для читателя, который до сих пор не проходит.
Кафка был один из немногих писателей, от имени которого можно образовать новые слова — кафкианский сюжет или герой. Когда в фильмах братьев Коэн герой вдруг взлетает и летит сквозь звезды, их спросили, что это значит,
А они отвечают: «Кафка-брейк». Так Кафка-брейк вошел в нашу культуру, и началось это все в 1915 году с публикации рассказа «Превращение».
Соломон Волков: Я хотел бы в связи с этим показать один из таких “Кафка-брейков”, связанных с музыкой. Один из аспектов влияния Кафки на современную музыкальную культуру связан с именем чрезвычайно интересного композитора по имени Дьёрдь Куртаг. Это венгерский композитор. Вы знаете, границы европейские столько раз менялись, что родился он в том, что когда-то было Румынией или сейчас стало Румынией, я уже запутываюсь в этих вещах, во всяком случае местом его рождения определяют Румынию, но он венгерский композитор.
Александр Генис: Это такая же запутанная история, как у самого Кафки, которого до сих пор никто не знает, как назвать: разве что австрийский писатель, еврейского происхождения, который родился в Праге? Кстати, Кафка свободно владел еще и чешским языком и был таким же чехом, как и немцем, по культуре. Но при этом он был евреем, очень много занимался еврейскими проблемами. Одним из его первых поклонников был Мартин Бубер, который как раз в это время, во время войны, напечатал два рассказа. Любопытная история: когда он предложил Кафке назвать его рассказы “аллегориями”, Кафка категорически отказался, он не хотел, чтобы его прозу воспринимали как аллегории. Он относился к написанию рассказов как к молитве, он считал, что в этих видениях сама реальность проникает в него сквозь некую мембрану. Поэтому, важно, то, что вы говорите о музыкальной интерпретации Кафки. Ведь это безумно сложно. Не зря ему не повезло с интерпретаторами. Нет, например, оперы по Кафке.
Соломон Волков: Может быть и есть. Во всяком случае я уверен, что есть соблазн изобразить и «Превращение», и «Процесс». Есть же фильмы, спектакли.
Александр Генис: Они меня не устраивают.
Соломон Волков: За исключением может быть полуиронических интерпретаций Вуди Аллена.
Александр Генис: Это, пожалуй, правильная позиция, потому что смеяться над этим можно, и пародии писать можно. Кафка сам был человеком с очень тонким чувством юмора. Томас Манн считал его великим комическим писателям. Когда Кафка читал своим друзьям первые главы «Замка», а «Замок», как сказал Оден это «Божественная комедия» нашего времени, то его слушатели хохотали как сумасшедшие, потому что видели в романе сатиру на бюрократический аппарат Австро-Венгерской империи. На самом деле одно не мешает другому, комический элемент у Кафки несомненно присутствует. Но когда мы видим на экране героев Кафки, даже в «Процесс» самого Орсона Уэллса, я на это смотреть не могу. Кафка сюрреалистический автор, его нельзя показать в реалистическом кино, нужно придумать что-то совсем другое.
Соломон Волков: Как раз музыка в этом смысле хороший тонкий инструмент. Дьёрдь Куртаг, о котором я начал говорить - еще однам иллюстрация того, сколь причудлива бывает судьба человека, и судьба человека довоенная, я имею в виду до Второй мировой войны, и после Второй мировой войны в Европе. Куртаг покинул Венгрию, где у него довольно успешно развивалась карьера после революции 1956 года, жил сначала в Париже, гдеего настигла ужасная депрессия, от которой он только с большой дозой психоанализа как-то излечился. В Париже он познакомился с двумя авторами, которые оказались для него чрезвычайно важными впоследствии. В музыке — это был Антон фон Веберн, а в литературе - Беккет. Эти два человека перевернули представление Куртага о том, что возможно исследовать средствами искусства в современной жизни. Он вернулся в 1959 году в Будапешт и там опять все развивалось вроде нормально, но постепенно все больше и больше укоренялся на Западе, это был сначала Берлин, потом Вена, потом Голландия. С 1999 года Куртаг живет постоянно во Франции, ему сейчас 89 лет, и он один из классиков современной музыки. Он удостоен разных премий, он является почетным членом Американской академии искусств и литературы с 2001 года. Просто маленькая реплика в сторону — у него даже есть опус на стихи Ахматовой.
Что же касается связи с Кафкой, то у него есть очень интересный и очень привлекательный опус под названием «Фрагменты из Кафки». Там взяты отдельные строчки, отдельные фразы из дневников и писем Кафки. Причем это сочинение начало возникать в Куртага почти случайно, он работал над фортепианным концертом и читал в это время Кафку, вдруг какие-то фразы из дневников стали у него откладываться как музыкальные.
Александр Генис: Знаете, это очень похоже на то, как писал сам Кафка. Московский философ Валерий Подорога написал о Кафке любопытное эссе, где он привел такой образ: Кафка обрисовывал свои сновидения. У него были сверхяркие сны. И можно себе представить, что явленные в них образы он сам не мог проанализировать, он не мог сказать, что они значат. Знаете, как всегда от автора требуют: а что ты хотел сказать? Вот то и сказал, что хотел. Но не именно ли это происходит с композитором, когда на поверхность его сознания всплывают звуки.
Соломон Волков: Куртаг так увлекся этими фрагментами, что оставил работу над фортепианным концертом и полтора года проработал над Кафкой. Он ведь очень тщательный, ювелирных дел мастер в своем деле.
Александр Генис: Авангардисты часто бывают педантами.
Соломон Волков: Итогом были эти фрагменты для абсолютно минималистского состава — сопрано и скрипка, все. Я хочу показать кусочек, я прочту по-немецки и попробую с листа перевести на русский язык текст, который озвучил Куртаг: «Хорошие маршируют в ногу, другие, не зная об этом, танцуют вокруг них пляску времени». Приблизительно так.
(Музыка)
Соломон Волков: Второй отрывок: «Как тропинка осенью: только ее уберут, как она вновь покрывается сухими листьями».
(Музыка)
Александр Генис: Продолжая говорить о Кафке, мы сменим сейчас время, из 1915 года мы перенесемся в 2015 год.
Соломон Волков: Как мы уже с вами говорили и будем все время говорить, возвращаясь к этому времени, эпохе Первой мировой войны, Европа предприняла попытку своего самоубийства. Это выражалось в колоссальном цивилизационном сломе того времени. Причем к этому слому европейская элита интеллектуальная шла задолго до войны, она задолго до войны испытывала чувство неудовлетворенности общекультурной, гуманитарной, человеческой, если угодно, ситуацией, которая вокруг возникала. У интеллектуальной элиты было острое ощущение исчерпанности европейского пути, выраженное лучше всего в крылатом заголовке книги «Закат Европы» Освальда Шпенглера. Тогда действительно впервые стала модна эта тема заката Европы. Но тогда эта тема Заката Европы была только обозначена, действительно этот закат начал свершаться в результате Первой мировой войны, когда Европа оказалась в руинах, когда погиб цвет европейской молодежи.
Александр Генис: А через 20 лет все повторилось.
Соломон Волков: После этих двух колоссальных катаклизмов мы сейчас, я считаю, являемся свидетелями первых содроганий очередного грандиозного катаклизма, перед лицом которого, как мне кажется, стоит современная Европа. Перед нами происходит определенным образом смена цивилизаций. По этому поводу раздаются голоса совершенно истерические, голоса трагические, но так же и голоса здравые и трезвые людей, которые констатируют, что грандиозные цивилизационные сдвиги происходят и будут продолжаться.
Александр Генис: Вы имеете в виду “новое переселение народов”?
Соломон Волков: Да, именно новое великое переселение народов. И тот факт, что мы оказались вдруг неожиданным образом в центре этого явления, которое всеми без исключения рассматривается как кризис, как вызов. Перед этим вызовом стоят сейчас европейские народы и от того, как они на него отреагируют, будет очень во многом зависеть будущее Европы.
Александр Генис: Я, конечно, согласен с тезисом о кризисе, но этот кризис перманентный, который стоит перед Европой всегда. Европа всегда отвечала на вызовы времени. Европа - это континент, который всегда спорил сам с собой, что продолжается и сегодня. Тем не менее, Европа смогла не просто выдержать этот напор истории. Европа ведь не только принимает в себя чужую цивилизацию, но и сама колонизует чужие цивилизации. В конце концов, весь мир стал Европой. Раз в Японии западная цивилизация, Япония - тоже Европа. И этот европеизированный мир — это тоже реальность нашего времени.
Что касается Шпенглера, то он ничего плохого не видел в закате Европы. Он констатировал факт и говорил, что нужно с этим научиться жить. Кончился прекрасный красивый мир, в котором были готические соборы, органная музыка, великие писатели, последним из них он считал Толстого с его «Анной Карениной». Все это кончилось, и теперь пришло время станков и интегралов, надо с этим жить, с этим мириться.
Но вы знаете, я Шпенглеру не слишком верю, потому что во втором, художественно намного более слабом томе, он наговорил столько глупостей, что просто зло берет. Все его предсказания не сбылись. Он считал, что будущее за Россией: там зреет новая цивилизация, новые Афины, новый Рим, бог знает что. А вот Восточная Азия по Шпенглеру — это абсолютно пропащий, безнадежно статичный регион, который никогда не поднимется и никогда нам ничего нового и большего не даст. Если сегодня Шпенглера привезти в Китай или в Японию, что бы он сказал, хотел бы я знать?
Соломон Волков: Это как раз очень интересное соображение. Оно чрезвычайно релевантно для той области, которая для меня как для музыканта ближе всего — судьба классической музыки. Кто бы мог подумать во времена Шпенглера, да и не в столь отдаленные времена, еще 30-40 лет назад, что резервуарами для дальнейшей полнокровной жизни европейской классической музыки, музыки Баха, Моцарта, Бетховена, ими окажутся Япония, которая очень сильно в этом отношении европеизирована, и Китай, который на наших глазах в этом отношении европеизируется все больше. Там появляются замечательные исполнители, я уже не говорю о том, что если приходишь в концерт гастролирующего оркестра, то, если когда-то говорили, что струнная группа должна состоять сплошь из евреев, то на сегодняшний момент она будет состоять из китайцев и японцев.
Александр Генис: Это при том, что западную музыку впервые в Японии услышали лишь в середине 19 века, когда играл военный оркестр адмирала Пири. Японцы в первые годы знакомство с Западом, были уверены, что вся наша музыка - военная.
Соломон Волков: А сейчас один за другим на международную арену выходят замечательные азиатские музыканты - и японцы, и китайцы. Я хочу завершить наш разговор на этой оптимистической теме, и показать нашим слушателям творчество замечательного китайского исполнителя фортепианной музыки Ланг Ланга. К нему относятся по-разному, но отрицать, что это сильная, яркая творческая личность, по-моему, не сможет никто. Играет Ланг Ланг.
(Музыка)