920 лет назад, 27 ноября 1095 года, папа римский Урбан II призвал христиан Европы отправиться в поход в Святую Землю и отвоевать у мусульман Иерусалим и Гроб Господень.
Готфрид ликует; день еще не меркнет;
Идет он в город, им освобожденный,
И, руки не омыв от вражьей крови,
Вступает вместе с воинами в храм,
Там прикрепляет он свои доспехи
И, распростершись ниц перед святым
Господним Гробом, произносит громко
Смиренные молитвы и обеты.
Торквато Тассо
"Освобожденный Иерусалим"
Перевод Владимира Лихачева
Недавно я побывал в Вермонте. Там есть гора Эквинокс, с вершины которой открывается вид на четыре штата, а на ее склоне расположен единственный в Северной Америке монастырь картезианцев, Обитель Преображения. Он построен уже в ХХ веке из блоков белого вермонтского гранита архитектором-модернистом Виктором Крайст-Джанером. Доступ туда закрыт, ведь картезианцы – орден затворников и молчальников. Их сегодня в мире всего около 400 человек. А в округе в сувенирных лавках продаются статуэтки Святого Бруно, основателя ордена.
Я стоял на вершине горы, смотрел на белые кубики монастыря и удивлялся: до чего же все-таки Земля круглая. До поездки я уже думал о Клермонском соборе и папе Урбане II, учителем и наставником которого был Святой Бруно.
А вскоре после этого грянули взрывы и автоматные очереди в Париже. В тексте, который опубликован мировыми медиа как заявление ИГИЛа (не будем сейчас обсуждать отдельный вопрос атрибуции), в социальных сетях, где высказываются сторонники ИГИЛа, навязчиво повторяется слово "крестоносцы". О футбольном матче между командами Франции и Германии в присутствии первых лиц обоих государств сказано, что это была игра двух крестоносных наций, то есть что-то вроде рыцарского турнира союзников. Риторика, апеллирующая к истории Крестовых походов, – характернейшая черта нынешней исламистской пропаганды.
Начиная разговор о Крестовых походах, надо прежде всего отказаться от атеистического взгляда на веру и церковь, который подразумевает, что церковники сами ни в какого бога не верили и лишь морочили народу голову. Это взгляд века Просвещения. А в Средневековье вера была не просто искренней – она определяла весь жизненный настрой человека. Если отрицать это, невозможно понять, почему столько людей в Европе вдруг по призыву папы снялись с насиженных мест, распродали все свое имущество и пошли воевать за тридевять земель.
Гроб Господень был для них не абстракцией или символом. Мощи святых, другие христианские реликвии, хранившиеся в европейских храмах, имели практическое значение: они исцеляли, от них исходила духовная благодать. Те, чьи останки покоились в раках, когда-то были такими же людьми, а теперь души их вознеслись и стали заступниками за живущих. И, что особенно важно, эти святыни были видимыми и осязаемыми. Они составляли духовное достояние каждого христианина.
Острое сознание собственной греховности и посмертного наказания не покидало христианина никогда, тревожило его изо дня в день. Он молился, постился, жертвовал монастырям и все-таки оставался безнадежным грешником. В возмездии за грехи он ничуть не сомневался. Как, не будучи ни монахом, ни схимником, искупить свою вину перед Богом? Идея Крестового похода, высокого духовного подвига, давала ему такую возможность. Это была епитимья, отпускающая все грехи.
Мой собеседник – востоковед-арабист, исполнительный директор Центра исследований актуальных проблем современности Академии МНЭПУ Надежда Глебова:
– Это верно, хотя и не лишено определенного идеализма. Множество людей оказывались встроенными в структуру государства за счет обязанности так или иначе "служить" его интересам не за страх, а за совесть, а последняя была в "ведении" религии. Именно религия делала его смирение оправданным не столько перед лицом наказания в виде смерти, сколько перед лицом бога, причем заведомо милосердного бога. Этот бог судит всех: и тех, кто считается "маленьким человеком", и тех, кто облечен властью. Это "равенство" перед лицом бога в будущем гарантировало определенное смирение и "понимание" в настоящем. Формально и мощи не были для них только символом и залогом определенного желанного исцеления и т. п. Эти мощи и другие христианские реликвии шов за швом связывали различные исторические пласты и события в единое пространство, в единое тело Господне, дающее ощущение преемственности и ненапрасности личного пути. Множество совершенно обычных людей увидели в этом возможность, ничего не меняя кардинально в себе и не отказываясь от привычного образа жизни, достичь "царствия". Нужно еще помнить: сообщество рыцарей-крестоносцев во всем их своеобразии и пестроте национального состава могло угомонить нечто, что было бы непререкаемым авторитетом в этом множестве людей, едва ли имеющих постоянные авторитеты среди людей. Таким объединяющим фактором была религия, – говорит Надежда Глебова.
Франсиско де Сурбаган. Папа Урбан II встречается со своим учителем Бруно Кельнским. 1630
Папа Урбан, которого в миру звали Одо де Шатильон де Лажери, до Святого Престола добирался долго и трудно. Его становление как пастыря проходило под знаком понтификата Григория VII: они оба были выходцами из знаменитого аббатства Клюни и оба – адептами клюнийской реформы, которая имела целью очистить церковь от накопившейся скверны, вернуться к строгому уставу безбрачия и бессребреничества.
Главным политическим нервом той эпохи было противостояние Святого Престола и императора Священной Римской империи. Это была борьба за умы и души между церковью и кесарем. Папа Григорий, человек могучей воли, поставил императора Генриха IV на колени в Каноссе. Папа Урбан своим проектом Крестового похода поднимал моральный авторитет Святого Престола на недосягаемую высоту. Теперь он был предводителем христианского мира.
Идея похода в Святую Землю витала в воздухе. Папа Урбан придал ей идеологически законченную форму и обеспечил, как мы сказали бы теперь, эффективный пиар. Созванный папой в ноябре 1095 года собор во французском городе Клермон не был сугубо внутрицерковным событием – хотя бы потому, что внецерковных событий тогда вообще не бывало. Собрание такого количества пастырей было чем-то гораздо большим, чем нынешние саммиты "Семерки" или "Двадцатки". Он проходил при большом стечении французского дворянства и рыцарства, а также окрестного простого люда, для которого лицезреть папу и кардиналов уже было благодатью. Это был не "путинг", туда не посылали людей по разнарядке ни епископы, ни бароны – они пришли по доброй воле, чтобы услышать из уст папы Божью истину и получить его благословение.
Надежда Глебова продолжает:
– Рискну категорически заявить, что получение в свое попечение папского престола ни для одного папы не проходило без борьбы в том или ином значении этого слова. Папа Урбан не был исключением. Не вдаваясь в особые детали в создании образа этого человека и папы, нужно все-таки отметить следующее: перед глазами Урбана был опыт его непримиримого и крайне упрямого предшественника Григория VII. Хотя он и был одним из его самых доверенных лиц, он не мог не видеть, что именно из-за этих качеств Григорий в конечном счете потерпел поражение. Урбан был совсем иным: противоположности притягиваются... Фактически в качестве "толчковой" в своих отношениях с германским императором и норманнскими герцогами он выбрал Францию, что было обусловлено не столько "родственными связями", но и жестким расчетом. Франция была той территорией, о которой Урбан понимал все или почти все. Кстати, когда говорят о Клермонском соборе, чаще всего, забывают о том, что по пути на него Урбан собрал многолюдный собор в Пьяченце. Это была своеобразная репетиция Клермонского собора, но и она была использована весьма прагматично: в очередной раз был развенчан неудачливый соперник – антипапа Климент, – говорит Глебова.
Да, папа Урбан был не просто главой католической церкви, но и крупнейшим политиком своего времени, искусным, изощренным и дальновидным.
Собор в Клермоне обсудил ход церковной реформы и отлучил от церкви короля Франции Филиппа I – ввел против него, современно выражаясь, санкции за то, что он женился второй раз при живой жене. Но эта мера была пострашнее нынешних санкций: Филипп в конечном счете уступил, потому что вассалы отказались подчиняться ему, и в Крестовом походе он участвовать не смог – его, так сказать, не взяли в коалицию.
Клермонский собор. Миниатюра Жана Коломба. 1474
Наконец, 27 ноября в чистом поле в окрестностях Клермона Урбан II произнес свою знаменитую речь. Ее точного текста не существует: папа говорил без бумажки, а хронисты передают так, как запомнили, и их редакции очень разные. Примечательны и авторские ремарки. Вот преамбула священника Фульхерия Шартрского:
Папа, движимый набожностью и состраданием, а также любовью и благословлением Господа, перейдя через горы, спустился в Галлию, и в Оверни у Клермона, так зовется тот город, предупредив легатов повсюду надлежащим образом, велит собраться собору. И было указано присутствовать тремстам десяти епископам и аббатам с посохами. Затем папа, в назначенный для этого день, призвал их к себе и сладостной речью обстоятельно рассказал о причине собора. Он жалостным голосом поведал о великом, скорбном плаче церкви и мира, подвергающегося стольким бедствиям, что, как это уже было сказано, подорвана сама вера, и имел с ними продолжительную беседу. Затем мольбами и увещеваниями, папа побуждал всех их, чтобы, восстановив силу веры, они с большой заботой, мужественно воодушевились для искоренения происков Дьявола и постарались вернуть надлежащим образом прежнее положение Церкви, которое было безжалостно ослаблено нечестивцами.
Монах Роберт Реймский передает обстановку речи так:
В год воплощения Господня тысяча девяносто пятый, в земле Галльской, а именно в Оверни, торжественно происходил собор в городе, который называется Клермон; участвовал в соборе папа Урбан II с римскими епископами и кардиналами. И собор этот был чрезвычайно славен тем, что съехалось множество галлов и германцев, как епископов, так и князей.
Разрешив на нем дела церковные, господин папа вышел на обширную размерами площадь, ибо никакое помещение не могло вместить всех присутствовавших. И вот папа обратился ко всем с убедительной речью, проникнутой риторической сладостью...
Речь эта содержала прежде всего описание горя и притеснений, которые терпят христиане Святой Земли, захваченной "мусульманскими нечестивцами", потому и голос его в этом месте был "жалостным". Но когда он заговорил о необходимости прийти на помощь единоверцам на Востоке, голос папы окреп.
Версия Фульхерия:
С просьбой об этом деле обращаюсь к вам не я, а сам Господь, поэтому призываю вас, провозвестники Христовы, чтобы собрались вы все – конные и пешие, богаты и бедные – и поспешили оказать помощь уверовавшим в Христа, чтобы отвратить, таким образом, то поганое племя от разорения наших земель. Я говорю об этом находящимся здесь, а прочим передам потом: так повелел Иисус! Всем тем, кто, отправившись туда, в пути или при переправе, либо же в сражении с язычниками, окончит свою смертную жизнь, то тотчас получит отпущение грехов своих.
Роберт:
О, могущественнейшие воины и отпрыски непобедимых предков! Не вздумайте отрекаться от их славных доблестей, – напротив, припомните отвагу своих праотцев. И если вас удерживает нежная привязанность к детям, и родителям, и женам, поразмыслите снова над тем, что говорит Господь в Евангелии: "Кто оставит домы, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли, ради имени Моего, получит во сто крат и наследует жизнь вечную".
Роберт Реймский свидетельствует, что слова папы вселили в слышавших его необыкновенное воодушевление: "Всех, кто там был, соединило общее чувство, так что возопили: "Так хочет Бог! Так хочет Бог!" Жестом призвав к тишине, Урбан повторил эту фразу, вложив в нее мистический смысл:
Дражайшие братья... если бы не Господь Бог, который присутствовал в ваших помыслах, не раздался бы столь единодушный глас ваш; и хотя он исходил из множества уст, но источник его был единым. Вот почему говорю вам, что это Бог исторг из ваших глоток такой глас, который он же вложил в вашу грудь. Пусть же этот клич станет для вас воинским сигналом, ибо слово это произнесено Богом. И когда произойдет у вас боевая схватка с неприятелем, пусть все в один голос вскричат Божье слово: Так хочет Господь! Так хочет Господь!
Эта фраза стала лозунгом Крестовых походов. С этим кличем крестоносцы и вступали в честный бой, и грабили мирные караваны, как показано в фильме Ридли Скотта "Царство небесное".
Продолжим разговор с Надеждой Глебовой:
– Эту речь совершенно невозможно рассматривать в отрыве от ее риторики. Почему многие источники с таким пиететом подчеркивали исключительный пыл, с которым выступил Урбан II? Дело в том, что красноречие было едва ли не уникальным талантом среди его современников и исключительно ценилось ими. Отчасти это было связано с предельно низким уровнем образования в то время в целом. Гвиберт Ножанский говорит о том, что непосредственно накануне Крестовых походов учителей грамматики, да, впрочем, и других наук, с большим трудом можно было найти даже в городах, а уровень их знаний никто и никогда не проверял. Надо отметить особо, что речь Урбана произвела такое неизгладимое впечатление на присутствовавших, что впоследствии многие суровые мужи сделали риторику частью своих постоянных упражнений, наряду с военным делом. Об этом есть свидетельства, касающиеся графа Боэмунда Тарентского, одного из виднейших военачальников первого Крестового похода, и даже Ричарда I Львиное Сердце. Произошло грандиозное: рыцарь перестает быть лишь машиной для убийства. Теперь в его жизнь допускается "красота слова" на пути к "красоте веры", – полагает Надежда Глебова.
Сразу же после собора папа Урбан отправился в долгую поездку по южной и западной Франции, продолжавшуюся до лета следующего года. Для жителей французской глубинки видеть живого папу было почти то же самое, что видеть Христа. Повсюду шла мобилизация в войско крестоносцев. Нашивая на одежду изображение креста, воин, подобно Симону Киринеянину, принимал на себя часть ноши, которую нес на Голгофу Иисус. Впоследствии, перед Пятым крестовым походом, папа Иннокентий III писал герцогу Леопольду VI Австрийскому:
Ты принимаешь крест мягкий и легкий; Он же нес острый и твердый. Ты носишь его поверхностно, на одежде своей, Он же воистину терпел его на Своей плоти. Ты пришиваешь свой льняными и шелковыми нитями, Он же к Своему прибит был прочными железными гвоздями.
Принятие креста совершалось согласно ритуалу. Крестоносец давал обет на глазах всей паствы храма, после страстной проповеди священника. Вместе с крестом он получал символы паломничества – суму и посох. Эмоциональный подъем этих церемоний был столь высок, что, когда в 1146 году, при подготовке второго похода, аббат Бернар Клервоский и король Людовик VII появились перед народом и Бернар произнес свою проповедь, для всех желающих вступить в крестоносное войско не хватило заранее заготовленных крестов, и Бернар разорвал на нашивки свою рясу. Надежда Глебова:
– Достижение эмоционального подъема у паствы едва ли когда было сверхсложной задачей для представителей церкви, даже в самые сложные для нее времена. А вот как делились по профессионализму и численности участвовавшие в Крестовых походах европейские войска. Из 100 тысяч человек, принимавших участие в первом походе, до Иерусалима дошли – и взяли его – около 40 тысяч; в Аскалонской битве сражались и выиграли ее всего 26 тысяч крестоносцев. Призыв Клермонского собора сподвиг сотни тысяч людей без различия в сословиях двинуться в путь, но после IV Латеранского собора, состоявшегося в 1215 году, война за веру становится уделом и привилегией исключительно воинского сословия. Так что сума и посох, может быть, и были символами паломничества, но они никогда не отменяли меча для большинства участников указанных "паломничеств", – отмечает историк.
Очень важно подчеркнуть: Крестовые походы начались тогда, когда распался всемирный исламский халифат, который теперь собирается восстановить ИГИЛ. Во второй половине XI века началось стратегическое отступление мусульман. Они перешли к обороне и на Иберийском полуострове, и в Сицилии.
Крестовые походы – неотъемлемая часть мусульманского интеллектуального дискурса. В массовом сознании, особенно атеистическом, они ассоциируются прежде всего с преступлениями католицизма, хотя на самом деле война была честной, велась на равных и с переменным успехом. Там важнее, интереснее и полезнее сегодня переосмыслить походы.
Это был не только идеологический проект, но и политический, и социально-экономический. Он снизил накал феодальных распрей в Европе, сплотил европейское дворянство, пристроил к делу младших отпрысков дворянских родов, которые вследствие закона о майорате остались без имения. Зачастую у них только и имущества было, что конь, оружие и доспехи. Драконов и злых волшебников на всех странствующих рыцарей не хватало – оставалось разбойничать на большой дороге. Теперь у них появилось благородное и богоугодное занятие. Этот проект освободил перенаселенные города Европы от никчемной бедноты, плебса, который двинулся в поход на телегах со всем своим жалким скарбом и малыми детьми, прямо как в царство небесное...
И все же главной доминантой первых походов была глубокая и пылкая вера. Именно она, по убеждению крестоносцев, давала им силу, храбрость и стойкость. Во время похода они постоянно видели небесные знамения, им являлись святые и души погибших соратников.
Самый поразительный эпизод такого рода произошел, когда весной 1097 года крестоносное войско, одержав первые победы, осадило Антиохию. Город был отлично укреплен, осада оказалась изнурительной. В конце концов крестоносцы ворвались в город благодаря тайному содействию начальника одной из крепостных башен (крестоносцы считали его турком, но современные исследователи полагают, что это был отуреченный армянин, то есть христианин, которого заставили принять ислам).
Гюстав Доре. Боэмунд взбирается на крепостную стену Антиохии.
Однако невзятой осталась цитадель внутри города, в которой засели турки. Между тем на выручку Антиохии пришло многочисленное мусульманское войско из Мосула. Крестоносцы, зажатые в городе изнутри и извне, оказались в отчаянном положении. Наступил голод, начались раздоры, людей косили болезни, многих рыцарей охватило малодушие. В этот момент произошло чудо, описанное в послании вождей похода папе Урбану:
Тем временем на подмогу нам явилась высочайшая милость всемогущего Бога, пекущегося о нас: в храме блаженного Петра, князя апостолов, мы нашли копье Господне, которое, будучи брошено рукой Лонгина, пронзило бок нашего Спасителя; это копье мы нашли в месте, трижды возвещенном некоему рабу святым апостолом Андреем, который открыл ему также и место, где оно находилось.
Копье, которым римский легионер, согласно Евангелию от Иоанна, пронзил плоть уже скончавшегося на кресте Иисуса, было одной из величайших реликвий христианства. Капеллан Раймунд Ажильский, подробно рассказавший историю обретения копья, пишет:
Наконец, Господь, в своем милосердии, послал нам копье, и я, который пишу это, поцеловал его, как только конец показался из-под земли. Не могу сказать, каким восторгом и какою радостью исполнился тогда весь город.
Жан Коломб. Крестоносцы находят священное копье Лонгина. 1474
Находка вселила в павших духом крестоносцев новый боевой пыл. Несмотря на численное превосходство противника, они обратили его в бегство, а потом сдалась на милость победителя и цитадель.
А в 1189 году во время Третьего крестового похода император Фридрих Барбаросса, переправляясь на территории современной Турции через реку, которая сегодня называется Гёксу, выронил копье Лонгина и утонул. В результате бóльшая часть немецких рыцарей повернула домой, и вообще весь поход закончился неудачно.
Крестовые походы стали ярким нарративом европейской культуры, заложенная в нем пассионарность продолжала работать. В 1843 году, в период подъема движения за объединение Италии, Джузеппе Верди написал оперу "Ломбардцы в Первом крестовом походе", в сюжете которой вымышленные события переплетаются с реальными. В ней есть и чудесные видения, и красавица, плененная мусульманами, и взятие Антиохии благодаря стражнику, тайному христианину, который открывает крестоносцам городские ворота. Опера вдохновляла публику до такой степени, что Верди прозвали "маэстро итальянской революции".
В финале оперы хор крестоносцев, взявших Иерусалим, поет хвалу Господу:
Тебя мы славим, великий Бог победы, Тебя мы славим, непобедимый Господь!
Театр Ла Скала. Спектакль 1983 года. Хосе Каррерас, Гена Димитрова, Карло Бини. Дирижер Джанандреа Гаваццени.
Надежда Глебова продолжает:
– Недавно почивший блестящий французский историк Зильбер Дагрон совершенно справедливо заметил: "Появление на исторической сцене ислама сделало неактуальным все то, что до этого было сказано о войне и армии". Особым своеобразием ислама является то, что он, в отличие от христианства, на начальных этапах своего развития практически не знал мирной проповеди. С первых шагов ее пророк вместе со своими сторонниками были вынуждены отстаивать свое право на существование и владение истиной при помощи меча. Другого способа выжить в противостоянии с жестокими бедуинскими племенами у них не было. Молитва читалась перед началом битвы и была такой, чтобы ободрить их перед лицом вероятной и близкой смерти. Молитва и воинское дело были изначально спаяны друг с другом. И то, с чем мы имеем дело сейчас, так или иначе семантически сопряжено с теми тяжелыми этапами становления новой религии.
Выбор названия "Исламское государство" относят к строительству халифата. Но происходит это за счет ущемления очень важной составляющей. Государство мусульманина там, где его "умма", к которой он принадлежит. Собственно, именно она и составляет главное государство для него. Все остальное так или иначе сопряжено с нею. Французский мусульманин не будет отказываться от льгот и пособий, которые предоставляет Франция, но является ли последняя для него частью его идентичности на уровне безусловного признания – большой вопрос. А умма будет таковой всю его жизнь в качестве исповедующего ислам. Скорее, это прагматичная договоренность со своей совестью и жизнью.
Когда поют хвалу крестоносцам и заявляют о необходимости нового "крестового похода", редко вспоминают о секте ассасинов, отчасти созданной в 1090 году в ответ на события Крестовых походов Хасаном ибн Саббахом. Не вдаваясь сейчас в детализацию их деятельности, достаточно только сказать, что это было первое такое исключительное в своей деятельности сообщество высокопрофессиональных убийц, которые не только выполняли свою кровавую работу, но и были готовы немедленно принять за нее смерть. Собственно именно с их верными последователями мы имеем дело сейчас. В пользу этого говорит и то обстоятельство, что и ассасинам, и современным террористам во многом был свойственен определенный символизм в проводимых "операциях".
На протяжении уже многих лет мир символизма отдан на откуп бренд-менеджерам и маркетологам. Разнообразные попытки делают мастера современного искусства, но им так и не удалось составить сколько-нибудь значительное соперничество асам потребительского рынка. В этом отношении создатели планов реализации терактов в Париже являются "асами 80-го уровня" (как говорят в сети Интернет) в отношении "упаковывания смыслов", в том, что могло бы стать банальной бойней. Парижане, в значительной своей части, – исключительные поклонники своего города, который дорог им совсем иначе, чем даже самым искренним франкофонам. Эти теракты "собрали", пожалуй, максимальное количество фокус-групп. А то, что клуб "Батаклан" расположен в нескольких минутах ходьбы от района Маре, получившего свое название от болота, осушенного Орденом тамплиеров, в пятницу 13-го, если и может показаться "совпадением", то весьма символичным. Подобного символизма, объективного и надуманного, будет еще немало, особенно в отношении того, что проходит рядом с темой жизни и смерти. Особым свойством Крестовых походов оказалось то, что они стали вневременными: едва ли не каждое поколение объявляет свой "крестовый поход", фактически сводя на нет шансы на успех своей готовностью отдать свою жизнь, ничего не изменив в ней самостоятельно, – говорит историк, исполнительный директор Центра исследований актуальных проблем современности Академии МНЭПУ Надежда Глебова.