"Политики – мертвые, а я хочу жить"

На рубеже 1970–80-х в головах ополоумевших от миазмов брежневского застоя молодых людей возник преступный замысел. Название звучало внушительно: "Перспективный план похищения из Третьяковской галереи картины А. Иванова "Явление Христа народу". Группа авантюристов в масках, угрожая привести в действие взрыватель, должна вывезти полотно из Третьяковки и, захватив самолет, вывезти картину в Саудовскую Аравию, поменять ее там на миллион баррелей нефти, которые, в свою очередь, продать в США по спекулятивным ценам.

Так начиналась биография московской арт-группы под названием "Мухоморы", а заодно и каждого из ее членов – братьев Сергея и Владимира Мироненко, Константина Звездочетова, Свена Гундлаха, Алексея Каменского и внештатного ее сотрудника, будущего знаменитого политобозревателя Владимира Кара-Мурзы-старшего. Картина Иванова тогда осталась на месте, а вот судьбы участников скандально известной группы развивались стремительно. Хотя и совсем по-разному. Об этом рассказывает один из "мухоморов", известный московский художник Сергей Мироненко:

– Давай вспомним, с чего началась героическая история арт-группы "Мухоморы".

– "Мухоморы" мы создали в 1978 году. Просуществовала группа до 1984-го. Началось все со школы – я, мой брат-близнец Володя Мироненко, Свен Гундлах и Володя Кара-Мурза были одноклассниками.

– Что ж за школа была такая, свободная от привычной советской муштры и идеологии?

– Это известная французская спецшкола №16, находившаяся на улице Дзержинского, ныне Большая Лубянка. Сейчас ее отдали Сретенскому монастырю. Мы поступили в нее в 1966 году, когда как раз хоть и шепотом, но широко обсуждалось известное дело Андрея Синявского и Юлия Даниэля. И у нас арестовали девочку-старшеклассницу с неожиданной фамилией Каплан, каким-то образом причастную к делу, уволили всех ключевых педагогов, завуча и директрису. Так что, когда в 1966-м мы пришли в школу, все педагоги там были новые. Увы, ровно через десять лет они имели примерно ту же картину морального разложения – благодаря мне и моим одноклассникам, создавшим так называемый "Союз Северных Партий" и бурно издевавшимся над XXV съездом КПСС. Я представлял "Союз Ительменских Милиционеров (расшифровывалось как Сергей Игоревич Мироненко), брат – "Всекарякский Интернационал", Свен – "Союз Гениальных Генералов". Должности наши были распределены весьма четко, обязанности – тоже. Проводились регулярные съезды, выездные сессии и тому подобное. Помнится, на уроке алгебры я, высунув язык, рисовал наш групповой портрет со всей прилагающейся документацией. И когда учительница до нее все-таки добралась, то откровенно прих***ла от увиденного. К счастью, она так и не дала никакого хода этой истории, возможно потому, что ее фамилия была Гинзбург, или из-за того, что помнила, чем подобные вещи закончились в нашей школе десяток лет назад. Руководство школы сурово поговорило с родителями, и дело было замято.

Группа “Мухомор”, акция “Метро”, 1982. Группа посетила все станции московского метро согласно расписанию с шести утра до часа ночи не выходя на поверхность. На фото слева направо: К. Звездочетов, В. Мироненко, С. Мироненко

Но из всей этой истории ясно, что наш общий оппозиционно-диссидентский настрой по отношению к власти сложился еще в нежном школьном возрасте. Хотя все, конечно же, сводилось к насмешкам, иронии, и говорить о каком-то серьезном протесте тут не приходится. Да ведь тогда уже и не было серьезного объекта для протеста. Ничего, кроме смеха в свой адрес, на наш взгляд, дряхлеющая советская власть не заслуживала. Ее трагедийный накал к тому времени был полностью исчерпан, а выступавший по телевидению Брежнев напоминал труп с вяло шевелящимися губами. В 1976 году мы с братом поступили на постановочный факультет школы-студии МХАТ и встретили там будущего коллегу Костю Звездочетова. Здесь же учился и не менее известный сегодня художник Андрюша Филиппов – правда, в группу "Мухоморы" не входивший. Зато с нами очень дружил другой важный для нас персонаж, Леша Каменский, человек славный и, главное, рукодельный. Он и Свен проучились два курса в Полиграфе, где и познакомились. Так все мы вместе подружились и позже в той же компании оказались в страшном сообществе "московского концептуализма".

Группа «Мухомор». «Ночные бдения» в необитаемой квартире, предоставленной для этих целей знакомым,1981. Совместное сочинение стихов. Сидят слева направо: С. Мироненко, А. Дегтярев, С. Гундлах, В. Кара-Мурза, С. Батов, В. Мироненко. Все бывшие...

Еще со школьных времен у нас сложилась традиция писать тексты, переиначивать советские песни, вроде "Сволочь всякой масти/ бьем наверняка, /У советской власти/ сила велика..." В сочинениях подобного рода "шуток" с большим энтузиазмом влился и еще один наш бывший одноклассник, Володя Кара-Мурза-старший. А потом, уже после школы, он активно принимал участие вместе с "Мухоморами" в так называемых "ночных бдениях", проводившихся на разных квартирах, включая и нашу собственную. Иногда мы сидели по ночам у нас дома или в квартире Свена Гундлаха, а то и вовсе в каких-то странных местах, находившихся в состоянии ремонта и населенных совсем уж непонятными людьми. Честно сознаюсь, мы тогда почти не выпивали, просто находились под действием какого-то особого творческо-поэтического наркотика. Задавали, к примеру, друг другу задачки: один пишет свои две строки текста, потом – другой, и так запускали игру по кругу. Писали отдельные сонеты на заданные темы и т. д. Так мы и жили с 1978 по 1984 год. За это время прошел период апт-арта, когда Никита Алексеев героически пожертвовал своей несчастной однокомнатной квартирой на перекрестке улицы Дмитрия Ульянова и проспекта Вавилова. Именно там произошла целая серия несанкционированных выставок. А ведь тогда подобные "культурные мероприятия", проводимые даже в частных квартирах, должны были быть строго санкционированы органами. В связи с этим нас начало вызывать доблестное КГБ, первый допрос состоялся в 1978 году. Тогда мы учинили вот какую акцию: пошли вместе с Сережей Тарабаровым (коллекционер, директор московской галереи наивного искусства "Дар". – Прим.), облаченные в толстовки, в Ясную Поляну и заночевали у костра. Правда, ночевка прошла неудачно – к нашем костру прибился Александр Огородников, оказавшийся бывшим хиппи, а позже активным религиозным диссидентом, о чем мы в ту пору даже не подозревали. Таким образом, с того самого случайного знакомства для властей мы засветились "в дурной компании". После чего прошли неблизкий путь от костра, затерявшегося где-то на просторах Тульской области, до кабинета ректора МХАТа. Самого ректора на месте не оказалось, зато нас радушно встретили высокие товарищи средних лет, сразу потащившие меня на Тверскую, к неприметной двери с вывеской "Агитпункт". Агитпункта там не оказалось, зато все сильно смахивало на ментуру – какие-то столы, стойки, решетки... Потом пришлось побывать и на Лубянке. В ту пору мы жили в Варсонофьевском переулке, между улицами Большая Лубянка и Рождественка, так что идти до известного лубянского заведения было очень удобно, минуты три. За мной приходили, приглашали, спрашивали, каким образом мои работы и фотографии оказываются представленными на зарубежных выставках. К примеру, в Америке. По мере возможности я отвечал, что понятия не имею.

Наша группа "Мухоморы" сложилась в 1978 году. Название родилось как некая альтернатива западным названиям. Естественно, всего происходившего тогда на западном культурном рынке мы знать не могли, исходили исключительно из собственной интуиции и богатого юношеского воображения. У нас еще была присказка: "Все, что бы ты ни придумал, на Западе уже было. Ну и плевать". Так что "Мухомор" – своего рода маленькая русская провокация. В ней присутствует и традиционно "русский" красный цвет в белую крапинку, и природная ядовитость, и полная несъедобность. Тогда мы, кстати, немножко увлекались еще и панком. Словом, это был наш персональный, русско-советский вклад в современное искусство. Именно в тот момент мы и познакомились с московскими концептуалистами – Ильей Кабаковым, Дмитрием Приговым, Борисом Орловым, Эриком Булатовым, Иваном Чуйковым, Олегом Васильевым, Андреем Монастырским. Знакомство произошло через дядю Леши Каменского, Виталия Грибкова, известного деятеля альтернативного искусства. В своем самиздатовском журнале "Метки" он впервые опубликовал работы сегодняшних классиков концептуализма Виталия Комара и Александра Меламида. Из "Меток" как раз выросли впоследствии знаменитые "Папки МАНИ", московский архив нового искусства. Познакомившись с этой замечательной концептуалистской тусовкой, мы тут же поставили себя к ней в оппозицию. Мотивы были разные – и возрастные, и идеологические. Нам казалось, что существует строгий черно-белый концептуализм, мы же – сознательно "нестрогие рас***дяи". Такой явный настрой на игру, на желание все "обсмеять", включая и концептуализм, шел у нас еще со школы. В общем, к искусству и к самим себе мы относились подчеркнуто несерьезно. Таким образом, группа "Мухомор" добавила в традицию московского концептуализма свою карнавальную нотку.

Группа «Мухомор», "Восход солнца. Импрессион", 1982

Первые выставки апт-арта ("квартирное искусство", от англ. "apartment" – квартира" и "art" – искусство. Термин изобретен в начале 80-х годов Никитой Алексеевым для особого экспозиционного жанра домашней выставки. – Прим.), состоялись в конце 1981 года и продолжались до 1984-го. Делали мы и акции в Подмосковье и в городе, но из чувства противоречия с "сухим концептуализмом" называли их "выходками". В том же 1980-м по предложению Жени Матусова, "самиздатчика" и приятеля известного ныне художника Димы Врубеля, "Мухоморы" сделали так называемый "Золотой диск". Для нас это была первая попытка тиражирования того искусства, которое до того тиражироваться никак не могло. В диск вошли наши многочисленные тексты, написанные во время "ночных бдений", с подложенной под них музыкой. Музыкальное оформление было полностью заслугой Леши Каменского, у которого в ту пору был редкий, профессиональный катушечный магнитофон "Ростов-101". Диски моментально разошлись по всей территории СССР. Записи, как всегда тогда, много раз перезапысывались и обретали в итоге ужасное качество. И все же их услышало огромное количество людей.

– Это был доперестроечный, "героический" период истории группы "Мухоморы". Что с ней случилось после? И когда она прекратила свое существование?

Премьера «Золотого диска», 1982 Слева направо слушают: Д. Пригов, И. Кабаков, Э. Булатов,

– Во времена Черненко, в 1984-м, начались репрессии. Коснулись они и "Мухоморов". Леша Каменский к тому времени уже отслужил в армии, точнее сказать, "отсидел". Я не служил из-за "белого билета" по зрению. Вместо армии поехал работать главным художником в Заполярный театр драмы в Воркуту, наследие одного из крупнейших лагерей ГУЛАГа – Воркуталага. Театр с портиком и колоннами, классический советский клон, был построен руками заключенных, в театре висели портреты народных артистов СССР, посидевших и поигравших в нем некогда. Среди работников театра еще были живы в то время бывшие заключенные, так и оставшиеся там навсегда. Уезжать им было некуда. Вполне культурные люди были. Там я фактически пересидел весь период репрессий. Тем более что КГБ мне клятвенно обещало, что если я буду продолжать выдрючиваться, то к месту назначения поеду в "столыпине", а не полечу с ветерком самолетом. У моего брата Володи, Кости Звездочетова и Свена Гундлаха для "отмазки" были психиатрические статьи. Но все аннулировали и прямо с больничной койки в психушке их забрали в армию. Одного отправили на Сахалин, другого – в Петропавловск-Камчатский, третьего – на ядерный полигон в Капустин Яр. В армии их заставили писать покаянные письма о том, что "раньше я занимался ерундой, а сейчас раскаялся и стал настоящим советским мужиком". Все это печатали местные особисты в газете "Суворовский натиск" Дальневосточного военного округа. Сами мы над этими текстами, конечно, смеялись, но они фактически стали частью нашей концептуалистской стратегии. И все же с тех самых пор арт-группа "Мухомор" прекратила свое существование.

Когда в 1986 году все вернулись из армии, на дворе была другая эпоха, пришел Горбачев. За годы моей воркутинской ссылки я подружился с разными людьми из совершенно другой среды, и один приятель сосватал меня на Фурманный переулок. Там тогда находился большой расселяемый дом, где вполне можно было создать мастерские для художников. Благодаря моему приятелю и небольшим взяткам административным лицам низшего порядка мы получили тогда две квартиры, из которых потом и вырос знаменитый сквот на Фурманном. Наконец-то нашлось место, где мы свободно могли жить и работать. Так началась эпоха Фурманного.

– Именно в это время, с конца 1980-х, многие художники советского андеграунда начали выезжать на Запад. Когда с тобой случилась подобная дефлорация? И как складывалась твоя история в Европе?

«Искусство – обман народа», 1990

– Период перестройки для нас, художников, был замечательным, духоподъемным временем, полным надежд, во многом потом не сбывшихся. Впервые за долгое время Россия, казалось, открылась будущему, а не прошлому. Счастливые были времена. Советские люди впервые смотрели в это самое будущее с надеждой и улыбкой, а не с привычным страхом и пессимизмом. Тогда они, наконец-то, вдруг перестали переваривать свое "героическое прошлое", то, к чему с такой легкостью вернулись сейчас. К тому времени в Москве у нас уже состоялись какие-то выставки за пределами узкого квартирного пространства (МДМ, триумфальный московский "Сотбис"), были получены первые деньги, и вот в 1988 году мы отправились за границу. Первая поездка была условной, нас пустили в финский город Иматра, находившийся в тридцати километрах от границы с СССР. Шок испытали, как и все советские люди, спасибо, что не сразу в Париж. КГБ через Комитет молодежных организаций нам тогда выдал одноразовые выездные визы и послал на фестиваль искусств. Там были художники, поэты, музыканты. К примеру, я жил в одной комнате с Сергеем Курехиным. Целью фестиваля было знакомство Запада с представителями советской альтернативной культуры. Там все мы с энтузиазмом чего-то выставляли, пели и плясали. Нам выдавали суточные, на которые покупалось бухло. Запад нам тогда очень понравился. Но нас заранее предупредили: если за первую поездку вы там не нахулиганите и не попросите политического убежища, тогда ваши выездные визы будут возобновлены. И мы вернулись в Союз.

– Первая "выездная сессия" состоялась успешно. Но как в целом складывалась твоя личная судьба и судьбы других художников на Западе в тот период вашей общей "подростковой" наивности и неопытности?

– Запад тогда переживал волну острого интереса к Союзу и к советскому культурному андеграунду в частности. Грех было этим не воспользоваться. Многие галерейщики, музейщики и прочие разнообразные деятели предлагали нам выставки в разных городах и странах. Мне удалось побывать в половине стран Европы, съездил в США, был даже в Австралии и Исландии. Темп был иногда бешеный. Например, как-то приехал в Хельсинки за три недели до открытия выставки и сделал на месте 18 работ. Некоторые не успели просохнуть к вернисажу. Мир открылся, а советская диктатура исчезла. Последние ее проявления помню в конце 1988 года, когда я написал текст в каталог групповой выставки в ФРГ о том, что Германия должна, наконец, объединиться в одно государство. Хотел использовать возможность высказаться по существу. До падения Берлинской стены был еще год, и, увидев такой текст, меня попросили написать другой. Я ответил: считаю, для Германии именно эта тема сейчас самая интересная, и публиковать другой текст не буду. Так что в моем разделе каталога текста поэтому нет. В аэропорту на вылете меня тогда страшно шмонали, даже задержали самолет, но я улетел нормально. Потом так же, с пристрастием, обыскивали жену, которая поехала поездом чуть позже. Словом, система тогда все еще работала, хотя и по инерции.

«Мне вам нечего сказать языком искусства», 1990

С карьерой кому-то повезло больше, кому-то меньше. Мне, к примеру, меньше – угораздило связаться с галеристом-мошенником. В это же время отъехали с семьями на постоянное место жительство Вадим Захаров, Юра Альберт. Андрей Ройтер перебрался сначала в Амстердам, потом в США. Навсегда уехали художники старшего поколения – Илья Кабаков, Владимир Янкилевский, Эрик Булатов. Переехали Иван Чуйков и Эдуард Гороховский. Впрочем, с ними и тогда было уже все ясно, они уезжали живыми классиками. А вот из нашего поколения встроиться в западный художественный контекст удалось, пожалуй, только одному Вадику Захарову. Длилось, это, конечно, не один год, но он старался, и ему очень повезло с "правильными" галерейщиками. Еще один такой же "везунчик" – Андрей Ройтер.

– Были ли у тебя мысли о радикальном отъезде из России? И какими иллюзиями, планами ты тогда в основном питался?

– Тогдашние гласность и перестройка были фактически надеждой на прекрасное будущее. Поэтому и к России мы относились совсем не так, как сейчас. Думали, что она превратится в нормальную страну, где можно будет жить, как в Европе. Кроме того, в 1991 году ненавистной советской власти, наконец-то, не стало. Мы думали: а какого хрена куда-то уезжать, если и тут все вроде неплохо? Тогда у нас был сквот на Фурманном, потом, с 1990 по 1994-й – на Чистопрудном бульваре. Было где жить, работать, появились деньги, выставки за границей. Я лично совсем не хотел уезжать к своему кёльнскому галеристу. А он, в свою очередь, обрезал все другие имевшиеся у меня концы, включая Мадрид, Париж, Австралию. А Никита Алексеев, напротив, уехал в Париж еще в 1986 году, в самую перестройку, когда в Москве вроде уже было все хорошо и весело. Просто он так настроился. Уехал и мой брат Володя в 89-м, женившись на француженке. Прожил в Париже десять лет, потом вернулся. С женой развелся, а в парижской жизни так и не устроился. Но все они возвращались в 1990-е, когда время надежд еще не успело окончательно захлебнуться в сегодняшней ужасной реальности. Что касается меня лично, то я больше года безвылазно в Европе (Франция, Германия) не сидел. Собственности у меня там не было, разве что машина, в которой я перемещался из страны в страну, из города в город и которая была на тот момент моим единственным постоянным домом. О своих домах ни в России, ни на Западе тогда не думали. Это сейчас невольно хватаешься за голову: какие мы тогда были идиоты, сколько денег просрали, столько могли бы квартир в Москве и Европе понакупить!

– Как тебя занесло в политику? Помню, что еще в ельцинские времена ты работал в различных предвыборных кампаниях.

– К 1995 году у меня, как и у многих художников, стали заканчиваться деньги, полученные от продажи современного искусства. Запад подрастерял интерес к русским, своя арт-система была в зачаточном состоянии, и я решил пойти в политику. Еще в 1988 году, до Горбачева, я нагло выдвинул себя на пост президента Советского Союза. Но то было в условиях выставок (проходивших, кстати, со скандалами, что было частью работы), а сейчас решил реализовать собственный художественный опыт в реальной политической кампании. Быстро и с легкостью вписался сначала в парламентские выборы 1995 года, потом – и в ельцинские 1996-го. Не уверен, что этот момент в моей биографии столь уж позорный. Во-первых, любой опыт полезен. Во-вторых, тогда еще теплилась надежда на нормальную Россию, на завершение эпохи бандитизма и беззакония. Да и коммунистов пускать во власть не хотелось. Так что гуманитарных мотиваций у меня тоже было предостаточно. Закончилось карьера политтехнолога в 1997-м, когда я провел две-три предвыборные кампании губернаторов. Но, пообщавшись с определенным пластом госчиновников и обслуживающим их персоналом, я понял, что в России нет никого, кто бы так ее не любил, как эти люди. Для официальной "картинки" они заученно тараторят одно, но на самом деле делают прямо противоположные вещи. Думаю, это вранье идет еще с советских времен. Они блюдут исключительно свои материальные интересы и больше ничьи. Фамилии тех, с кем работал, называть не стану, незачем. Могу упомянуть только редчайшие хорошие примеры. Один из них – Володя Рыжков. В предвыборном штабе Ельцина он официально заведовал его фондом. Тогда, еще до номинации, он распоряжался тринадцатью миллиардами рублей официальных выборных денег. Это был честнейший человек, радикально отличавшийся от всего остального чиновно-депутатского фона и внешне, и внутренне.

Фото с выставки группы «Мухомор». Слева направо: А. Каменский, С. Мироненко, К. Звездочетов, В. Мироненко, 2015

Еще один хороший пример – председатель Бауманского райисполкома Николай Николаевич Гончар, который дал нам, художникам, возможность создать сквот на Чистых прудах, уже после Фурманного. Помню, я пришел к нему с каталогом сквота в Фурманном переулке, и он разговаривал со мной на удивление спокойно и с пониманием, в итоге предоставив в распоряжение нам целое здание в самом центре Москвы. Раньше ведь и представить такое было не возможно, чтобы председатель райисполкома, коммунист и – на тебе! Думаю, эти редкие люди были истинными "детьми перестройки", поверившими в нее совершенно искренне. Правда, сейчас он при партии власти депутатствует, но лично я ему очень благодарен за его прошлые заслуги. Но, подытоживая мой опыт политтехнолога, могу сказать: в какой-то момент я вдруг понял, что если так и буду продолжать общаться с чиновно-политической тусовкой, пить с ними водку и есть из одной тарелки, то стану таким же, как и они, – циничным, прагматичным и абсолютно внутренне пустым существом. Политики – мертвые, страшные, ходячие трупы, а я хочу оставаться художником, творить, дышать, жить.

Мне кажется, во многом эта участь постигла Марата Гельмана, начинавшего примерно в то же время, что и я, а потом ставшего работать с Глебом Павловским, и их обоих затянула вся эта кладбищенская трясина. Конечно, Гельман – не художник, он всегда был администратором. Но для художника подобный опыт смертелен. Марата же я всегда уважал и уважаю, считаю его деятельность весьма позитивной. Но все-таки даже сейчас на всем, что он делает, лежит печать былого окучивания советской власти. Но это – моя личная точка зрения.

– Когда впервые в твоей голове возникли вопросы о возможном отъезде из России, о невозможности самоидентификации с той страной, с которой так сильно был связан прежде?

«Надоело? А нам пох!», принт на металле, 2011

– Сейчас, впервые за всю мою жизнь, возникло желание покинуть Россию. Причина в том, что страна полностью повернулась назад, в свое ужасное прошлое, в сталинскую и советскую эпохи. Но теперь уже в карикатурно-гротесковом виде. Я перестал видеть у нее будущее, полностью разочарован в местном населении (до этого у меня еще были на его счет кое-какие приятные иллюзии). Все это стало огромным ударом по моему сознанию и связано с оккупацией Крыма, войной на Украине, бомбардировками в Сирии и массовой поддержкой народом политики партии и правительства. Почему люди ее поддерживают? На это нет однозначного ответа. Наверное, из-за какой-то внутренней ущербности, комплексов, надежды на то, что эти мифы о неких условных "победах" компенсируют их собственные страдания и те поражения, которые сами они недавно пережили. Все это – не более чем история их затянувшейся тяжелой болезни. Мне стыдно за то, что происходит в стране, предстоит тяжелый этап отрезвления и медленного выздоровления, но он даже еще не начался. И совершенно не ясно, какую цену заплатят все за выход из пропасти. Ясно, что огромную.

– Наверное, было бы наивным надеяться на трезвое отношение к реальности со стороны массового сознания. Гораздо драматичнее наблюдать те изменения, которые происходят в сознании людей, всю жизнь, казалось, исповедовавших те же интересы и ценности, что и ты сам. Ведь они столько лет бок о бок с тобой работали, ели, пили, любили и жили почти что одной с тобой жизнью. Так как же быть с ними теперь, едва ли не с большим энтузиазмом поддерживающими политику партии, чем так называемый "народ"?

– Думаю, хоть и немножко, но мы были разными всегда. Просто, пока не возникли эти особые обстоятельства (Крым, Украина, Сирия), не придавали этому такого значения. А когда обстоятельства возникли, выяснилось, что хоть основная часть нашего сообщества очень критически настроена к происходящим событиям, какая-то часть пытается уйти в некий эскапизм и вообще об этом не говорить, существует все же немало людей, откровенно разочаровывающих своей преувеличенно-яростной, оголтелой поддержкой Кремля. Мне стыдно за них, тем более что многие годы я считал их своими единомышленниками, да и сейчас ко многим из них я отношусь по-человечески хорошо. Возможно, через какое-то время они отрезвеют, их мнение поменяется, а оголтелость сменится чувством стыда. Но пока этого не происходит.

– Мне особенно это странно наблюдать не столько в среде своих друзей-писателей, людей вербальной культуры, которая традиционно была в России во многом пристрастна и политизирована, но среди художников, всегда отличавшихся свободой от политики, своего рода "отвязностью" и независимостью.

– Взять хотя бы того же Сергея Бугаева, Африку, питерского художника, в свое время сыгравшего главную роль в легендарном фильме Сергея Соловьева "Асса", а теперь ставшего доверенным лицом Путина. Его так же, как и художника Алексея Беляева-Гинтовта, ныне стилиста Международного "Евразийского движения", к такому итогу привели любимые евразийские идеи, столь близкие одиозному философу Александру Дугину, зацикленному на создании евразийской сверхдержавы. Или возьми пример Насти Михайловской, ставшей лицом Евразийского союза молодежи и охотно позирующей с автоматом на фоне "русского Донбасса". Но ведь художник, как и журналист, почти на генетическом уровне должен быть критически настроен по отношению к любой власти! Какой бы чудесной и либеральной она в данный момент ни была. И эта искренняя влюбленность в государство со стороны большой группы художников так же противоестественна, как и симбиоз православных и коммунистов. Чисто русская, дикая, несовместимая, абсурдная смесь. Вообще, атмосфера в России сейчас тяжелая, хоть топор вешай. В России это старая болезнь – любить государство больше себя, ставить его интересы выше своих собственных. Идет еще от сельской общины и советского коллективизма. Народ сплачивается вокруг власти, ловко подменившей собой государство перед угрозой внешней и внутренней в лице национал-предателей. Скучное дежавю.

– Насколько сегодняшняя московская художественная ситуация лично тебе кажется интересной и продуктивной?

Орден «Иностранный агент» с присуждением звания «Враг народа» первой степени. Выдается исключительно самым достойным людям России. Тираж 100 штук, Металл, эмаль, на винте, орденская книжка, 2013

– В Москве и России в целом она, конечно же, продолжает оставаться интересной. За последние пятнадцать лет появились новые поколения художников, среди которых немалое число очень талантливых людей. К примеру, для меня Краснодар – новая точка на арт-карте России, где в последние семь-десять лет выросла целая поросль молодых и ярких авторов.

– Ты уверен, что эти "молодые и талантливые" в течение ближайших лет не свалят из России? Просто потому, что цензура с каждым днем все крепчает и надежд на хоть какую-то приблизительную свободу самовыражения ставится все меньше.

– Это болезненный вопрос – свалят или не свалят. Многие надеются досидеть до перемен. Просто никто не понимает, как долго этого придется ждать. И далеко не у всех уже есть время на бесконечное выжидание. Но, к сожалению, мало у кого есть финансовые возможности уехать, выхода нет просто. Россия за последние годы сильно разочаровала весь мир, и это ужасное, мрачное клише еще долго будет смываться с нашей общей шкуры. Так что сегодня жить в мире с русским паспортом – не самая завидная доля.