300 лет назад, в январе 1716 года, в России разразился династический кризис, следствием которого стала смерть наследника и длинная череда дворцовых переворотов.
Гнилой промозглой петербургской осенью октября 1715 от Рождества Христова года ждали прибавления в царском семействе. На поздних сносях пребывали сразу и царица Екатерина, и жена наследника Алексея Петровича, кронпринцесса София Христина Шарлотта Брауншвейг-Вольфенбюттельская.
Двор ожидал надвигающихся событий в величайшей тревоге. Царевич имел несчастье впасть в немилость у отца. Человек книжный и созерцательный, он не мог быть сподвижником Петру, отцовские прожекты ему претили, а пуще всего ненавистен был Петербург, город, проклятый матерью Алексея царицей Евдокией, ныне постриженной в Суздале под именем инокини Елены. Вторая жена царя Петра не могла желать, чтобы право наследования перешло по старшей мужской линии к Алексею, а от него, буде Шарлотта родит мальчика, к его сыну. От того, чей ребенок родится первым и какого будет пола, зависело слишком многое.
Принцесса слегла при первом же намеке на схватки. Существо хрупкое и болезненное, она полутора годами прежде претерпела нечеловеческие муки при рождении дочери Натальи и до ужаса боялась новых родов. Шарлотта лежала в огромной постели под крытым бархатом и подбитым соболями одеялом. На ее почти детском еще личике было написано невыразимое страдание. Левой рукой она прижимала к себе левретку, которая тряслась мелкой нервной дрожью, несмотря на натопленную печь и жар, исходящий от горящих свечей.
Русской царевной она так и не стала. Просватанная в пятнадцать лет, она два года дожидалась окончания сложных дипломатических переговоров, втайне молясь, чтобы замужество ее не состоялось. Московия представлялась местом загадочным и страшным. Она выросла при одном из самых блестящих европейских дворов того времени, саксонском, воспитана была изрядно и модно, привыкла к куртуазному обращению. Московитский же принц тонких галантерейностей не понимал. Она все-таки привязалась к нему по закону первой влюбленности. Полтора года после свадьбы она прожила в Эльбинге какой-то соломенной вдовой: царевич пребывал в долгих отлучках, царь приказывал сыну ехать по делам военного снабжения то в Польшу, то в Померанию, они почти не виделись, однако ж лишение девства произошло, о чем свидетельствует письмо Алексея его духовнику протопопу Якову Игнатьеву:
О зачатии во чреве весьма до отъезду моего подлинно познати было не можно еще и повелел я жене, аще будет возможно сие познати, чтоб до меня немедленно писала.
Наконец, по неотступному требованию Петра, Шарлотта со свитой отправилась в Россию. Необжитый, грязный, едва начавший строиться Петербург был городом лишь по названию. Дом, возведенный для Алексея и Шарлотты на берегу Невы в Литейной части из оштукатуренной глины, нимало не напоминал дворцы и замки Саксонии. По брачному договору кронпринцесса сохраняла свою лютеранскую веру. Русского языка она не знала и не пыталась выучить. Вмененное Петром в обязанность посещение ассамблей, которые правильней было назвать безобразными попойками, не только не доставляло ей ни малейшего удовольствия, но и причиняло неизбывное отвращение.
Немецкий дипломат Фридрих Христиан Вебер, встретив Шарлотту при дворе, обратил внимание на ее "редкую обходительность" в кругу, где политесов не понимали и не соблюдали: "Царственным существом своим она придавала своему обращению такой обаятельный характер, что высшие и низшие одинаково питали к ней искреннюю любовь и уважение". Однако же и Вебер был осведомлен о ее положении: "А между тем легко себе представить, каково было на душе у этой принцессы, когда она состояла в таком несчастном супружестве, которое было противно старым Русским, и дворцовой быт ее не был как следует учрежден". Об отношении к ней мужа Вебер пишет так: "Я всегда замечал в обществе, что он никогда не говорил с нею ни слова и нарочно избегал ее".
Портрет Шарлотты-Христины-Софии с арапчонком. Гравюра Христиана-Альбрехта Вортмана по оригиналу Иоганна Пауля Люддена. Около 1730
В итоге Шарлотта отгородилась от внешнего мира совершенно, окружила себя немецкой своей свитой и решила кое-как коротать век в сокровенной надежде на перемену участи. "Один Бог знает, как меня здесь огорчают, – писала она родителям. – Я несчастна так, что это трудно себе представить и не передать словами, мне остается лишь одно – печалиться и сетовать. Я – презренная жертва моего дома, которому я не принесла хоть сколько-нибудь выгоды…"
Она не могла понять, чего надобно Петру от сына и почему Алексей не может и не хочет угодить отцу. Она лишь видела, что подле царевича собираются люди, недовольные царем, что исходит от них глухой ропот, в котором царевич вязнет, как муха в патоке. Алексей ничего ей объяснять и не пытался, пьянствовал запойно и вдобавок завел себе "метреску", да не из благородных, а дворовую девку своего учителя Никифора Вяземского Евфросинью. Неделями, случалось, не показывался на половине жены, а когда она была беременна в первый раз по осьмому месяцу, вдруг уехал в Карлсбад для поправки здоровья и насилу воротился после гневных и настойчивых требований отца. Дочь Наташа родилась в его отсутствие.
Алексей Петрович сокрушался о своем мизерабельном положении и не знал, как поправить дело. Разве виноват он в том, что не лежит у него душа ни к воинскому делу, ни к морскому, ни к фортификации, а милее ему кабинетная тишь и благочестивое богословское рассуждение? Разве не терпит русская земля от Петра непомерное унижение, разорение и страдание? Об этом он даже думать боялся, а не то что составить комплот против отца. Но комплот составлялся помимо его воли. Однажды, исповедуясь Якову Игнатьеву, в ужасе признался, что желает смерти отцу. Отец Яков выслушал признание спокойно и даже никакую епитимью не наложил: "Бог тебя простит. Мы и все желаем ему смерти для того, что в народе тягости много".
Царевич Алексей Петрович. Гравюра Христиана-Альбрехта Вортмана по оригиналу Иоганна Пауля Люддена. 1729
Адмиралтейц-советник Александр Кикин, провожая его в Карлсбад, учил задержаться в чужих землях под разными предлогами года на два-три и весьма удивился, когда царевич вернулся. "Напрасно ты ни с кем не видался от французского двора и туды не уехал, – сказал Алексею. – Король – человек великодушный, он и королей под своею протекциею держит". Но царевич измучился, извелся страхами и потаенными надеждами и стал говорить в своем кружке, что хочет в монахи постричься: "Быть мне пострижену, и буде я волею не постригусь, то неволею постригут же, как Василья Шуйского. Мое житье худое!" А Кикин отвечал, что можно и постричься на время, покуда Петр жив: "Ведь клобук не прибит к голове гвоздем, можно его и снять".
При дворах европейских монархов с незапамятных времен королевы и принцессы рожали наследников в присутствии высших сановников, дабы царственного младенца не подменили. Русские царицы и великие княгини от этого были избавлены, зато и легенд о подмене на Руси было несравненно больше; самозванцев являлось множество. О самом Петре в народе пошла молва, что он на самом деле сын Лефорта, который подменил своим ребенком родившуюся в царской семье девочку: "Все на государя встали и возопияли: какой-де он царь? Родился от немки беззаконной; он замененный; и как царица Наталья Кирилловна стала отходить сего света, и в то число говорила: ты-де не сын мой – замененный. Он велит носить немецкое платье – знатно, что родился от немки".
Когда подходил принцессе срок рожать, Петр, находившийся в Европе, рассудил, что теперь почвы для вымысла куда больше: ни царя, ни царевича в России нет, жена наследника – немка, окруженная сплошь немцами. Он написал невестке письмо, которым извещал ее о мерах, принимаемых во избежание зловредных слухов:
Отлучение супруга вашего, моего сына, принуждает меня к тому, дабы предварить лаятельство необузданных языков, которые обыкли истину превращать в ложь. И понеже уже везде прошел слух о чреватстве вашем,.. того ради, когда благоволит Бог вам приспеть к рождению, дабы о том заранее некоторый анштальт учинить, о чем вам донесет г. канцлер граф Головкин, по которому извольте неотменно учинить, дабы тем всем, ложь любящим, уста заграждены были.
Анштальт, то есть порядок, который распорядился учинить Петр, заключался в том, что к Шарлотте были приставлены три дамы: канцлерша графиня Головкина, генеральша Брюс и Дарья Ржевская, всепьянейшего собора "князь-игуменья", участница непристойных забав царя. Принцесса обиделась, ответила царю – за пять дней до родов – дерзко:
Столь странное и мною незаслуженное распоряжение мне весьма огорчительно. Казалось бы, многократно обещанные милость и любовь вашего величества должны были служить мне залогом, что никто не обидит меня клеветою, и что виновные будут наказаны, как преступники. Прискорбно, что мои завистники и преследователи имеют довольно силы к подобной интриге. Бог моя надежда на чужбине, и как всеми я покинута, Он услышит мои сердечные вздохи и сократит мои страданья!
Однако же согласиться пришлось. Ржевская доносила царю:
Всемилостивейший Государь! У нас в Питербурхе, слава Богу, все благополучно: государыни царевны и ея высочество кронприцесса, слава Богу, в добром здоровьи. По указу вашему у ее высочества кронпринцессы я и Брюсова жена живем и ни на час не отступаем, и она к нам милостива. И я обещаюсь самим Богом, ни на великие миллионы не прельщусь и рада вам служить от сердца моего, как умею. Только от великих куплиментов, и от приседания хвоста, и от Немецких яств глаза смутились.
Екатерина, обвенчавшаяся с Петром четырьмя месяцами позже Алексея с Шарлоттой, при получении известия о разрешении от бремени, не скрывала своей радости тем, что родилась девочка, а не мальчик, и сюсюкала в письме Шарлотте:
Светлейшая кронпринцесса, дружебнолюбезная государыня невестка! Вашему высочеству и любви я зело обязана за дружебное ваше объявление о счастливом разрешении вашем и рождении принцессы-дочери. Я ваше высочество и любовь всеусердно о том поздравляю и желаю вам скорого возвращения совершенного вашего здравия и дабы новорожденная принцесса благополучно и счастливо взрость могла.
Поздравление прислал и царь. Невестка отвечала извинениями за то, что "манкировала родить принца" и обещанием сделать это в следующий раз.
Сцена рождения царевича Петра Алексеевича. Гравюра Петера Шенка. 1715
Вот он, следующий раз, и подошел. Шарлотта разрешилась младенцем мужеского пола 23 октября в шестом часу пополудни. Мальчика нарекли Петром. Обер-гофмаршал малого двора барон Левенвольд принимать поздравления сильно ослабевшей принцессе не дозволил, выходил к визитерам сам, осанисто и важно, изображая собственное чрезвычайное утомление. Визитеров, впрочем, было не много: вельможи выжидали, каково разродится царица. На четвертый день принцесса почувствовала себя лучше, играла с малюткой и встречала гостей, сидя в креслах. Такая поспешность привела к печальным последствиям: Шарлотта сделалась совершенно больна и слабела час от часу. Призвали придворных врачей – лейб-медика Арескина и доктора Блюментроста. Лекари хмурились, совещаясь вполголоса большей частью на латыни. Снадобья не помогали. Принцесса таяла на глазах. Общее настроение в доме стало мрачное и даже зловещее.
Посланник Священной Римской империи Отто Плейер доносил императору Карлу VI, который был женат на родной сестре Шарлотты, что кронпринцесса, в сущности, уморила себя сама:
В моем последнем письме я сделал всеподданнейшее сообщение о большой печали, которую переживала эта достойная самой славной памяти принцесса и которая явилась причиной болезни и, более того, причиной ее смерти. Эта печаль была так велика, что она не только не пугалась неожиданно надвигающегося конца, но сама желала и искала его. Перед смертью она сама после родов предсказала ее, она сердилась на тех, кто желал ей здоровья, предупреждала или просила, что лучше просить Господа о спасении ее души. Когда она быстро и легко родила юного принца, она заявила, что в высшей степени рада, что дала стране принца, но после этого она хочет умереть и умрет. Нередко она с нетерпением и недовольством требовала еду и напитки, которые ее акушеры и медики ей не советовали и запрещали. Докторов, сразу же прибывших из-за ее прогрессирующей слабости, она называла ее палачами, которые хотят лишь ее пытать своими медикаментами, несмотря на то что она хочет не жить, а умереть.
Петру сильно недужилось, однако же, когда лекари доложили ему, что надежды нет, он встал с одра болезни и поехал к невестке, которую по-своему любил. Это последнее их свидание описано в мемуарах некоторых иностранцев, которые получили сведения из вторых или третьих рук и, судя по всему, из одного источника. Вот что пишет артиллерии капитан Питер Генри Брюс:
Убедившись в приближении своего конца, она пожелала видеть царя, и когда он пришел, трогательнейше, самыми волнующими словами простилась с ним, поручив своих двоих детей его заботам, а слуг – его покровительству. И, обняв и омыв слезами материнской любви детей, передала их царевичу; он унес детей в свои апартаменты, но более уже не возвращался и даже не осведомился об их матери и своей очаровательной супруге.
Эту умильную сцену дополняет Вебер:
Луи Каравак. Царевич Петр Алексеевич и царевна Наталья Алексеевна.
Супруга царевича, через 6 дней после родов, впала в такое опасное состояние, что тогда же стали сомневаться в ее выздоровлении, и так как она почувствовала близость кончины своей, то приказала попросить к себе царя (царица не выходила, будучи в последних днях беременности). По прибытии царя (которого, по случаю нездоровья ввезли к цесаревне на кресле с колесами) она трогательно простилась с ним, поручив ему своих наследников и прислугу; за тем приласкала и оросила горькими слезами детей своих и передала их царевичу, который взял их на обе руки, понес в свою комнату и более уже не приходил к супруге.
Плейер же сообщал в Вену совсем другое:
Ее супруг кронпринц до ее кончины находился при ней, из-за тоски и печали трижды падал в обморок и казался безутешным. Тотчас после ее смерти принц забрал в свою комнату обоих детей и двух женщин, чтобы их оставить и держать для воспитания этих двоих детей.
"Когда врачи убеждали ее принять лекарство, – повествует Брюс, – она с глубоким чувством произнесла: "Не мучайте меня больше, но дайте мне спокойно умереть, потому что я не хочу больше жить". Ему вторит Вебер: "Когда же доктора предложили ей еще некоторые лекарства, она бросила пузырьки за постель и громко сказала: "Не мучьте меня, дайте спокойно умереть, ибо я и не хочу жить долее!"
Плейер отослал в Вену нечто вроде некролога с описанием постигших принцессу невзгод:
Этой смерти очень способствовали многообразные огорчения, которые этой принцессе пришлось переживать постоянно: деньги, которые ей ежегодно предназначались на содержание, выдавались так экономно и с такими трудностями, что она никогда не получала в руки более 500 или 600 рублей. В результате она жила в постоянной бедности и не могла оплачивать своих слуг. У всех торговцев остались долги ее и ее дворовых людей. Она отмечала отчуждение царского двора по отношению к ней из-за рождения их принца и знала, что царица старается ее скрытно преследовать. Из-за всего этого она была постоянно удручена.
Шарлотта умерла 1 ноября. Петр устроил медикам форменный допрос, угрожал застенком, а потом, невзирая на слезные мольбы царевича, приказал вскрыть труп покойницы в своем присутствии. Это был какой-то пароксизм больного сладострастия. Растерзанное тщедушное тельце лежало на столе в прозекторской. Царь жадно смотрел на внутренности, не слушая объяснений Блюментроста.
Плейер доносил императору:
Всеподданнейше имею сообщить Вашему Цесарскому и Королевскому величеству, что, хотя царь и распорядился подготовить помещение для прощания кронпринцессы, однако, когда после вскрытия тела он увидел кровяные спазмы, неожиданно приказал ничего не вынимать, все опять зашить и распорядился насчет погребения. Поэтому позавчера всем иностранным и местным министрам, русским господам и дамам были разосланы приглашения на похороны, при этом было указано, как себя вести и в каком появляться платье.
В Петропавловский собор гроб везли по Неве на убранном в траур фрегате. Корабль носом взламывал тонкий лед, которым уже подернулась река. Петр был мрачен и молчалив. В тот же день, после похорон, царь вручил царевичу послание, начинавшееся словами: "Объявление сыну моему". Сокрушаясь нелюбовью Алексея к воинскому делу и к трудам государственным, Петр писал:
С горестию размышляя и видя, что ничем тебя склонить не могу к добру, за благо изобрел сей последний тестамент тебе написать и еще мало пождать, аще нелицемерно обратишься. Ежели же ни, то известен будь, что я весьма тебя наследства лишу, яко уд гангренный, и не мни себе, что один ты у меня сын и что я сие только в устрастку пишу: воистину исполню, ибо за мое отечество и люди живота своего не жалел и не жалею, то како могу тебя, непотребного, пожалеть? Лучше будь чужой добрый, неже свой непотребный.
Самое поразительное в этом послании – дата. Оно было написано за 16 дней до того, как вручено. Петр ждал, родится ли у царевича сын или дочь. Царица Екатерина родила ему пятерых детей, и все пятеро были девочками. "Уд гангренный"... Ведь это, может быть, про свою неспособность зачать мальчика.
Портрет младенца царевича Петра Петровича в образе Купидона. Неизвестный художник. Первая половина XIX в.
9 ноября, на другой день поcле вручения письма, царица родила сына. Младенца нарекли Петром и о трауре по Шарлотте тотчас забыли. По радостному случаю рождения наследника были устроены в Петербурге празднества, продолжавшиеся восемь дней кряду, с фейерверками и угощением для народа. "Трудно себе представить, – пишет датский посланник Юст Юль, сообщая тем самым важное военное сведение, – какая масса пороху настреливается за пирами, увеселениями, при получении радостных вестей, на торжествах и при салютах, ибо в России порохом дорожат столько же, сколько песком, и вряд ли найдешь в Европе государство, где бы его изготовляли в таком количестве и где бы по качеству и силе он мог сравниться со здешним". "Самое замечательное на этом празднике, – рассказывает Вебер об одном из парадных обедов, – составлял пирог, из которого вышла довольно красивая карлица, совершенно нагая и украшенная красными лентами и фонтанжем" (дамской высокой прической. – В. А.). "Обращаясь к обществу, – продолжает капитан Брюс, – она произнесла речь, и пирог унесли. На стол дамам таким же образом подали карлика. Из третьего пирога, поданного на стол дворян, стаей выпорхнули 12 куропаток, так шумно хлопавшие крыльями, что переполошили общество".
На гневное послание отца царевич Алексей ответил на четвертый день. Он умолял избавить его от тяжкой обязанности наследовать престол, ссылаясь на свои немощи и неспособность править царством:
Милостивый государь-батюшка!
Сего октября в 27 день 1715 году (дата по старому стилю. – В. А.), по погребении жены моей, отданное мне от тебя, государя, вычел; на что иного донести не имею, только буде изволишь за мою непотребность меня наследия лишить короны Российской, буди по воле вашей. О чем и я вас, государя, всенижайше прошу: понеже вижу себя к сему делу неудобна и непотребна, понеже памяти весьма лишен (без чего ничего возможно делать) и всеми силами умными и телесными (от различных болезней) ослабел и непотребен стал к толикого народа правлению, где требует человека не такого гнилого, как я. Того ради наследия (дай Боже вам многолетное здравие!) Российского по вас (хотя бы и брата у меня не было, а ныне, слава Богу, брат у меня есть, которому дай Боже здравие) не претендую и впредь претендовать не буду, в чем Бога свидетелем полагаю на душу мою, и ради истинного свидетельства, сие пишу своею рукою. Детей моих вручаю в волю вашу, себе же прошу до смерти пропитания.
Царю этот ответ зело не понравился. Ведь не мог же он лишить старшего сына права на престол без всякой основательной причины, только потому, что у него родился сын во втором браке. Вероятно, имел оглядку и на Европу: ссылка царевича на слабое здоровье вряд ли была бы признана удовлетворительной.
Принято считать, что царевич женился на Шарлотте против своей воли, по выбору и приказанию отца, оттого и невзлюбил ее. Некоторые советские авторы утверждают, что замужество принцессы было чрезвычайно выгодно и лестно венскому двору. На самом деле любой монарх Европы считал за честь породниться с императором Карлом из рода Габсбургов – кесарем, шутка ли! Алексей Петрович действительно охладел к хрупкой и худосочной супруге, воспылав плотской страстью к ядреной Евфросинье. Но поначалу отношения между ними были совсем другими. К тому же у Алексея был свой политический расчет, о котором сообщал Вебер:
Уже давно царь намеревался, посредством женитьбы сына своего, породниться с каким-нибудь могущественным домом в Германии и вместе с тем пробудить царевича из его обычной лени влиянием благовоспитанной супруги; ибо царевич этот, вследствие постоянного вредного обращения с невежественными людьми, усвоил себе такие наклонности, которые делали его неприятным в образованном обществе и были причиною, что он, не желая оставить своего образа жизни, не понимал и того, что таким образом он подвергал опасности и свои наследственные права. При таком его поведении царь всё более и более гневался на него и наконец дал стороною заметить, что если он не переменится в скором времени, то непременно будет пострижен в монахи, ибо лучше отрезать один член от тела, чем допускать гибель целого тела...
Как видно, содержание грозного письма Петра не было тайной для иностранных дипломатов! Вебер продолжает:
Слухи об этом дошли до царевича, и приверженцы его стали ревностно советовать ему, ради собственного его благополучия, затаить свою ненависть к иноземцам и высмотреть себе супругу в каком-нибудь могущественном доме в Германии, чтобы с помощию ее высоких родственников обеспечить себе наследование престола, и в то же время и у самого царя, из уважения к такой супруге, приобресть лучшее положение, чем то, в котором он теперь находился.
Теперь стремление породниться с могущественным домом выходило Петру боком.
Князь Василий Долгорукий, с которым Петр обсуждал ответ Алексея, сказал царевичу страшное:
Я тебя у отца с плахи снял.
Засим в отношениях отца и сына наступила пауза, вызванная болезнью Петра. Хворь оказалась настолько опасна, что царь в ожидании кончины причастился святых тайн и исповедовался, а государственные мужи не покидали дворец. Алексей Петрович тоже побывал у одра болезни. Кикин же внушал царевичу, напоминая, как горазд был притворяться больным для испытания лояльности бояр Иван Грозный: "Отец твой не болен тяжко, он исповедывается и причащается нарочно, являя людям, что гораздо болен, а все притвор". До целования креста наследнику Петру Петровичу дело тогда, правда, не дошло.
Николай Ге. Петр I допрашивает царевича Алексея в Петергофе. 1871
Царь поправился лишь на исходе января. Царевич получил от него новое послание, озаглавленное так: "Последнее напоминание еще". Письмо содержало прежние упреки в нежелании быть соратником отцу:
Помогаешь ли в таких моих несносных печалех и трудах, достигши такого совершенного возраста? Ей, николи! Что всем известно есть, но паче ненавидишь дел моих, которые я для людей народа своего, не жалея здоровья своего, делаю, и конечно по мне разорителем оных будешь. Того ради так остаться, как желаешь быть, ни рыбою, ни мясом, невозможно; но или отмени свой нрав и нелицемерно удостой себя наследником, или будь монах: ибо без сего дух мой спокоен быть не может, а особливо, что ныне мало здоров стал. На что по получении сего дай немедленно ответ или на письме, или самому мне на словах резолюцию. А буде того не учинишь, то я с тобою как с злодеем поступлю.
Царевич смиренно и на сей раз без долгих раздумий отвечал:
Милостивейший Государь-батюшко!
Письмо ваше, писанное в 19 день сего месяца, я получил тогож для поутру, на которое больше писать за болезнию своею не могу. Желаю монашеского чина и прошу о сем милостивого позволения.
Раб ваш и непотребный сын Алексей
Этот ответ разозлил царя еще пуще. Чего же хотел Петр от сына? На Руси еще не бывало отречения наследника в пользу младшего сводного брата. Петр сам в начале царствования правил в составе дуумвирата – старшим царем был сын Алексея Михайловича от первого брака Иван V. Теперь наследник умоляет о постриге. Но и Петр понимал, что клобук не гвоздем к голове прибит – путь из монахов в цари проделал то ли Григорий Отрепьев, то ли чудесно спасшийся царевич Димитрий.
Что делать со старшим сыном, Петр и сам не знал.
Историк Александр Брикнер пишет: "Петр очутился в чрезвычайно неловком положении... Дух царя не мог быть спокоен. К тому же пока не было ни малейшего повода поступить с царевичем как со злодеем". Сергей же Соловьев выражается так: "И последнее средство не подействовало! И монастырь не испугал! Сын торжествовал над отцом".
Между тем царю надо было ехать за границу по дипломатическим и военным делам, а также для лечения на пирмонтских водах. Алексей хворал и всерьез готовился в монастырь, однако ближайшим доверенным лицам изображал свой постриг как вынужденный. Петр пришел попрощаться с сыном, говорил примирительно: "Одумайся, не спеши. Напиши мне потом, какую возьмешь резолюцию".
На том и расстались. Крепко подумав, Алексей "взял резолюцию": бежать от отца, спасаться под защитой кесаря. Хитроумный Петр Толстой заманил царевича обратно обещанием отцовской милости, но царь учинил розыск, открылся заговор, и царевич умер под пыткой или был тайно казнен.
Ему не дано было выбирать между троном и плахой, а Петру – миловать. Судьба и история поставили обоих и всю Россию в неразрешимое, безвыходное положение. Законный наследник не мог наследовать дело Петра.
В апреле 1718 года, когда розыск шел полным ходом, и заплечных дел мастера не знали отдыха, голландский резидент Якоб де Би доносил в свою столицу:
Нет ни малейшего сомнения, что пока жив царь, все будут иметь вид покорный и послушный, но если царевич Алексей будет жив в то время, когда царевич Петр не достигнет еще известного возраста, можно предвидеть, что Россия будет подвергнута большим волнениям. Страшнее всего, что здоровье царя шатко и что наследник престола, царевич Петр, очень слабого сложения и нельзя рассчитывать на продолжительность его жизни. Ему теперь 2½ года, но он еще не говорит и не ходит и постоянно болен. Если этот ребенок умрет, то царю будет снова предстоять выбор наследника; разве только в предстоящих родах царица разрешится от бремени царевичем. Во всяком случае, мало вероятия, чтобы царь прожил достаточно долго, чтобы воспитать своего наследника и утвердить его на престоле. Вследствие всего этого нужно ожидать больших волнений в этой стране.
Но и другого наследника Бог не дал Петру: его младший сын Петр Петрович умер через год после царевича Алексея, трех с половиной лет от роду. Удрученный император издал указ, наделяющий самодержца правом назначать наследника – не по родству, а по собственному усмотрению. Но назначить никого не успел, и в империи началась эпоха беззаконных дворцовых переворотов.
На другой день после смерти Алексея Петровича была годовщина Полтавской виктории. Ее отмечали, как прежде, гуляньем, пиром и фейерверком. Наутро тело царевича было выставлено в церкви Святой Троицы на три дня для публичного прощания. А днем позже состоялся новый праздник. Плейер рассказывает:
В воскресенье 10-го праздновались именины царя и в полдень в царском летнем доме состоялась трапеза, откуда все гости направлялись на верфь в Адмиралтейство. Здесь стоял 94-пушечный корабль (только что построенный якобы по чертежам самого царя), который вечером был спущен на воду. Много ели и пили. Ночью на воде и на берегу представляли всевозможный фейерверк, веселье длилось вплоть до 2 часов ночи.
Используя эту возможность, иностранные министры интересовались тем, будет ли объявлен траур по случаю смерти принца. Однако им отвечали, что никакого траура не будет, потому что принц умер как преступник.
На отпевании присутствовали царь, царица и все придворные чины, н иностранных дипломатов не приглашали. Вебер, разузнав подробности, сообщал:
Присутствовавшие на похоронах уверяли, что его величество, провожая тело сына в церковь, горько плакал и что священник для подобной речи своей, взял текстом слова Давида: "Ах, Авессалом, сын мой, Авессалом".
Это плач царя Давида по восставшему против него сыну:
И обратилась победа того дня в плач для всего народа; ибо народ услышал в тот день и говорил, что царь скорбит о своем сыне. И входил тогда народ в город украдкою, как крадутся люди стыдящиеся, которые во время сражения обратились в бегство. А царь закрыл лице свое и громко взывал: сын мой Авессалом! Авессалом, сын мой, сын мой! (2 Цар., 19:2-4)