Александр Генис: Генри Джеймс, как считает традиция, лучший стилист в англоязычной прозе чуть ли не всех времен. Сложная, витиеватая, трудно переводимая, чрезвычайно изысканная, безмерно отточенная и безумно плотная, она привлекает знатоков и отпугивает читателей. Эта неоднозначная репутация преследовала писателя и при жизни. Об этом, в частности, свидетельствует его автобиография, которую нашим слушателям и читателям представит ведущая КО АЧ Марина Ефимова.
Генри Джеймс
Марина Ефимова: «Автобиография» великого американского писателя Генри Джеймса (автора романов «Портрет леди», «Европейцы», «Площадь Вашингтона», «Крылья голубки» и «Золотая чаша») является переизданием книги 1998 г. - с добавлениями. Основное содержание книги – две автобиографические работы, написанные Джеймсом одна за три, другая за два года до смерти: «Маленький мальчик и другие» (в 1913 г.) и «Записки сына и брата» (в 1914-м). Самое краткое впечатление от обеих работ сформулировала литературовед Фрэнсис Уилсон в предисловии к книге: «Джеймс, – пишет она, - единственный писатель, который в автобиографии стремился не найти себя, а потерять».
Воспоминания «Маленький мальчик и другие» воспроизводят детство писателя в Нью-Йорке и в Олбани и ранние впечатления от путешествий с семьёй в Англию и Францию. Однако не стоит ждать информации о семье или последовательных описаний. Эссеист Адам Гопник пишет в своей рецензии в Нью-Йоркере:
Диктор: «Где бы мы географически и хронологически ни оказывались, читая «Автобиографию» Генри Джеймса, мы всегда находимся в одном месте – в голове Генри, которого волнует не ход событий, а ностальгия по ярким, утраченным впечатлениям. В этой книге целые годы исчезают без всякого следа, а один прекрасный день в музее «P.T. Barnum American Museum» занимает страницы и страницы».
Марина Ефимова: Рецензент канадского изд-ва Gibson Books пишет в интернетной заметке «Маленький мальчик и другие. Мемуары Генри Джеймса»:
Диктор: «Для детей в семье Джеймсов жизнь, наверное, была невыносимо одинокой, когда они с отцом – страстным охотником за всякой «культур-мультур», - топтались по Европе, где, будучи «сливками общества», вечно оказывались аутсайдерами в этом обществе. И маленький Генри находил свою среду только в культуре. Не поэтому ли в своих воспоминаниях Джеймс почти не пишет о матери, о братьях и сестре, но с расточительной щедростью описывает культурные развлечения и театральные представления тех дней?»
Марина Ефимова: Грубые спецэффекты в тогдашней постановке «Хижины дяди Тома» (громкий хруст льда в сцене, когда Элиза бежит с ребенком через реку) ничуть не уменьшили незабываемого впечатления от спектакля. Однако даже детская память Генри Джеймса уже обладала писательской безжалостностью. Вот, например, оценка тогдашнего актера и менеджера Чарльза Кина: «Ни один актер, так мало одарённый от природы, - пишет Джеймс, - не добился так многого одной лишь холодной яростью старания». Вот описание леди Макбет в исполнении жены Кина: «Закованная в кринолин горбоносая фигура внушительной окружности - в архаичном, странно безвкусном облачении».
Воспоминаниям Джеймса, особенно книге «Маленький мальчик и другие», в большой степени добавляют обаяния картины Нью-Йорка середины 19 века. Рецензент-нью-йоркец Адам Гопник был особенно ими задет:
Диктор: «Читая Джеймса, вы находитесь одновременно и в тогдашнем Нью-Йорке, и в нынешнем, и это двойное вИдение доставляет вам наслаждение на каждой странице. Ничего не может быть обаятельней, чем Джеймс, со всей мощью его наблюдательности описывающий простые развлечения вроде бруклинского Хрустального дворца или Музея Барнума. Ведь, ещё почти ничего не было из того, чем теперь богат культурный Нью-Йорк: ни музея Метрополитен, ни Фрика, ни библиотеки и музея Моргана, и работа посредственного скандинавского скульптора Торвальдсена «Христос и его ученики» была сильнейшим эстетическим восторгом маленького Генри».
Марина Ефимова: В любом случае, в воспоминаниях Генри Джеймса важны не объекты описания (здания, скульптуры, спектакли), а их ярчайшее восприятие автором. Джеймс пишет:
Диктор: «При всей нашей интеллектуальной ироничности, мы были способны на восторг, благоговение и на эстетические приключения. И это было смелым началом формирования сознания (которое превращается в ничто, если не сохраняет эту плодотворную смесь) и любознательности (которая превращается в ничто, если устаёт)».
Марина Ефимова: Прежде чем говорить о второй книге воспоминаний - «Записки сына и брата» - надо вспомнить человека, которому посвящена эта книга, – старшего брата Генри Уильяма (умершего в 1910 г). Он был философом, психологом, профессором Гарварда, учителем Теодора Рузвельта, Джорджа Сантаяны, Гертруды Стайн и Уолтера Липпмана. Он был чуть ли не первым интеллектуалом в Америке, проповедовавшим не с церковной, а с профессорской кафедры. Его главная книга - «Разнообразие религиозного опыта» - стала настольной книгой тогдашних интеллектуалов.
В момент публикации «Записок сына и брата» - в 1914 году (когда все романы Генри Джеймса были давно опубликованы) писатель, живший в Лондоне, считался в Америке просто одним из репатриантов артистического мира, растерявшим литературный талант в дебрях запятых, скобок и сносок. Обсуждали лишь его провал 1895 г., когда после премьеры пьесы «Гай Домвилл» разъяренный актер вытащил его на сцену - под улюлюканье лондонской публики. А Уильям Джеймс считался в это время в Америке одним из ведущих мыслителей 19-го века и «отцом американской психологии». И его брат Генри искренне разделял это мнение:
Диктор: «Мое представление о брате, уже заняшем место в мире, на которое я не могу даже претендовать, началось задолго до того, как я мог это сформулировать, с того (типичного) момента, когда меня, упирающегося и вопящего, пытались затащить в школу, где он уже достойно начал свой путь».
Марина Ефимова: В то время как Уильям с детства – по воле отца, по долгу первородства, по свойствам своей натуры - был призван учиться, копить знания, идти дальше, Генри имел возможность пассивно наблюдать, замечать, пробовать. Судьба писателя, - считал он, - «увидеть, услышать, прочувствовать каждый момент бытия, но при этом испытывать чувства, скорей, безмятежные, чем защитно-агрессивные».
Воспоминания о брате носят не прямой и конкретный, а опосредованный, «джеймсовский» характер. «Генри, - пишет Адам Гопник, - рассказывает нам о своем восприятии мира, претендуя на то (не знаю, насколько чистосердечно), что объект его воспоминаний - путь старшего брата к вершинам образованности и мудрости» (конец цитаты). Сам Генри Джеймс пишет о цели своих мемуаров о брате слишком поэтично и, возможно, лукаво, чтобы понять его истинные мотивы:
Диктор: «Постучать в дверь прошлого, увидеть, как она широко открывается и как там, внутри, мир начинает кружить, компоноваться вокруг главный фигуры и сам себя оживленно и энергично населять людьми»
Марина Ефимова: В отношении Генри Джеймса к брату чувствуется скрытая, но заметная сила противостояния – противостояния между убеждениями учёного и духовным опытом писателя. Выражается это несогласие не прямой критикой, но демонстрацией своего художественного принципа и способа восприятия мира. «Генри Джеймс, - пишет в своей статье Адам Гопник, - хочет подорвать научные претензии тех интеллектуалов, кто, как его брат, думают, что человеческая психология должна быть наукой, а не загадочным, распускающимся, как цветок, искусством, рождённым духовным опытом».
Трудно сказать, чья профессиональная репутация сейчас выше – Уильяма Джеймса или Генри Джеймса, но кого лучше помнят и чаще читают – сказать нетрудно. И даже те, кто не читает романы Генри Джеймса от испуга перед их классическими размерами, безусловно видели фильмы «Портрет леди», «Крылья голубки» и «Золотая чаша» - с лучшими британскими и американскими актёрами.