Было жарко. Невыносимо жарко. Табло Киевского вокзала показывало +36 в тени. Обливаясь потом, высунув языки и благодаря бога, что с нами нет нашей собаки, мы доплелись до своего вагона №3 поезда Москва – Киев.
– Ну ничего, – попытался подбодрить меня муж, одновременно передавая билеты проводнице. Сейчас поедем, с кондиционером полегче будет.
– Не будет, – грустно сказала проводница. – Нету кондиционера. Сломан.
– ?!!? А вентилятор? Вентилятор какой-то есть?
– Вентилятора нет. Потому что вагон кондиционированный. Зачем вентилятор в кондиционированном вагоне? – она даже удивилась такому дурацкому предположению.
– А как же в нем ехать?! Немедленно пересаживайте нас в другой вагон!
– А это к начальнику поезда, – охотно посоветовала проводница. – Начальник в девятом.
Поезд-душегуб
До отхода оставалось минут 20. В расплавленном вагоне все равно находиться было невозможно. Мы было в него сунулись, но выскочили как ошпаренные в буквальном смысле. И тогда я понеслась по платформе к штабному вагону.
– Мы вас никуда переселить не можем, потому что в поезде нет мест. Это раз, – твердо сказал начальник по имени Игорь Викторович Коршунов, как значилось на его бейджике. – Во-вторых, кондиционеры не работают по всему поезду. Их не заправили хладагентом.
Начальник поезда
– Кто не заправил?!
– Киев. Киев не заправляет. Мы жалуемся, они не заправляют. Поедем – откроете окна – станет легче.
– Но это же все равно ужас! В вагоне градусов 40!
– Ужас, – легко согласился начальник. – Не нравится – пишите жалобу, – привычно предложил он и широким жестом пригласил меня в свою невыносимо душную каморку, где я прилежно накатала бессмысленную жалобу в бессмысленную желтую амбарную книгу, в которой были похоронены еще десятки других бессмысленных жалоб. Какой смысл они имели для предстоящего нам путешествия в духовом шкафу? Никакого.
Закончив писать, я еще раз взглянула на свое странное творение, совершенно очевидно что адресованное на деревню дедушке, и спросила: а куда оно пойдет из этой книги? А хотя бы какой номер у моей жалобы?
– Пойдет начальству. Номер – без номера. Вы же видите, у вашей жалобы нет никакого номера. Напишите: б/н. Без номера.
Я дисциплинированно написала б/н, еще раз с сомнением покосилась на этот лист в желтой книге, потом зачем-то его сфотографировала, потом бессильно пригрозила, что поезд тронется и я пройдусь, посмотрю, что происходит в других вагонах.
– Можно подумать, когда мы тронемся, появится хладагент, – попытался образумить меня начальник.
– Мало ли. Вдруг местами он не исчезал, – отбрила я и поплелась в свой вагон.
Проводница уже готовилась закрывать двери.
– Ну что он вам сказал?
– Он сказал, откроем окна – будет полегче.
Так и ездим. Люди страдают. Жалуются. А начальство говорит – нечем заправлять
– Это ему будет полегче, – вздохнула проводница. – У него старый вагон, у него окна в купе открываются.
– А у нас?!!!
– А у нас не открываются. У нас вагон кондиционированный. В купе вообще не открываются, а в коридоре совсем чуть-чуть и то не все.
– И как же вы ездите?!
– А так и ездим. Люди страдают. Жалуются. А начальство говорит – нечем заправлять. У нас часть вагонов заправляется газом, часть фреоном. Наш – газом. Но у них ни того и ни другого.
Выслушав эту лекцию по кондиционированию составов дальнего следования, мы, наконец, решились проследовать в свое купе.
И вот тут мы поняли, что такое настоящий ад, настоящие пытки, настоящее душегубство. Мы протискивались к себе сквозь массу пассажиров, которая группками облепляла щелки в коридорных окнах и жадно пыталась дышать. Мужики скидывали майки и лепились к щелкам в одних трусах. Периодически они бегали в туалет, чтобы плеснуть на себя противной теплой воды из-под крана и нестись обратно к щелке. В нашем купе картина была самая страшная. У нас мало того что было задраено окно в самом купе, у нас было задраено окно напротив, в коридоре, то есть ближайшая к нам щелка с горячим, но все ж таки воздухом, была по диагонали от нас, и вся она была забита телами наших соседей. То есть было понятно, что ночь всему вагону предстоит провести на ногах у этих щелок, но нам даже и стоять было негде.
И тогда я пошла к проводнице и сказала: ведите начальника поезда в наше купе. Я запру его там и засеку, сколько он продержится. Она пообещала, что приведет. Но больше мы не могли ждать ни минуты. Надо было что-то делать. Надо было бороться за жизнь. И мы пошли по составу. Мы решили исследовать, что происходит в других вагонах этого поезда-душегуба.
"Нам лишь бы дышать"
Заберите! Заберите нас к себе! Мы не можем! Мы страдаем!
Все дальнейшее немного напоминало какой-то фантастический роман. Какое-то замятинское "Мы", когда ты был уверен, что там, за стеной, другие живут в такой же тюрьме, а они живут совершенно по-другому. Следующий за нашим вагон был плацкартный. Он был очень старым и страшным. Но люди там не распластывались вдоль окон, люди спокойно сидели на своих полках и дышали воздухом. Не кондиционированным, но очевидно вентилированным. А следующий за ним вагон был опять купейный, как наш. И тут мы узнали, что такое рай. В пустом коридоре царила самая что ни на есть кондиционированная прохлада. Мало того. За приоткрытыми дверями купе мы видели очевидно свободные полки!! То есть уже было совершенно понятно, что начальник поезда подло обманул нас дважды. И с местами, которых якобы не было, и с кондиционерами, для которых якобы тотально не было хладагента. Мы своей шкурой чувствовали, что он существует.
И тогда мы рванули к проводникам этого сказочного вагона.
– Заберите! Заберите нас к себе! Мы не можем! Мы страдаем!
– Но у нас только верхние полки.
– Что вы! Мы согласны! Нам лишь бы дышать!
Проводники – женщина в форме и мужчина в красной рубашке – переглянулись и неожиданно легко согласились:
– Забирайте вещи, забирайте билеты и приходите.
Мы вернулись в свой вагон. Теперь это было обратное путешествие из рая в ад. Голые, потные, задыхающиеся люди в нашем вагоне по прежнему заполняли собой весь коридор. Я с трудом протиснулась между ними к проводникам, чтобы забрать билеты. Потом мы пошли за чемоданом в свое купе и увидели, что наша полная немолодая соседка, задыхаясь, полулежит на моей нижней полке, а ее сын обмахивает ее полотенцем.
– Что-то нашли? – спросила она нас, приоткрыв глаза.
– Да, – мы боялись рассказывать подробности, чтобы не спугнуть удачу.
– Хорошо. – Она снова откинулась на спину и закрыла глаза. Очевидно, что у нее не было сил на подвиги с неясным исходом.
Мы распрощались с этими людьми, смирившимися со своей судьбой, и поперлись со всем своим скарбом в волшебный пятый вагон, где нас ждал большой и неприятный сюрприз.
Штабной вагон. Снежинка - знак кондиционера, который должен работать. Но не работает
Битва за полку
Уже на самых подходах, практически в тамбуре, как пограничник на защите рубежей своей родины, нас встретил проводник в красной рубашке. Он раскинул руки и воскликнул:
– Не пущу! Я не пущу вас в свой вагон!
– Чего-чего?! – я изумилась, но не растерялась и стала напирать на него всем своим чемоданом.
– Не пущу. Пассажиры против.
– Какие еще пассажиры?! Покажите мне этих пассажиров! – я методично подталкивала его своим чемоданам к дверям купе, в которое он обещал поселить нас каких-то 15 минут назад.
– Вот эти, – сказал проводник, которому больше некуда было деваться, ибо мы уже стояли перед распахнутой дверью купе.
Вы действительно выкупили все купе?
В купе сидела пара. Слева немолодая женщина с планшетом в руках. Не поднимая головы, она тыкала пальцем в картинки компьютерной игры. Справа сидел дядька, всей растительностью своей головы напоминающий священника.
– Эти? – удивилась я. – Скажите, это вы против? Вы против того, чтобы в это купе пересели люди из другого вагона? В котором нет воздуха, в котором адская жара? Которые страдают?
Пара повела себя как глухонемая. Тетка не подняла головы, дядька не развернулся от окна.
– Да! Они против! – базарно отчитался за них проводник.
– Но почему они сами об этом не скажут? Почему они молчат? Скажите, вы против? – продолжала я терзать молчунов.
Тетка с опущенной головой продолжала тыкать в экран. Дядька сидел не шевелясь.
– Вообще они не говорят, что они против, – констатировала я. – И кстати, почему бы им быть против?
– Потому что они выкупили эти места! – вдруг выпалил проводник.
– Что?! – я прямо офигела. – У них были билеты на все четыре полки?!
– Нет, – продолжал завираться проводник,– они выкупили их сейчас, в дороге!
– Скажите, – сделала я еще одну попытку обратиться к молчаливой композиции, – вы действительно выкупили все купе?
Тетка еще интенсивнее завозила пальцами по экрану. Дядька еще крепче стиснул челюсти под окладистой бородой. Здесь надо отметить ту деталь, что по ходу всего этого презанятнейшего общения проводник то и дело пытался задергивать двери заветного купе, пряча от меня немых участников сцены, а я все время ее распахивала, силясь добиться от них хоть каких-то реплик.
– Они выкупили, выкупили! И они против! – орал проводник.
– Они не выкупили, – орала я в ответ, – вы хотите продать эти места по дороге!
– Приходите ночью из своего вагона и проверяйте – они будут пустыми! – орал проводник.
Ха-ха-ха. Это самое нелепое, что он мог сказать. Выкурить меня обратно в старый вагон не смог бы сам Господь Бог. Я всерьез готовилась ночевать на своем чемодане в этом кондиционированном коридоре.
И тут к нам подошел какой-то человек из поездной бригады с жетоном на рубашке.
– Скажите, пожалуйста, можно ли как-то проверить, выкуплены эти места или нет? – обратилась я к нему.
– Наверное, можно, – неопределенно сказал человек, и они вдвоем с проводником ушли о чем-то совещаться в служебное купе.
Доступ к заветной паре оказался полностью открыт. Теперь, когда за них больше не мог говорить проводник, деваться им было некуда. Я вошла в купе, села напротив женщины и внятно спросила:
– Простите, вы говорите по-русски?
– Да. – Женщина наконец подняла голову. – Но у меня болит горло.
– Скажите, – я продолжила, – какое у вас место?
– Это, – женщина указала на свою полку.
– И все?
– И все.
– А у вас?
– Это, – мужчина с бородой показал на ту полку, на которой сидел.
– И все?
– И все.
– Вот, – торжествующе объявила я проводнику, который уже примчался назад, но не успел отсечь меня от своей преданной группы поддержки. – Вы наврали.
– Эти места мы держим для таможни! – проводник выдвинул новую легенду, но по его виду уже было понятно, что он идет на попятный. Было видно, что что-то чудесным образом изменилось за те пять минут, которые мы с ним провели в разлуке. Он как-то помягчел, он больше не орал. – А зачем вы написали жалобу? – вдруг сказал он мне. – Мы бы прекрасно обо всем договорились.
И тут я ужасно удивилась. Вдруг оказалось, что с виду бессмысленная желтая амбарная книга в этом мире все ж таки имеет какой-то смысл.
Он носил нам чай, отказывался от денег за этот чай и даже спрашивал, не холодно ли нам
– Я вообще писала жалобу до того, как тронулся поезд и до того, как мы с вами познакомились, – уточняла я в спину проводника, который уже сам, своими руками вовсю тащил наш чемодан к дверям другого купе, в которое он намеревался нас поселить! У него вообще, как выяснилось, было много свободных полок. На эти полки можно было бы разложить еще с десяток пассажиров нашего пыточного вагона, если бы они догадались хоть как-то побороться за свои права.
– Вот! Располагайтесь! – проводник распахнул двери купе, сам закинул наш чемодан наверх и с этой минуты и до последней был с нами бесконечно любезен, он носил нам чай, отказывался (!) от денег за этот чай и даже спрашивал нас, не холодно ли нам, не приглушить ли кондиционер (что, конечно, вызывало наш здоровый смех).
Мы терпим и копим. Зато накаливаем столько, что это прорывается в революцию
Пассажирам этого купе, конечно, было интересно, что за люди свалились на них посреди дороги, поэтому я чувствовала себя радисткой Кэт, которая все рассказывала и рассказывала Штирлицу подробности своей кошмарной эпопеи, завершившейся невероятным случаем, "который известен каждому разведчику и который бывает раз в жизни". Я рассказывала и дышала, дышала и рассказывала, и мы все время представляли себе наших бывших соседей, которым предстояло провести всю ночь в 40-градусном мареве, и я толкала своим новым соседям, которые оба были из Киева и которые поражались, почему весь наш вагон не поднялся, не возопил, не вызвал начальство, не написал коллективную жалобу, я толкала им свою любимую теорию о том отличии русских от украинцев, что мы орем, когда нарушаются наши бытовые права, наше право на комфорт, а они, украинцы, в аналогичных ситуациях молчат и терпят, зато когда нарушаются их гражданские права, они бах – и сразу на майдан, на революцию.
– Мы терпеливее вас на самом деле, – сказала женщина, – мы терпим и копим. Зато накаливаем столько, что это прорывается в революцию.
– Ну да. А мы не успеваем накопить, растрачиваем на дальних рубежах, на кондиционеры, поэтому у нас нет революций, – подхватила я.
Потом мы еще долго болтали с этими прекрасными людьми, но я все время возвращалась мыслями к тем, первым, которые молча соучаствовали в том, чтобы не пускать нас в вагон, не спасать из нашего ада, которые согласились даже с тем, что проводник свалил на них это фашистское решение! Я придумала, что зайду к ним утром и скажу, может быть, дешевую, но эффектную фразу:
– А когда при вас будут убивать ваших родственников, вы тоже будете молчать?!
Так вы все-таки батюшка?! И вам не стыдно?
Это несопоставимые, конечно, вещи, но их молчаливое участие в безобразном и главное никаких выгод не сулящем им лично обмане было такой аномалией с точки зрения поведенческих реакций, что, может, и не таким уж недопустимым было это сравнение.
Утром, когда мы с чемоданом шли по проходу, чтобы выйти в Киеве, я засунула нос в это купе. Женщины в нем уже не было. Зато был мужчина. В рясе!
– Батюшки! Так вы все-таки батюшка?! – воскликнула я. – И вам не стыдно? А когда будут убивать ваших родственников, вы тоже будете молчать?! – удовлетворенно выпалила я свою домашнюю заготовку.
Батюшка зыркнул на меня и злобно огрызнулся. Я даже не расслышала, что он сказал. Он огрызнулся и продолжил возиться со своими баулами.
А я вышла из вагона и дождалась, когда он выйдет, чтобы его сфотографировать. Мне кажется, это тот случай, когда прихожане должны знать, что к этому батюшке нельзя ни под каким видом. Этот батюшка сдаст, продаст, соврет – недорого возьмет. И еще мне жалко тех безвинных пассажиров, которые будут продолжать садиться в этот поезд и в этот вагон и вдряпываться в нечеловеческие страдания, потому что другие пассажиры, которые сами эти страдания испытали, потом, выйдя на своей станции, палец о палец не ударят, чтобы наказать садистов, которые устроили им натуральную пытку. Этот поезд был каким-то завершенным, законченным образом мира, в котором мы живем: лживый начальник, лживый подчиненный, лживый батюшка и покорная людская масса. Совершенно этот мир оказывается наднациональным, никак не обозначишь его русским, украинским и т. п. Пока вот так, пока мы все варимся в этом.