В социальных сетях, особенно в "Фейсбуке", усиливается цензура, пользователей банят на разные сроки за неподобающие, по мнению администрации, картинки, политические высказывания, "неполиткорректные" слова. Живущий в Нью-Йорке поэт и художник Ярослав Могутин обратился к главе компании Facebook Марку Цукербергу с открытым письмом, в котором он говорит об опасности, которую представляет эта тактика для свободы слова и самовыражения. Письмо опубликовано на влиятельном сайте The Huffington Post. У Ярослава Могутина большой опыт противостояния цензуре в России. Он вынужден был уехать в 1995 году, после того как из-за его статей были возбуждены уголовные дела, получил политическое убежище в США и американское гражданство.
Мы встретились в Праге, куда Ярослав Могутин приехал на открытие своей выставки "Потерянные мальчики: Из России с любовью". Цикл крупноформатных портретов, сделанных в Москве в начале нового века, представлен в необычной галерее под открытым небом, на набережной Капитана Яроша, под парком Летна, где до 1962 года высился памятник Сталину, а теперь стоит огромный метроном. В этом парке 13 августа завершился пражский гей-прайд, гостем которого и был Ярослав Могутин, первый человек в постсоветской России, который – еще в 1994 году – пытался зарегистрировать в ЗАГСе однополый брак.
– Можно представить такую выставку в другом городе – скажем, Нью-Йорке?
– Сложно было бы представить в Нью-Йорке и других столицах. Прага – перекресток между Западом и Востоком, идеальная столица в географическом, политическом, культурном и метафизическом смысле. Когда мне предложили сделать этот проект, сначала я не совсем понял, какого масштаба и в каком месте это будет. Я думал, что повесят какие-то постеры на стене. Когда мне сказали, что они четыре с лишним метра, и мы стали делать выборку работ для выставки, я понял, что это что-то особое и грандиозное. Я свои работы в таком масштабе никогда не видел, особенно на улице, на такой оживленной набережной. Их можно увидеть с другого берега реки. Это такой размах, к которому стремится каждый художник, даже если не хочет в этом признаться. Это очень приятно и неожиданно. Надеюсь, что Праге это понравилось так же, как мне.
Четырехметровые работы на пражской набережной Капитана Яроша
– И тень Сталина, который незримо там присутствует, нависает над этими работами...
Кто-то может даже интерпретировать эту выставку как пророссийскую пропаганду, если они не знают моего прошлого и жестокого романа с Россией
– Удивительно, что они сделали выборку работ, где Россия представлена с разных сторон, не только как агрессор и оккупант. Есть и довольно яркие позитивные образы подрастающего поколения. Несколько моих друзей отметили, что удивительно по чешским меркам в таком оживленном месте увидеть работы, показывающие Россию как страну контрастов. Там есть малолетние хастлеры и удолбанные рэйверы, но в то же время и суворовцы, которые выглядят вполне оптимистично. Кто-то может даже интерпретировать эту выставку как пророссийскую пропаганду, если они не знают моего прошлого и жестокого романа с Россией. Мне нравится, что подборка именно такая – неоднозначная и неодномерная. Потому что Россия обычно представляется в западных СМИ как "империя зла". Точно так же, как во время холодной войны представляли Америку у нас в совке – сплошной негативный поток.
Из цикла "Потерянные мальчики"
– Непросто сказать что-то позитивное о нынешней России.
– Я думаю, многие ваши слушатели знают о моих антипутинских взглядах и о том, что меня выгнали из России из-за моих публикаций. Но в этой выставке я хотел показать, что у меня неоднозначное отношение к России. Подростки, которых я фотографировал 20 лет назад, – это разные архетипы путинского поколения, которое рано или поздно возьмет власть в свои руки. Для меня это было племя младое, незнакомое, и было интересно, как это все здесь будет представлено и воспринято. Там есть позитивные и серьезные портреты, есть портреты более легкомысленного характера. Идея выставки – представить российское будущее с разных сторон.
– Некоторые уже получили власть, они теперь взрослые.
– Некоторые выросли из суворовцев в суровых мракобесов.
– Ты следишь за судьбой своих моделей?
– Я знаю, что по крайней мере двое превратились в настоящих монстров. Это было немного шокирующе – как они сейчас выглядят, как одеваются и с кем общаются.
– В 90-е годы, когда ты уже жил в Нью-Йорке, ты интересовался русской сценой, выставлялся в московских галереях. Но потом тебе это надоело, и ты перестал ездить в Россию. С чем был связан этот перелом – с политикой или просто с тем, что твоя жизнь изменилась?
Если мы будем протестовать и бунтовать против этого засилья мракобесов и средневековой полиции нравов, мы все от этого выиграем
– С одной стороны, мне, конечно, небезразлично, что там происходит. С другой стороны, я чувствую, что я сейчас уже живу вторую или третью жизнь, которая никакого отношения к России не имеет. Как человек русского происхождения, я испытываю двоякие чувства по отношению к тому, что там сейчас происходит. Конечно, политическая атмосфера далеко не самая благоприятная для того творчества, которым я занимаюсь, – это главная причина. Другая причина в том, что, хотя последние мои визиты в Россию были очень плодотворными в плане моей работы как фотографа, я не вижу особой аудитории для моего визуального искусства в современной России.
Из цикла "Потерянные мальчики"
– Когда ты в последний раз приезжал в Москву?
– 12 лет назад. У меня была ретроспектива в Музее современного искусства, выставка совместно с Брайаном Кенни под названием "Wigger – Белый негр". Это было во время первого московского биеннале в январе 2005 года.
– Ты не хочешь больше показывать свои работы в России?
Я не хочу поддерживать путинский режим ни в какой форме
– Мне гораздо интереснее открывать новые территории, культуры и цивилизации, представлять мои работы тем, кому они по-настоящему интересны. Я не ощущаю особого интереса со стороны российской публики. По-прежнему меня кто-то знает как журналиста, поэта, хулигана, скандалиста, но я не думаю, что многие всерьез воспринимают мое визуальное искусство. Но главная причина – это то, что я не хочу поддерживать путинский режим ни в какой форме. Выставляться сейчас там после принятия драконовского запрета на так называемую "гей-пропаганду" – это была бы игра в их ворота. Зачем мне это нужно? Я не вижу смысла, мои принципы мне этого не позволяют.
– Ты был гостем Prague Pride week, парад шел мимо твоей выставки на набережной. Какие у тебя впечатления от чешской гей-сцены, от парада?
– Удивительным образом организаторы из гей-прайда даже не встретили меня, и я не знаю, как они выглядят, как одеваются и с кем общаются. Я был на параде, всячески его документировал. Посидел с моими пражскими друзьями в ВИП-палатке с бесплатным баром. Это, пожалуй, единственное, чем я обязан гей-прайду, за исключением того, что они заплатили за мои билеты. Это юдоль печали.
– Мы в постсоветской стране, где прайд проходит всего несколько лет. Конечно, нельзя сравнивать с Советским Союзом: Чехословакия в этом отношении была либеральной и в коммунистические времена, но сейчас тут проблемы с гомофобией решены идеальным образом. Наверняка ты заметил контраст с тем, что происходит в России.
Если бы я писал и публиковал в путинской России то, что я писал и публиковал в времена Ельцина, меня бы просто убили
– Невероятно толерантная страна, невероятно толерантная культура. Две или три работы, выбранные для выставки, невозможно было бы представить на улицах Нью-Йорка или Лондона. Я человек такого склада, что мне всегда интересно открывать новые зоны, новые территории. Что касается пражской гей-сцены, у меня ностальгические чувства, потому что это напоминает мне совок до моего отъезда конца 80-х – начала 90-х. Совок, смешанный с зоопарком и с элементами кабаре времен Веймарской Германии.
– Начало 90-х в России – совсем не худшее время, как мы сейчас понимаем.
– Это было время эйфории, безнаказанности, время предвкушения чего-то грандиозного, что никогда не наступило, но в то же время это было время настоящей свободы. Если бы я писал и публиковал в путинской России то, что я писал и публиковал в времена Ельцина, я думаю, меня бы просто убили где-нибудь в подворотне, как это обычно делают с другими журналистами в последние годы.
– Но и тогда у тебя были проблемы. Ты уехал и получил политическое убежище в ельцинские годы. Напомнишь, почему это произошло и почему ты тогда решил уехать?
Бессмысленные уголовные дела отравили последние три года моей жизни в России
– Было несколько публикаций, за которые меня пытались судить по обвинению в разжигании национальной, религиозной розни, а также пропаганде психических расстройств, жестокого насилия и сексуальных извращений. Как будто бы из Оруэлла пришедшие характеристики моего творчества, которые я до сих пор упоминаю в саркастическом виде в интервью и публикациях. Эти бессмысленные уголовные дела отравили последние три года моей жизни в России. Мой адвокат Генрих Падва говорил, что у меня есть выбор: или уезжать, или жить в постоянном страхе очередного ареста, допроса и тюрьмы. Я два года не мог получить загранпаспорт и должен был подписать подписку о невыезде за пределы Москвы, потому что постоянно находился под уголовным следствием. Несмотря на протесты правозащитных организаций, они продолжали меня травить, и я решил, что лучше уехать, потому что не хотелось терять лучшие годы жизни на борьбу с этими у**ками.
– То, что сейчас происходит на каждом шагу, ты испытал во времена, которые кажутся свободными и идеальными…
Я – живой пример того, что в России всегда были притеснения, были гонения, была цензура
– Это странно, потому что это был период лучших отношений между Россией и США, Ельцин фактически был марионеткой Билла Клинтона. Может быть, этим и объяснялась такая видимость свободы нравов, видимость свободы прессы. Я говорю "видимость", потому что я – живой пример того, что были притеснения, были гонения, была цензура, всегда это существовало в России. Но то, что сейчас происходит в России, несравнимо превосходит проблемы со свободой слова и правами человека, которые существовали до моего отъезда. Я в последний раз приезжал в Россию, когда еще Путин не был таким состоявшимся монстром, но уже закручивали гайки, а художники и писатели, которых я знал до отъезда, либо умерли (некоторые при загадочных обстоятельствах), или сбежали на Запад. Опять-таки кто хочет терять время и энергию на борьбу с этими недоумками?
Из цикла "Потерянные мальчики"
– Чувствуешь ли ты сегодня себя полноценным американцем?
– Америка сейчас в таком застое, безверье, в подвешенном состоянии. То, что сейчас там происходит в политическом смысле, напоминает мне Советский Союз в период полного распада и разложения. Никто не знает, что произойдет с этими выборами, потому что мы выбираем между плохим и очень плохим, между коррупцией и еще худшей коррупцией. У меня уже давно нет никаких иллюзий по поводу Америки. Живя там уже больше 20 лет, я по-прежнему испытываю цензуру буквально на постоянной основе. Сейчас я пытаюсь организовать кампанию против цензуры в социальных сетях, потому что это стало таким массовым явлением, что практически все мои друзья-художники, которые представляют квир-сообщество или занимаются искусством, которое отражает реальность ЛГБТ-жизни, находятся под атакой интернет-цензоров.
– Это парадокс. Со стороны кажется, что ЛГБТ-сообщество достигло значительных успехов и выступать против него мало кто решится.
Исчезает то, что нас делало уникальными, отличными от большинства и той гетеронормы, которая превалирует в масскультуре
– Конечно, нельзя забывать о тех достижениях, которые ЛГБТ-сообщество совершило за последние 40 лет. Но то, что сейчас происходит в Америке, на мой взгляд, это невероятный откат в прошлое в плане цензуры, свободы слова и печати. Я это знаю и как журналист, и как художник, и как активист. Я всегда протестовал против того, чтобы меня называли гей-активистом, но то, чем я занимаюсь, идет против того мейнстрима, который навязывается как гей-норма. То, что происходит сейчас в американской поп-культуре, в печати, в прессе, на телевидении, – это пропаганда ассимиляции, пропаганда бездумного поклонения материальным ценностям, полная коммерциализация, полное отсутствие какого бы то ни было интереса к истокам этого движения. А эти истоки всегда были в бунтарстве, в противостоянии нормальности, в противостоянии ассимиляции. То, что сейчас происходит с гей-сообществом, – это очень печальная история, потому что исчезает то, что нас делало уникальными, отличными от большинства и той гетеронормы, которая превалирует в масскультуре. То, чем я занимаюсь, идет настолько наперекор всем этим вещам, что я понимаю, почему они меня цензурируют. Но в то же время меня это возмущает, потому что это противоречит тем идеалам, которые я себе представлял, когда я туда переехал два десятилетия назад. С тех пор как я стал гражданином США, у меня появилась возможность критиковать Америку и американскую культуру в том же масштабе и с той же яростью, с которой я когда-то атаковал русский официоз, русский мейнстрим. Потому что, если бы у меня не было американского паспорта, вряд ли у меня была бы моральная почва для подобной критики, которой я сейчас занимаюсь открыто и без боязни, что у меня отберут грин-карту или выгонят из страны таким же образом, как меня выгнали из России.
– Знаю, что ты поддерживал Берни Сандерса, который мог бы стать кандидатом в президенты от Демократической партии. Почему он тебе симпатичен?
– Я думаю, что он радикальным способом изменил бы американскую политику. Это такой европейский политик, которого в американском ландшафте нельзя было представить до последних лет. Он смог гальванизировать молодежь, которая всегда считалась инертной, пассивной, политически незаинтересованной, и я надеялся, что это сможет изменить политическую ситуацию в лучшую сторону. Но он беззубо сложил свои челюсти…
– А что он должен был сделать?
– Многие, включая меня, восприняли это как предательство.
– То, что он призвал голосовать за Хиллари Клинтон?
– Он начинал с того, что говорил, что нет разницы между нею и Дональдом Трампом. У меня сохранилась газета с его митинга на Вашингтонской площади в Нью-Йорке, где черным по белому или даже красным по белому написано, что это две стороны той же самой медали. Так что я был очень разочарован. Но сейчас мы должны выбрать здравый смысл, и то, что он отступил в определенный момент, вполне оправданно и объяснимо. Но все равно непростительно.
Книга Ярослава Могутина "З0 интервью" (Лимбус-пресс, 2001)
– В России тебя знают в первую очередь как поэта, а как фотографа толком и не узнали. Твои стихи читают, много книг вышло на русском языке. Но ты давно не пишешь по-русски, и даже твой телефон не принимает русскоязычных сообщений. Каковы твои отношения с русским языком в 2016 году?
Цензура неприемлема, она вредит нам всем, угрожает основным конституционным свободам
– Эта поездка для меня была очень интересна, потому что я познакомился с группой русских и украинских подростков, которые меня вдохновили на то, чтобы начать снова писать по-русски после большого перерыва. 12 лет назад я перестал писать на русском после того, как вышла последняя книга моих стихов "Декларация Независимости" и мне присудили премию Андрея Белого. У меня был выбор: писать на иностранном языке, живя в эмиграции, быть широко известным в очень узких эмигрантских кругах, которые мне абсолютно чужды, или полностью перейти на английский, попытаться сделать что-то абсолютно новое и реализоваться в новом жанре, в новом языке, в новом контексте, в новом измерении. Был период, когда я отверг поэзию как жанр, после того как я опубликовал семь книг по-русски и переводил с английского. Просто мне стало тесно в рамках одного языка. В то же время я понял, что у меня есть возможность полностью изменить смысл и курс своей жизни, что я и сделал, став визуальным художником. При этом у меня абсолютно нет никаких иллюзий по поводу того, что меня примут и поймут в обозримом будущем мои соотечественники как нечто цельное и имеющее право на существование. Поэтому я сейчас продолжаю писать стихи по-английски, я выпустил недавно книгу переводов моих ранних текстов под названием Food Chain. Эта книга – коллективное усилие группы замечательных и терпеливых переводчиков, которые смогли перевести весь этот сленг. К сожалению, поэзия в переводе теряет половину смысла, поэтому я стал писать по-английски. Сейчас я работаю над двумя книгами на английском. Это сборник журналистики, в который войдут интервью, которые впервые были опубликованы по-русски в моей книге "30 интервью". Большинство из них никогда не были опубликованы в оригинале.
– С Алленом Гинзбергом?
– Аллен Гинзберг, Квентин Крисп, Ларри Кларк, Гас ван Сант, Брюс ЛяБрюс, Джо Даллесандро... Много интересных людей, которые гораздо более важны для американской культуры, чем для русской. Но это будут не только интервью, но и эссе и журналистика, в том числе недавнее письмо Марку Цукербергу по поводу цензуры в социальных сетях – это тоже войдет в сборник. В этом письме я детально описываю цензуру, которой я сам подвергался, которой подвергались мои друзья, включая писателя Денниса Купера. 14 лет его работы были уничтожены цензорами Гугла. Это детальное письмо, в котором я описываю, почему цензура неприемлема, почему она вредит нам всем, почему она угрожает основным конституционным свободам и почему мы все должны против нее бороться.
– Ответа нет?
Это полный абсурд – нельзя показывать кормящих женщин!
– Ответа нет, и по-прежнему цензурируют. Я думаю, мои дни на "Фейсбуке" подходят к концу. Может быть, это к лучшему. Я напомнил мистеру Марку Цукербергу о том, что произошло с MySpace, Blogspot и другими платформами, которые я раньше использовал. Они были забыты и брошены пользователями, потому что там не было свободы – ни творческой, ни свободы выражения, ни свободы высказываний. Это другая, скрытая форма гомофобии, которая сейчас существует в массовом масштабе. Мы должны об этом говорить серьезно, мы должны это изменить, пока еще не поздно.
Книга Food Chain, ITNA Press, 2014
– Дело не только в гомофобии, там всё хотят привести к какой-то непостижимой "норме". Банят за то, что употребляют неполиткорректные выражения, невозможно понять, что можно, а что нельзя…
Мир, в котором мы живем, угрюмый, гомофобный, расистский, ханжеский
– Они цензурируют работы классических живописцев периода Ренессанса, если там запечатлены обнаженные груди. Это полный абсурд – нельзя показывать кормящих женщин! Что вообще можно показывать? Я только что вернулся из Берлина, и меня поразило, насколько там люди в этом плане цивилизованные. Я был на нудистском пляже в окружении сексуально озабоченных геев, и при этом ходят семейные пары с детьми, все голые, и никто никого не насилует, не убивает, полиции никакой нет вообще. В Америке это было бы просто невозможно. Думаю, в России тоже. Мир, в котором мы живем, – это мир угрюмый, гомофобный, расистский, шовинистский, ханжеский, пуританский, викторианский и еще много негативных эпитетов, мы могли бы все интервью потратить на их перечисление. Поэтому, если мы что-то можем коллективно изменить к лучшему, если мы будем протестовать и бунтовать против этого засилья мракобесов и средневековой полиции нравов, мы все от этого выиграем. Может быть, за исключением Марка Цукерберга и других диктаторов, наживающихся на цензуре и мракобесии, которые они насаждают и пропагандируют.
– Ты упомянул, что снова стал писать стихи под влиянием встреч с тинейджерами из России и Украины. Прочитаешь новые тексты?
– По дороге из Берлина я впервые за много лет написал два текста и на русском, и на английском. Я начну с русского:
Время разбрасывать камни
И время их собирать
Время вытягивать пальцы
И их загибать
Время выдергивать руки
Время ноги ломать
Время хождений по мукам
Время ложиться спать
Время рыдать до рассвета
Время всех на х** послать
Время ласкать пистолеты
Время зачать и рожать
И другой текст на английском:
No power to nothing
No love no lust
No dust to ashes
No ashes to dust
No hell no heaven
No lost paradise
No escape from craving
No measure no size
Nothing will be remembered
No future no past
No one to dismember
No ballots to cast