Прага, район Дейвице, тихий зимний день. По одной из улиц на большой скорости едет белый "сааб", в котором сидят трое мужчин. Машина останавливается у почтового ящика, двое пассажиров выскакивают из нее и начинают быстро заталкивать в ящик какие-то конверты. В это время из-за угла выезжают несколько автомобилей с характерными длинными антеннами – такие в те времена использовала для радиосвязи полиция и спецслужбы. Пассажиры прыгают обратно в "сааб", и начинается гонка по узким улочкам. На одной из них преследователям удается заблокировать белую машину. Ее пассажиров задерживают. Так несколько кинематографически, ровно 40 лет назад, 6 января 1977 года, началась история "Хартии-77" – одного из самых известных диссидентских движений тогдашнего коммунистического блока.
Белый "сааб" принадлежал чешскому актеру Павлу Ландовскому, а пассажирами его машины были тогда писатель Людвик Вацулик и драматург и публицист Вацлав Гавел, который через 13 лет станет первым посткоммунистическим президентом Чехословакии, а затем – Чешской Республики. В конвертах находился текст заявления "Хартии-77" – разнородного объединения чехословацких граждан, посчитавших необходимым выразить протест против того, что коммунистические власти их страны плюют на собственные законы и международные обязательства (главным образом Хельсинкский акт 1975 года), нарушая гарантированные ими самими конституционные права граждан – на свободу слова, совести, собраний и т.д. 5 января этого года на месте, где закончилась погоня за белым "саабом", в честь 40-летия "Хартии-77" был поставлен временный памятный знак.
Ответственность за соблюдение гражданских прав в стране ложится прежде всего на государственную власть. Но не только на нее. Каждый несет свою долю ответственности за состояние дел в обществе
"Ответственность за соблюдение гражданских прав в стране ложится прежде всего на государственную власть, – говорилось в заявлении "Хартии-77", которое Гавел, Вацулик и Ландовский пытались, уходя от следивших за ними оперативников госбезопасности, разослать десяткам адресатов, в том числе чехословацкому парламенту и правительству. – Но не только на нее. Каждый несет свою долю ответственности за состояние дел в обществе… Чувство этой совместной ответственности, вера в смысл общественной активности и воля к ней, а также желание найти новую, более действенную форму такой активности привели нас к мысли создать "Хартию-77", о возникновении которой мы сегодня публично сообщаем". Заявление, текст которого ранее удалось переправить на Запад, на следующий день появилось в четырех крупнейших газетах демократических стран: "Таймс", "Нью-Йорк таймс", "Франкфуртер алльгемайне цайтунг" и "Монд".
Под заявлением стояли подписи 242 человек, в основном представителей интеллигенции. За все время существования "Хартии-77", до конца 80-х годов, к ней присоединились более 1800 человек. Коммунистическая пресса называла их "неудачниками и самозванцами", быть "хартистом" означало гарантию жизненных проблем: потерю работы, полицейские допросы и слежку, а в некоторых случаях – арест, заключение или вынужденную эмиграцию. Так, из трех пассажиров белого "сааба" Гавел провел в тюрьме в общей сложности около пяти лет, Вацулика взяли под надзор полиции и запретили печататься, Ландовский в 1979 году уехал в Австрию.
Петрушка Шустрова
О "Хартии-77" в интервью Радио Свобода вспоминает одна из ее участниц, журналист и переводчик Петрушка Шустрова:
– Кто предложил вам тогда, в конце 1976 года, подписать заявление "Хартии-77"? Как вы попали в число первых 242 человек, подписавших этот документ?
– Меня навестил Петр Ул (чешский диссидент и правозащитник, впоследствии журналист и политик. – РС), вел он себя как настоящий конспиратор: мол, дам тебе кое-что прочесть, потом дам бумажку, напиши, согласна ли ты это подписать. Я согласилась, потом отвела его в соседнюю комнату, там как раз был Ярослав Кукал (фотограф, музыкант и режиссер, участник диссидентского движения. – РС), и Ул с ним провел ту же самую "процедуру". Когда он ушел, мы с Кукалом посмотрели друг на друга и пошли на улицу, чтобы не говорить об этих делах дома. Вот так я и стала "хартисткой". Это было на Рождество 1976 года.
– Вам не было страшно? Вы ведь к тому времени уже успели провести два года в тюрьме, проблем с коммунистическим режимом у вас было много…
– Нет, страшно не было. Мы ведь с моими друзьями к тому времени подписали не одну петицию – в защиту политзаключенных, против несправедливых судебных процессов… По сравнению с этим заявление "Хартии" казалось мне каким-то легалистским, что ли. По сути дела, речь в ней шла о том, что законы нужно соблюдать. У меня не было иллюзий насчет того, что режим можно склонить к какой-то дискуссии. Но я к тому моменту все равно уже была гражданкой "второго сорта", так что особого героизма от меня не требовалось. Доучиться в университете мне по политическим причинам не дали, я работала на почте. После появления "Хартии" меня оттуда даже не выгнали. Куда сложнее было тем подписавшим, у кого была хорошая работа, кому было что терять. Мне терять было почти нечего.
У меня не было иллюзий насчет того, что режим можно склонить к какой-то дискуссии
– То есть ваша жизнь особенно не изменилась?
– Изменилась в том смысле, что вскоре за мной пришли, отвезли в КПЗ, там кричали, требовали, чтобы я им что-то там рассказала… Но когда я поняла, что ордера на мой арест нет, я успокоилась – да пусть кричат. Конечно, допросы, обыски дома, наружное наблюдение, которое не всегда было заметно, но почти всегда присутствовало, – ничего приятного в этом не было. Но мы с этими вещами сталкивались и раньше, так что каким-то большим изменением это назвать нельзя. Первый допрос – это всегда неприятно и страшно, но 20-й или 30-й – к этому привыкаешь.
– В середине 80-х вы одно время были официальным представителем "Хартии-77". Что это означало?
– Это означало усиление давления на меня со стороны властей. А также то, что приходилось много ходить, встречаться с разными людьми. Порядок был такой, что каждый из трех представителей "Хартии", действовавших одновременно, отвечал за контакты с определенной частью подписавших и симпатизантов. Когда мы готовили к публикации какие-то заявления или документы, я обсуждала это с теми, за кого отвечала, – в моем случае это были люди искусства из андеграунда и христианские активисты. Нужно было узнать их мнение, не против ли они того или иного заявления от имени "Хартии". Мы действовали на основе взаимного ручательства. Ну а поскольку я много ездила, то часто за мной тащились два гэбэшника, выглядело это глупо и противно.
Вацлав Гавел (справа) и Иржи Динстбир, "хартисты", один из которых станет президентом Чехословакии, а другой – министром иностранных дел
– Почему "Хартия-77" не стала чехословацким подобием польской "Солидарности"? Почему в Польше возникло массовое антикоммунистическое движение, а в Чехословакии – нет?
– Я не очень люблю рассуждения о национальных характерах, но… Правда, что у поляков более глубокое чувство патриотизма, своих традиций, они более склонны воевать за свою свободу – вспомните все их восстания против иноземных оккупантов. Их общество этими чувствами пропитано. Это с одной стороны. А с другой – Чехословакия жила более благополучно. Здешнее социалистическое "изобилие" было убогим по сравнению с Западом, но в сравнении с той же Польшей или Румынией здесь было почти всё. Ну, и третий фактор – свежая память о подавлении Пражской весны в 1968 году. Вначале военное вторжение пяти стран Варшавского договора, а потом "нормализация" (официальное название периода, последовавшего за разгромом Пражской весны и связанного с именем консервативного коммунистического лидера ЧССР Густава Гусака. – РС). Тогда десятки тысяч людей потеряли работу, многие вынуждены были эмигрировать. Когда обычный человек видит, как университетский профессор работает мойщиком витрин, потому что более квалифицированной работы ему не найти, то этот обычный человек задумается, стоит ли ему выходить на улицу протестовать.
– Основная идея "Хартии-77" – требование к властям соблюдать их собственные законы и международные соглашения. Эта тактика годится и сегодня для критиков авторитарных режимов – например, в России?
– Конечно. Ведь в большинстве бывших советских республик такие режимы сохраняются, но они, как когда-то коммунисты, делают вид, что всё в порядке, что в стране демократия, у граждан есть неотъемлемые законные права, хотя это совершенно не так. В этом отношении очень важна международная солидарность. Да, сейчас в России или в Белоруссии сажают по политическим мотивам реже, чем при коммунистах, хотя все-таки сажают. Но вдобавок используются другие репрессивные законы, штрафы и прочее. Мне кажется, нынешним российским диссидентам или гражданским активистам сейчас очень нелегко еще и из-за психологической отчужденности от большинства общества, которое считает, что "сильная Россия" в том виде, в каком ее пропагандирует власть, – это главное, и ничего больше не важно. В том числе грубое нарушение законов и прав граждан.
Большинство общества считает, что "сильная Россия" в том виде, в каком ее пропагандирует власть, – это главное, и ничего больше не важно
– После "бархатной революции" 1989 года вы какое-то время работали в министерстве внутренних дел, занимались помимо прочего процессом люстрации. Вы считаете люстрацию необходимой частью процесса демократической трансформации? Можно ли сказать, к примеру, что несчастьем России было то, что во главе антикоммунистического движения оказался не какой-нибудь "русский Гавел", а вчерашний видный коммунист Ельцин?
– Я бы не хотела преувеличивать роль той или иной личности, даже если это Вацлав Гавел, хотя это была личность огромного масштаба, и я очень его любила и ценила. Но свергнуть коммунистический режим в одиночку Гавелу, естественно, было бы не под силу. Возвращаясь к вашему вопросу – конечно, общество нуждается в очистке, оно вправе знать, кто есть кто, назвать вещи своими именами. Это очень важно – как писал Солженицын, "страна должна знать своих стукачей", – считает бывшая участница "Хартии-77" Петрушка Шустрова.
Другой бывший диссидент, подписавший "Хартию-77", международный обозреватель Радио Свобода Ефим Фиштейн, вспоминает:
Ефим Фиштейн
– В конце 60-х годов я женился на чешской студентке, учившейся в Москве, и потом уехал с ней в Прагу. Я еще в СССР участвовал, например, в акции протеста против суда над Синявским и Даниэлем. В кругу моих новых чешских друзей доминировали люди оппозиционных взглядов. Они бывали зачастую и бывшими коммунистами, исключенными из партии, и католиками-активистами из подпольной католической церкви, и представителями еврейского диссидентского движения, да и вообще просто люди, недовольные режимом. Поэтому неудивительно, что многие из них стали первыми подписантами "Хартии-77", а я был вовлечен в эту среду и через какое-то время немудрено, что я и сам подписал Хартию, предварительно отказавшись от гражданства Советского Союза. Подписать Хартию, кстати, можно было вполне легко, но при этом путь был формализован: прямой приход, личная подпись в присутствии одного из трех официальных представителей Хартии. В течение всей Хартии существовал и институт официальных представителей. У одного из них, моего тогда близкого друга Рудольфа Баттека я и подписал Хартию у него дома, написав сопроводительный документ, где я излагаю, почему я, собственно, решился на этот шаг, каковы мои мотивы.
– Как это отразилось потом на вашей жизни? Понятно, что тогдашние власти такие вещи не оставляли без внимания.
Когда существует сильный нажим, возникает сообщество оппозиционеров, где различия во взглядах не играют большой роли
– В каком-то смысле моя подпись была редчайшим исключением, я бы сказал, потому что я был почти единственным среди подписантов "Хартии-77", кто не был чехословацким гражданином. Известен еще случай с одним канадским активистом, который здесь жил и тоже подписал Хартию. Но я был единственным советским человеком, выходцем из России, кто это сделал. Как на это отреагировали власти? Меня лишить работы было непросто, я был свободным переводчиком, переводил научно-популярную литературу, а кроме того, переводил синхронно, что позволяло безбедно жить, не числясь формально нигде служащим. Конечно, меня стали вызывать в местную госбезопасность с попытками нажима какого-то. Потом меня лишили вида на жительство в ЧССР. Это серьезная штука, без вида на жительство человек становится как бы бездомным. Дали мне зеленую бумажку, где было указано, что я в течение последних 10 лет находился на территории Чехословацкой Социалистической Республики. Эта бумажка мне давала возможность выезда на Запад, но никаких прав в стране уже не давала. То есть меня поставили просто перед фактом, что жить дальше в этой стране я не могу.
– Вы уже сказали, что среди "хартистов" были очень разные люди. Что их объединяло, какая была общая фундаментальная основа?
– Всегда в случаях, когда существует сильный нажим, прессовка, возникает сообщество оппозиционеров, где различия во взглядах не играют большой роли. Они проявились позднее, когда страна освободилась, но в то время было ясно, что нас объединяет: режим, к которому все испытывали недоверие, переходящее в отвращение, режим недемократичный, репрессивный, хотя сравнить его по жесткости с советским нельзя. Я всегда говорил себе, что если уж садиться в тюрьму, то, конечно, в любом случае здесь, а не в России, потому что это несравнимо. Насилие здесь проявлялось в том, что угрожали тем, что дети не смогут учиться в высшем учебном заведении или в специализированных школах, человек мог лишиться работы, что и происходило. Но прямых жестоких каких-то форм давления почти не было.
Вацлав Гавел выступает перед участниками митинга на Вацлавской площади в Праге, 10 декабря 1989 года
Если говорить о "Хартии-77", то нужно понять, что это не просто словесная декларация, это было чем-то бóльшим. Во-первых, Хартия – это огромный объем документации. Были задокументированы реальные преступления за все время коммунизма, начиная с 50-х годов. В Хартии работали собственные институты, их было много. Это были органы, занимавшиеся соблюдением прав преследуемых, политических заключенных, верующих, других меньшинств. Возник Комитет помощи несправедливо преследуемым. Была огромная литературная секция, которая издавала самиздатскую литературу. И была юридическая секция, она была крайне эффективна – например, она помогала людям понять, каковы их реальные конституционные права, издавала брошюры типа "Как вести себя на допросах" – эти инструкции, в частности, мне лично помогли, когда меня стали вызывать в госбезопасность.
Хартия – это не просто словесная декларация, это было чем-то бóльшим
Любопытно также, что это движение оказалось подготовленным к "бархатной революции". В отличие от многих других посткоммунистических стран, переворот встретило чехословацкое общество во всеоружии, люди уже знали, как себя вести. "Бархатная революция" совершалась исключительно организованно. Когда был создан Гражданский форум, в руководство которого вошли видные "хартисты", он действовал весьма рационально. В провинцию, в глубинку отправлялись автомобили с тремя представителями Форума: один от студентов, пострадавших в ходе демонстрации 17 ноября 1989 года, другой – представитель старых диссидентов, третий – какой-нибудь актер или другая знаменитость, которую все знали в лицо. Они уговаривали рабочих, крестьян и прочих подключиться к движению. Это было очень убедительно, это было эффективно. В течение десяти дней совершилась фактически революция, – говорит бывший диссидент, международный обозреватель Радио Свобода Ефим Фиштейн.