Александр Генис: В эфире - новый выпуск нашего культурно-исторического цикла:
1917 - век спустя:
парадоксы и параллели
Фолкнер сказал: “Прошлое никогда не бывает мертвым. Оно даже не прошло”.
Взяв знаменитый афоризм в эпиграфы цикла, мы погружаемся в вечно живое время прошлого, добравшегося до нас в виде исторических событий, художественных течений, музыкальных направлений, судьбоносных книг и - важная часть каждой передачи - стихов, которые, пожалуй, лучше всего остального способны передать дух времени.
Вглядываясь в прошлое, мы ищем не эскапизма, позволяющего отдохнуть в давно прошедшим, а уроков, позволяющих лучше понять настоящее и заглянуть в будущее.
Традиционные вопросы, которые эти передачи задают прошлому, звучат так:
Что было?
Что стало?
Что могло бы быть?
(Музыка)
Александр Генис: Сто лет назад в апреле 1917 года произошло судьбоносное событие, которое изменило историю человечества, историю Америки, историю Европы, историю России. И это событие не Октябрьская революция, а вступление Америки в Первую мировую войну.
6 апреля Конгресс принял решение объявить войну Германии. Это дата, которая в учебниках истории считается основополагающей для судьбы Соединенных Штатов Америки. Надо понимать, чем была Америка до Первой мировой войны. Это все еще окраина Европы, она не была в прямом смысле настоящей, большой, взрослой державой. К американцам относились все еще как к провинциалам. Именно в результате Первой мировой войны Америка стала сверхдержавой и вышла на мировую арену. Она ведь даже не готова была к войне. Америка располагала самой маленькой армией из 13 воюющих стран. Флот у нее был довольно значительный, но он был занят в Мексике - тогда боялись мексиканских беспорядков.
Америка очень неохотно вступала в эту войну. Вильсон, который в 1916 году стал президентом Америки, выиграл именно потому, что обещал удержать Америку от участия в войне. И тем не менее война была неизбежной.
К ней привело безумное решение Германии вести неограниченную подводную войну. Первый фактор - это подводная война, которая должна была заморить Англию голодом и нарушить торговые пути между Америкой и Англией. И второй — телеграмма Циммермана, о которой мы говорили в нашей недавней передаче, которая должна была спровоцировать войну Мексики против Америки.
Американцы восприняли сс страшным раздражением попытку вмешаться в их внутренние дела. Что чрезвычайно напоминает нынешнюю ситуацию, когда путинский режим вмешался в выборы американского президента — это то, чем занимается сейчас Конгресс, расследуя эти события.
Эти факторы привели к тому, что Вильсон был вынужден объявить войну. Германия считала, что Америка не опасный противник, подводные лодки немцев сумеют воспрепятствовать Америке высадиться в Европе. Тут они просчитались. Благодаря конвоям, благодаря тому, что мобилизация прошла чрезвычайно успешно, американцы смогли высадиться и уже к весне первые американцы сражались в Европе. Нельзя сказать, что американцы были готовы к войне, но они были идеологически готовы к ней, и это очень важно.
Ради чего сражалась Америка? Это было трудно объснить. Понятно, почему сражалась Франция — она защищалась от агрессии Германии. А почему должна была сражаться Америка? У нее не было никаких территориальных претензий к Европе. Это была война идеализма. Как говорил Вильсон: задача Америки сделать мир безопасным для демократии. И именно за этим американцы отправились в Европу.
Соломон Волков: История на самом деле никаких уроков нам не преподносит, это мы немножко подтягиваем историю для того, чтобы найти в ней какие-то актуальные на сегодняшний день мотивы, выводы, уроки. В этом случае с Америкой, вы справедливо указали, что Вильсон, когда его избирали, он, я думаю, искреннее не хотел впутывать Америку в эту войну. Но обстоятельства сложились так, что он это сделал, и это изменило на сто лет вперед вообще судьбу Америки. Сказать, что это изменение однозначно пошло на пользу стране, я тоже не могу. Мы говорили, что в истории культуры все время раскачивается маятник между романтизмом и классицизмом, так же и в истории Америки такой же маятник раскачивается между экспансионизмом и изоляционизмом, эти настроения сменяют друг друга. Каждый раз, когда побеждает какая-то одна сторона, предположим, экспансионизм побеждает изоляционизм или наоборот изоляционизм побеждает экспансионизм, проигравшая сторона воспринимает это как катастрофу. Последующее развитие событий тоже складывается часто так, что и одна, и другая сторона может находить в прошедшем подтверждение правильности своей позиции.
Александр Генис: Я с вами не соглашусь.Страсть Америки, ее историческое предназначение — изоляционизм. Ведь для того Америка и возникла, чтобы спастись от европейской судьбы. Пока шла Первая мировая война, в Америке жило очень много недавних эмигрантов. 12 миллионов человек в начале века эмигрировали в США, в основном из Европы. И они, живя в Америке, были счастливы, что избежали дикой бойни в Европе. Они не хотели воевать, потому что Америка была убежищем, Новым светом, Америка давала шанс отсидеться от этой безумной европейской бойни, от бесконечной европейской истории, которая вся на крови. Американцы хотели жить своей жизнью. Изоляционизм — вечная мечта Америки.
Экспансионизм же, как вы говорите — это тот самый соблазн идеализма, который толкает ее в другую сторону. И понятно — почему. Каждый раз, когда Америка пытается быть изоляционистской, становится только хуже. Историки говорят, что если бы Америка с самого начала и в Первую, и во Вторую мировую войну вела бы решительней, то не было бы ни одной, ни второй войны, потому что Америка была слишком крупным козырем на одной стороне, чтобы другая решилась на войну.
Сегодня мы как раз переживаем примерно те же самые проблемы, которые были сто лет назад: какова судьба Америки — изоляционизм или глобализм?
Соломон Волков: Здесь я не вижу противоречия, по-моему, мы с вами говорим об одном и том же.
Александр Генис: Да, но я утверждаю, что изоляционизм гораздо ближе американскому духу, чем экспансионизм.
Соломон Волков: И тем не менее, Америка, начиная с 1917 года, с решительностью вмешивается в один международный конфликт за другим. И опять-таки уже на наших глазах, во время нашего здесь пребывания мы убедились в том, что очередной выход активный Америки на международную арену привел к далеко неоднозначным результатам, как мы видим на примере Иракской войны, которая была начата как ответ на террористические акты 11 сентября.
Александр Генис: Да, это, конечно, вечная проблема. Но я настаиваю на изоляционизме как на американской мечте, потому что очень трудно президенту всегда переубедить своих сограждан. Вильсон тому пример. Были тогда совершены невероятные усилия для того, чтобы убедить американцев отправиться на войну. В то время существовала такая практика: один миллион ораторов, очень известных людей, выступали перед каждым киносеансом или музыкальным концертом с четырехминутной речью, их так и называли «четырехминутники», где они объясняли, почему нужно американцам воевать.
Я смотрел любопытный фильм «Сержант Йорк» - это картина про американского героя, которого играет молодой Гарри Купер. Фильм построен на документальной основе. Это молодой фермер из Теннесси, кажется, которого призывают на службу в армию. Выясняется, что он снайпер, причем снайпер совершенно смертоубийственной силы. Но он не хочет воевать, он показывает офицеру Библию: тут же написано — не убий. А американский офицер говорит: я покажу тебе другую книгу, которая объясняет, почему ты должен убивать. Показывает американскую конституцию и говорит: вот здесь написано, что мы должны освободить мир и сделать его безопасным для демократии. Кончается все хорошо, Йорк совершает подвиг и получает медаль Конгресса. В сражении он убил 25 немцев и взял в плен всех остальных.
Так или иначе, мобилизация была трудной задачей, которую отчасти помогла решить русская революция. Февральская революция была очень на руку Вильсону. Одно дело быть союзником самодержавия, предельно консервативной, реакционной абсолютистской монархии, а другое дело быть союзником демократии. И Вильсон обыграл эту революцию. Он заяивл что теперь молодая русская демократия и опытная американская демократия вместе будут воевать против “зверей-бошей”, как тогда говорили.
Соломон Волков: Именно тогда начались, как выяснилось впоследствии, весьма сложные контроверзные отношения России и Америки. Потому что Россия впервые предстала в глазах американцев как позитивная страна после Февральской революции. До революции, я читал о таком смешном персонаже, человеке по имени Джордж Кенан — это не наш Джордж Кенан, это американский проповедник, который почему-то зациклился на России и разъезжал с лекциями по Америке, рассказывая о том, как он якобы видел в какой-то сибирской тюрьме политических заключенных антимонархистов, против самодержавия которые там демонстрировали, держа в руках американские флаги. Это была чистая выдумка, но он ее использовал для того, чтобы доказывать, что надо бороться с самодержавием в России.
Александр Генис: Американцы действительно относились к России с огромным подозрением и поддерживали всякую революционную деятельность. Марк Твен, например, говорил об этом не раз. В США было очень много эмигрантов, которые рассказывали о погромах, которые рассказывали о полицейских преследованиях. Короче говоря, как и сейчас, Россия была полюсом зла.
Соломон Волков: Но в 1917 году после Февральской революции, которая на самом деле произошла в марте, Россия стала союзником, настоящим союзником Америки. А затем этот маятник опять качнулся, когда к власти пришли большевики. В тот момент, когда Америка расходилась с Россией, то Россию обвиняли даже больше, чем в авторитарности правления, ее обвиняли в безбожии. Главный аргумент был, что большевики - жуткие безбожники. И эта тема муссировалась и в Конгрессе, и в американском обществе. Потом тема безбожья продолжилась и кульминация ее была достигнута в знаменитом заявлении Рейгана о том, что Советский Союз — это империя зла.
Александр Генис: Я бы не сказал, что Рейган назвал Россию - империей зла, потому что она не верит в Бога.
Соломон Волков: Для него это был очень важный момент.
Александр Генис: Бесспорно, поскольку Америка религиозная страна - была и есть. Но “империей зла" Рейган ее назвал не потому, что русские не верят в Бога, а потому что русские захватывают и держат в плену другие народы, в первую очередь страны Восточной Европы.
Соломон Волков: Верно, но в этом всегда наличествовал и сильнейший религиозный аспект. Современный нарратив о России ведется усилиями, как это ни парадоксально, либералов, то есть людей, которые в прошлом традиционно в 1920-30-е годы и даже во время Второй мировой войны поддерживали активно тогдашний Советский Союз. Политические и идеологические карты в американской действительности иногда складываются чрезвычайно причудливым образом.
Александр Генис: Так или иначе, американские солдаты оказались в Европе.
Соломон Волков: Два миллиона их.
Александр Генис: А всего четыре миллиона человек участвовало в Первой мировой войне и погибло 117 465 человек. Это, кстати, характерно для Америки, тут не бывает неизвестных солдат, подсчитан каждый павший.
Что произвело самое сильное впечатление на воюющие стороны? Даже не собственно высадка американских войск, а то, как они выглядели. Их называли boys. «Dough» - это тесто, так еще иногда называли донаты — такие пышки, которые тогда, да и сейчас, были очень популярны. Никто толком не знает, откуда взялось это прозвище, но считается, что американские призывники были такие пышные, белые, плотные, как будто бы они наелись этих пышек и сами сами похожи на пышки. В то время как воюющие страны были изможденны, и немцы, и французы, и русские, и англичане, все были измучены войной, а американцы были свежей силой. К этому времени Германия уже доходила от отсутствия всего, дефицит был полный, голод царил в стране. И когда немецкие солдаты захватили какой-то окоп, где были американцы, нашли в ранцах шоколад, мясные консервы, они увидали даже журналы с комиксами, которые тоже были у них в окопах. Вот тогда они поняли, с кем они имеют дело. Это подкосило военный дух немецкой армии и определило победу союзников в этой войне.
Чтобы напомнить об этой эпохе, мы сейчас покажем одну американскую пропагандистскую песню, которая сопровождала призыв к участию в войне. Это старая запись, старая песня, которая рассказывает о том энтузиазме, который государство, правительство, Белый дом пытались возбудить в американском народе.
(Музыка)
Александр Генис: А теперь вернемся к культуре и России.
Валерий Брюсов
Соломон Волков: Очень интересно вспомнить, как Февральскую революцию встретили люди, которые остались в истории русской культуры. Наши представления о позициях этих людей из сегодняшнего мира мало соответствуют тому, что происходило в действительности. И здесь чрезвычайно любопытной фигурой является Валерий Яковлевич Брюсов, поэт, судьба которого в истории русской литературы сложна и загадочна, я бы сказал. Это человек, который был явным лидером предреволюционной русской литературы. По влиянию на текущий процесс литературный, его даже не с кем сравнить, может быть Брюсов в поэзии был тем же, что Горький в прозе. Причем, заметьте, я сейчас подумал, они друг с другом в этом смысле не соревновались, Брюсов не залезал на прозаическую территорию.
Александр Генис: Как же, он написал роман “Огненный ангел”.
Соломон Волков: Я имею в в виду в плане литературного организатора и авторитета. Он не навязывал себя как авторитет в области прозы. А Горький скромно воздерживался от того, чтобы оценивать поэзию, они занимался своими прозаическими сборниками «Знание». Они друг друга очень уважали. Горький написал приветствие Брюсову, в котором называл его самым культурным писателем на Руси, а Брюсов в свою очередь писал весьма уважительные письма Горькому. В частности, он ему написал, когда совершилась революция, что «чуть ли не в один день наша общая мечта стала правдой».
Брюсов, который еще в марте 1917 года призывал к тому, что война должна вестись до победного конца, не был человеком особо прогрессивных устремлений. При каждом политическом повороте оказывалось, что он принимает этот поворот, и что он чуть ли не с детства уже двигался в русле этого поворота. То есть, скажем, человек, который написал один из самых оккультных, если угодно, произведений русской литературы, как «Огненный ангел», позднее утверждал, что он с детства был материалистом, атеистом, так его и воспитывали. То же самое с революцией. На самом деле у Брюсова можно найти и весьма консервативные высказывания, а здесь он сочинил стихотворение под названием «Освобожденная Россия», которое я хочу прочесть. Она написано сразу после революции 1917 года. Должен сразу предупредить наших слушателей, что стихи довольно плохие, но это - очень важный общественно политический документ, характеризующий позицию такой значительной фигуры, как Брюсов.
Освобожденная Россия, -
Какие дивные слова!
В них пробужденная стихия
Народной гордости - жива!
Как много раз, в былые годы,
Мы различали властный зов:
Зов обновленья и свободы,
Стон-вызов будущих веков!
Они, пред нами стоя, грозно
Нас вопрошали: "Долго ль ждать?
Пройдут года, и будет поздно!
На сроках есть своя печать.
Пусть вам тяжелый жребий выпал:
Вы ль отречетесь от него?
По всем столетьям Рок рассыпал
Задачи, труд и торжество!"
Кто, кто был глух на эти зовы?
Кто, кто был слеп средь долгой тьмы?
С восторгом первый гул суровый, -
Обвала гул признали мы.
То, десять лет назад, надлома
Ужасный грохот пробежал...
И вот теперь, под голос грома,
Сорвался и летит обвал!
И тем, кто в том работал, - слава!
Не даром жертвы без числа
Россия, в дни борьбы кровавой
И в дни былого, принесла!
Не даром сгибли сотни жизней
На плахе, в тюрьмах и в снегах!
Их смертный стон был гимн отчизне,
Их подвиг оживет в веках!
Как те, и наше поколенье
Свой долг исполнило вполне.
Блажен, въявь видевший мгновенья,
Что прежде грезились во сне!
Воплощены сны вековые
Всех лучших, всех живых сердец:
Преображенная Россия
Свободной стала, - наконец!
По-моему, стихи напоминают самую плохую советскую поэзию. Это мне напоминает самые скверные стихи наших стадионных поэтов.
Велимир Хлебников
Александр Генис: Что-то есть общее. Потому что когда люди слишком усердно занимаются политикой, они живо теряют эстетический вкус.
А я хочу прочесть стихотворение Хлебникова, которое тоже связано с революцией. Есть одна историческая деталь, которую нужно помнить всегда, когда мы говорим о революции. Все политические силы России считали, что Россия теперь стала уникальной страной. Революция, которую никто не предвидел, казалась чудом. Это чудо должно было быть объяснено только одним — исторической уникальностью России. Большевики тоже так считали. Они тоже считали, что России суждено стать “богоносицей”, что ей суждено ту самую миссию историческую выполнить, о которой Маркс мечтал для западного пролетариата. И революция воспринималась в более глобальных терминах, чем мы сегодня себе представляем. Отсюда пошел русский космизм, который видел задачу революции в тотальном преображении бытия. Именно это надо помнить, когда мы слушаем стихотворение Хлебникова со знаменитым началом.
Свобода приходит нагая,
Бросая на сердце цветы,
И мы, с нею в ногу шагая,
Беседуем с небом на «ты».
Мы, воины, строго ударим
Рукой по суровым щитам:
Да будет народ государем
Всегда, навсегда, здесь и там!
Пусть девы споют у оконца,
Меж песен о древнем походе,
О верноподданном Солнца -
Самодержавном народе.
Стихи, конечно, куда более интересные, чем у Брюсова.
Соломон Волков: За исключением первой строчки, они тоже не относятся к числу лучших стихотворений Хлебникова. Но опять же нам здесь важно настроение поэта и понимание его общественно-политической позиции в тот момент.
Александр Генис: Кто-то сказал, что это «Интернационал», переведенный на русский язык.
Соломон Волков: Похоже звучит, да.
Александр Генис: Это стихотворение написано 19 апреля 1917 года, очень по горячим следам. Мне кажется, что в этих стихах Хлебникова много что можно увидеть. Например, «свобода приходит нагая» - эта строка стала знаменитой. Почему она нагая? Потому что это та героическая нагота, которая есть в греческих скульптурах, которая есть в любой классицистической и романтической живописи.
Соломон Волков: Но так же и беззащитность здесь акцентируется, раз нагая, значит беззащитная. Ее нужно защищать, эту свободу.
Александр Генис: Может быть. Но это и голая правда.
Соломон Волков: Первая строчка очень многомерная.
Александр Генис: Она говорит о том, что свобода — это ноль, с нее все начинается. Тот космический ноль, который позволяет человеку вырасти до неба и говорить с небом на «ты». Когда мы говорим о Хлебникове, мы должны всегда помнить, что где-то тут рядом и Циолковский, и Платонов, и Заболоцкий, где-то здесь ходит русский космизм, который представлял себе революцию как богоборческий или богоискательский катаклизм в историческом развитии человечества.
А теперь мы выполним просьбу одного нашего слушателя, который после предыдущей программы в цикле «1917 - век спустя» попросил нас подробнее рассказать о музыкальном эпизоде, связанным с новым гимном России, попыткой нового гимна. Соломон, напомните нашим слушателям.
Соломон Волков: Месяц назад мы показали оркестровую обработку Игоря Стравинского знаменитой песни «Эй ухнем», которая приобрела статус революционного гимна сразу же после революции. То есть она до революции уже воспринималась как протестная песня, ее исполнение чрезвычайно не поощрялось царским правительством. Она воспринималась как бунташная песня. Когда совершилась революция, то вдруг обнаружилось, что гимна нет, а нужен какой-то гимн для торжественных оказий. Такой гимн был из России заказан Игорю Федоровичу Стравинскому, который в то время жил в Швейцарии.
Тут любопытно следующее обстоятельство. Стравинский, когда он в 1962 году приехал после многолетнего отсутствия в Советский Союз, он подчеркивал, что убежал не от большевиков в Европу, а от царского правительства.
И еще очень любопытный элемент — эволюция его политических взглядов. Потому что поздний Стравинский был чрезвычайно консервативной фигурой, и трудно себе вообразить, с каким энтузиазмом он принял известие о революции. Он тогда отправил телеграмму матушке, где говорил о том, что наконец наша дорогая освобожденная Россия вступила на новый путь. Стравинский был готов вернуться в Россию тогда. А звали его такие громкие фигуры, как Горький, Шаляпин и Бенуа. Они звали не только Стравинского, они звали Дягилева в основном, которого хотели видеть новым министром культуры. Они считали, что лучшей кандидатуры на пост министра культуры будет Дягилев. А уже Дягилев сделал непосредственный заказ Стравинскому, и он за одну ночь надиктовал гимн.
Александр Генис: Как «Марсельезу».
Соломон Волков: Получилось удивительное сочинение. Я не удивлен, что оно вызвала такой резонанс наших слушателей. Потому что для меня это как неизвестный фрагмент из оперы Мусоргского «Хованщина». Очень необычная оркестровка для духовых и ударных.
Александр Генис: То есть там нет струнных вообще.
Соломон Волков: Вот такое монументальное впечатление, Мусоргский, транскрибированный на языке ХХ века. Удивительная вещь, которая показывает связь традиции, тоже бунташной, потому что Мусоргский же был в значительной степени анархистом по своим убеждениям, у него была масса приятелей с анархическими устремлениями, что давало возможность советским исследователям говорить о том, что Мусоргский был революционером. Он не был революционером, он был, конечно, анархистом по своим убеждениям. Стравинский великолепно передал революционный дух. Очень жалко, конечно, что это сочинение не прижилось в русской музыкальной культуре. Сейчас мы его покажем. Дирижирует сам Игорь Федорович Стравинский во время своего исторического визита в Москву в 1962 году.
(Музыка)