Музыканта, журналиста, сценариста, киноактера, но в первую очередь поэта и эссеиста Ахмеда Бурича считают одним из лидеров зрелого поколения южнославянских литераторов, пишущих на этнолектах языка, который прежде назывался сербскохорватским. В родной для Бурича Боснии и Герцеговине теперь три официальных языка: сербский, хорватский и боснийский, лексические различия между ними постепенно возрастают, но все еще не являются препятствиями для общения.
Бурич, зарабатывающий на жизнь колонками, репортажами и интервью в ведущей сараевской газете Oslobođenje, получил признание читающей публики в начале 2000-х годов, когда в свет вышел его первый стихотворный сборник "Бог транзиции". Затем последовали поэтические книги "Последние слезы нефти и крови", "Высокое давление", "Родной язык", сборник коротких рассказов "Девять с половиной" и сборник эссе "От Ивана до Азизы". Бурич – мастер жесткого публицистического слога, романтичной, почти в духе акмеизма, слегка упаднической песенной строфы и постмодернистского аритмичного стиха. Разносторонность таланта – характерное явление для бывшей Югославии, как, впрочем, и для других относительно замкнутых языковых пространств, для которых типичны и творческий мультиинструментализм, и параллельная работа в разных жанрах высокой и массовой культуры. Таковы особенности интеллектуальной атмосферы стран с небольшой территорией и подробными деталями культуры.
Мне нравится подтрунивать над миром, выворачивать его язык, его явления и смыслы наизнанку
Есть у Боснии и другие всем известные особенности, куда более печальные: общественно-политические преобразования в этой стране обернулись в первой половине 1990-х годов жестокой войной, унесшей не менее 200 тысяч жизней и превратившей в беженцев почти два миллиона человек. Совместную жизнь боснийских сербов, хорватов и мусульман так и не удалось с той поры толком склеить: взаимные претензии и обиды не исчерпаны, память о военных преступлениях и разорениях все еще свежа. Три национальные общины существуют в Боснии и Герцеговине пусть не в состоянии открытого конфликта, но в обстановке сильного взаимного недоверия; живут рядом, но не вместе. Это не относится к тем деятелям культуры, которые, как Бурич, мыслят поверх национальных барьеров, но объединенных усилий слова и песни далеко не достаточно для того, чтобы победить политическую инерцию и общественные предрассудки.
Рефлексия на военные темы, на которые накладывается трудный опыт расставания с югославским коммунизмом, составляет главное содержание современных боснийских культурных процессов. Совсем по-разному и с разными идеологическими знаками эти процессы осмысливают все без исключения международно известные дети Боснии и Герцеговины: кинорежиссеры Эмир Кустурица и Данис Танович, писатели Миленко Ергович и Джевад Карахасан, музыканты Горан Брегович и Эдин Карамазов, киноактер Бранко Джурич и киносценарист Абдула Сидран.
В год своего пятидесятилетия Ахмед Бурич написал короткий роман, название которого можно перевести так: "Тебе ржака, что меня зовут Дональд?" Это монологические размышления о войне и мире вымышленного персонажа по имени Дональд Меербах, внука боснийской мусульманки и попавшего в партизанский плен в конце Второй мировой войны немецкого солдата. Дональда, дитя бетонных джунглей 1970-х, воспитывали не только родители, но и сараевская улица, он вырос резким ушлым парнем, который лечит комплекс своей национальной непохожести необъяснимыми для посторонних поступками. Новая война отправила Дональда в правительственную (преимущественно мусульманскую) армию Боснии и Герцеговины, изломав и закалив его характер еще сильнее. Разорванный мир странного боснийского немца, потомка врага народа, оказавшегося в обстановке новой всеобщей вражды, есть сколок разбитого мира Боснии и Герцеговины. О том, как этот мир разлетелся вдребезги и возможно ли, нужно ли его собрать обратно, мы и беседуем с Ахмедом Буричем за чашкой кофе в сараевском книжном клубе Buybook, издательство которого и выпустило книгу "Тебе ржака, что меня зовут Дональд?".
– Босния и Герцеговина за последние четверть века так переменилась, что в вашей стране появился даже новый государственный язык, а это для работающих со словом профессионалов немаловажно. Один из ваших поэтических сборников, видимо, не случайно называется "Родной язык". Вы на каком языке говорите, поете и пишете?
Кто-то вокруг нас должен заниматься соединением разных конструкций, не только соединениями техническими и механическими, но и восстановлением контактов и связей между людьми– На том же языке, на котором меня научили разговаривать родители, на том же самом, который мне преподавали в школе. Вопрос о том, существует ли боснийский язык и как он отпочковался от сербскохорватского - скорее не лингвистического, а политического плана, и до тех пор, пока язык в моей стране будет инструментом политики, споры о том, как он называется, не прекратятся. Я всегда писал и теперь пишу так, как думаю, так, как мне проще изложить свою мысль. Последняя моя книга написана на сараевском диалекте, который складывался в моем городе десятилетиями, если не веками, и который любой человек, родившийся в бывшей Югославии, моментально отличит от других говоров. Это арго, с жаргонными словечками, которые вы услышите в Сараеве повсюду: и в кафе, и на вокзале, и в подворотне; так, со своими "примочками", говорят и интеллектуал, и простолюдин. Как я принимал решение, что книгу буду писать именно на этом диалекте? Да никак, с самого начала мне стало понятно, что Дональд с его образованием, воспитанием, простецкими манерами по-другому говорить и не сможет, и не захочет.
Кроме того, этот диалект близок ироничному восприятию жизни, которое, как мне хотелось бы верить, свойственно и писателю Ахмеду Буричу. Мне нравится смехачество Даниила Хармса, если хотите точного определения стиля, мне нравится подтрунивать над миром, выворачивать его язык, его явления и смыслы наизнанку. Отсюда и жаргонизм в названии романа – классическое слово "смешно" здесь ну совершенно не подходит, оно не передает манеры общения того круга, в котором вращается Дональд Меербах.
– Раз уж мы заговорили о названиях, то вот еще вопрос, связанный с тем, что вы чередуете в своих занятиях литературу и рок-музыку. Почему вы выбрали название Kablovi – "кабеля", "переходники", "электрические шнуры" – для своей группы?
– Такое название звучит в дигитальную эпоху и правда несколько старомодно. Однако мне нравится, потому что в нем живет меланхолический блюз и потому что кто-то вокруг нас должен заниматься соединением разных конструкций, не только соединениями техническими и механическими, но и восстановлением контактов и связей между людьми. Кто-то должен выполнять функцию передатчика слов и идей, склеивать мир, иначе он разлетится на мелкие осколки.
Kablovi. Композиция Grad
– Осмысление травм распада югославской федерации, как кажется, остается в центре общественной дискуссии в Боснии и Герцеговине. СФРЮ развалилась четверть века назад, мирный договор в Дейтоне подписан в конце 1995-го, уже два с лишним десятилетия прошло с той поры. Выросло новое поколение боснийцев, которое не помнит ни маршала Тито, ни войны, знает об этих событиях только по рассказам родителей и дедушек-бабушек. Почему темы распада остаются столь важными для Боснии, в том числе и для вас? Почему на обложке вашей новой книжки – пятиконечная партизанская звезда?
– Во-первых, потому что такая звезда – клеймо, которое стоит на каждом, кто родился в югославскую эпоху, а я как раз из таких. Одну половину жизни я прожил при одной социальной системе, вторую половину – при другой. Но вы не до конца прочитали символику рисунка на обложке: красная звезда наложена на немецкий флаг. Я слышал, что именно так – пятиконечная звезда на черно-красно-желтом-полотнище – должен был выглядеть флаг немецкой автономии, которую Иосип Броз Тито вроде бы планировал создать на севере нынешней Сербии. До Второй мировой войны немецкое меньшинство в Югославии было многочисленным, по меньшей мере в несколько сотен тысяч человек. Но если такая идея у маршала и была, ничего из нее не вышло: после победы над нацизмом немцев лишили гражданских прав, сто или двести тысяч человек интернировали, многие уехали, кого-то расстреляли или посадили. Дональд из моей книги – не совсем немец, не совсем югослав, не совсем южный славянин: от одних ушел, к другим не пришел. Его поступки определяет странная логика: он говорит на сараевском диалекте, потому что он – босниец в третьем поколении, но у него чужое, смешное и странное для других имя, и с этим ничего нельзя поделать.
До тех пор, пока основой политики будет национальная рознь, содержание культурного процесса не изменится
Теперь подробнее о посткоммунистических и военных травмах. Ваш советский коммунизм был не таким, как наш югославский, но обе страны обрушились со страшным свистом, причем наше падение в пропасть оказалось значительно более страшным, чем ваше. Это значит, что обе страны, и Югославия, и Советский Союз, были устроены как-то не так, был в них какой-то изъян, иначе бы они не развалились. Осмысление того, что произошло, – долгий процесс, фантомные боли быстро не стихают, нет такой таблетки, чтобы быстро сделать выводы и забыть. Мы с вами точно не доживем до той поры, когда общественная повестка дня на большей части территории бывшей Югославии изменится радикальным образом. Я родился через два десятилетия после окончания Второй мировой войны, и идеология моей тогдашней страны чуть ли не целиком строилась на партизанском коммунистическом опыте. Идеология новой боснийской политики во многом была и остается основанной на национальном радикализме и этнической розни, причем вот сейчас нет никаких оснований полагать, что такого рода страсти стихают. Хорошо, что главный выброс негативных страстей позади, сегодня у ненависти нет такой энергетики, чтобы довести страну до новой войны. Однако до тех пор, пока основой политики будет личная корысть, национальная неприязнь, пока сохранится организация общества не по гражданскому, а по клановому и этническому принципам, содержание культурного процесса не изменится. Увы, актуальной боснийской литературе больше попросту нечего рефлексировать.
"Сербский агрессор должен быть наказан". Политическая акция в центре Сараева, 2017 год
– Поэтому одна из глав вашей книги называется "Начинается выстрелом, завершается пулей?"
Балканы отягощены культом смерти как смысла жизни
– Понимаете, боснийское массовое сознание всегда интерпретировало смерть как важное системное понятие. Следы архаичной культуры в Боснии и Герцеговине, как и вообще у южных славян, глубоко впечатаны в общественную почву – традиционное балканское общество с особым вниманием относится к культу героической мужественности, эстетике свадеб, рождения наследника мужского пола, проводов в армию и, наконец, похорон. В сербской культуре это нашло отражение в косовском мифе, который для стороннего наблюдателя кажется странным: ну к чему, кажется, публично оплакивать и чуть ли не праздновать как символ победы духа случившееся шесть с лишним столетий назад, в 1389 году, поражение, которое и поражением-то, скорее всего, не было, причем в битве, значение которой определенно преувеличено!
Балканы вообще отягощены культом смерти как смысла жизни – со всеми этими нашими историями о вампирах, и последняя война придала такому взгляду на мир новое кризисное состояние. С этой точки зрения мы уже два десятилетия ходим по замкнутому кругу, переживая собственную боль. Психологи скажут – это естественно, историки скажут – этому есть объяснение, а политологи скажут – вам нужно новое поколение лидеров, у которых головы устроены по-другому, которые способны выйти за узкие пределы парадигмы национальной гордости, которая измеряется в конечном счете калибром твоего пистолета.
Намаз в сараевской мечети Гази-Хусрев-бега. Курбан-байрам 2014 года
Сараево пережило чудовищную травму во время четырехлетней сербской блокады, но и вокруг этой травмы теперь формируются новые мифы. Скажем, есть представление о том, что до войны город был чудесным садом, в котором представители всех национальностей жили в обстановке небывалого братства и единства. Я прекрасно помню довоенное Сараево, это был неплохой югославский город, но не сказал бы, что прямо уж такой выдающийся и замечательный, всякое в нем случалось. Другая особенность местного мировосприятия: мы слишком высокого мнения о себе, мы ставим себя в центр истории, что, с одной стороны, объяснимо и простительно, а с другой – плохо соотносится с географической картой, на которой Боснию не каждый разглядит. В XX веке мир вспоминал о Сараеве всего три раза: когда выстрелы Гаврило Принципа дали повод к началу Первой мировой войны, когда в 1984 году здесь прошли зимние Олимпийские игры, и вот в первой половине 1990-х годов, из-за войны, которую в Европе и сейчас, как мне кажется, не воспринимают как настоящую "взрослую" трагедию.
– Получается, что боснийская уникальность, объективный плюс – смешение народов, языков, религий – взяла и сослужила стране плохую службу. Вот вы – боснийский мусульманин, бошняк – как смотрите на османский период истории своей страны? В России, Сербии, Болгарии к туркам с их завоеваниями относятся, прямо скажем, неважно, цари Романовы веками воевали за христианство на Балканах. Идея сербской государственности основана на антиосманском сопротивлении, да и общеевропейское стереотипное восприятие Османской империи однозначно негативное. Мусульман в Боснии почти два миллиона, и все они обречены жить с ощущением вины?
Османы оставили боснийцам обычаи и веру, но не оставили государства и языка
– Я такой мусульманин, который, как и многие мои соотечественники, совсем немного знает об исламе. Какие-то обычаи или семейные традиции, конечно, связаны с этой религией – точно так же, как сербские и, полагаю, русские семейные обычаи связаны с православием. В годы моего детства никто из знакомых даже в мечеть не ходил, не существовало тогда для нас религиозных вопросов. Единственная молитва, которую я могу пробормотать - поминальная, вот вам еще к разговору о приверженности Балкан этике смерти.
Падение коммунизма и война актуализировали и вопросы национальности, и вопросы языка, и вопросы истории. Понятно, что у всех живущих в Боснии и Герцеговине славян – общие корни, и мои предки Буричи не всегда были мусульманами. Последний боснийский христианский король Степан Томашевич из династии Котроманичей погиб в середине XV века, потом больше четырехсот лет Боснией правили наместники султана, потом к нам на 40 лет пришли австрийцы с венграми, потом – сербские короли Карагеоргиевичи, потом – коммунисты Тито, потом – националисты.
Музыкальный проект Not Bad for the First Time и композиция словенского певца Владо Креслина "Вихрь с вершины". Ахмед Бурич поет и играет на гармонике - вместе с самим Креслином, Машей Слана и Тиной Гербец-Радакович
Ну вот как относиться ко всем этим властям? Если к иностранцам относиться как к оккупантам, то нужно устанавливать какую-то градацию: оккупанты, к примеру, бывают более плохими и менее плохими, так вот и будем всех ранжировать... Османы оставили боснийцам обычаи и веру, но не оставили государства и языка. Они правили здесь веками, их правление казалось боснийцам вечным, здесь было совершенно иное ощущение родины, которое нет смысла даже сопоставлять с нашим. Вообще переносить лекала сегодняшнего дня на прошлое – неблагодарное занятие, так никуда не уехать и до светлого будущего не добраться. Лучше пытаться осмыслить то, что происходит вокруг сегодня.
– Современная литература Боснии и Герцеговины этим занимается успешно?
– Она находится в неважном организационном состоянии. Ярких авторов не меньше, чем прежде, но после мощной встряски начала 1990-х годов вся книжная сфера до сих пор не упорядочилась, почти по всему бывшему югославскому пространству. У государства нет внятной культурной политики, применительно к сегодняшней Боснии и Герцеговине выработка такой политики мне вообще представляется проблематичной. Но что я вам буду жаловаться?.. Понятно, что талант не зависит от чиновничества – талантливые люди все равно свое напишут, а талантливые книги все равно найдут дорогу к читателю. Скажу с иронией: не все и не всегда у нас будет начинаться выстрелом, а завершаться пулей, – говорит боснийский литератор и музыкант Ахмед Бурич.
Другие материалы раздела "Европа для граждан" читайте здесь