Иван Ювачев. Собрание дневников в 10 книгах [Книги 1–4. 1890–1905 гг.]/ Под редакцией Н. М. Кавина. – М.: Галеев-Галерея, 2016–2017.
"Мой папа женился на моей маме в 1902 году, но меня мои родители произвели на свет только в конце 1905 года, потому что папа пожелал, чтобы его ребенок обязательно родился на новый год… Первый раз папа подъехал к моей маме 1-го апреля 1903 года. Мама давно ждала этого момента и страшно обрадовалась. Но папа, как видно, был в очень шутливом настроении и не удержался и сказал маме "с первым апрелем!" Мама страшно обиделась и в этот день не подпустила папу к себе. Пришлось ждать до следующего года…"
Начало автобиографии Даниила Хармса содержит, скорее всего, легендарные сведения, но сын охарактеризовал отца достаточно метко. Иван Ювачев (1860–1940) был твердо уверен, что цель жизни не в столовых приборах и яичной скорлупе. Он верил в могущество чисел: "Я проснулся и заплакал. Что это? Не следствие ли разговора 154 дня тому назад?" (запись 27.11/9.12.1897) Дневники сахалинской каторги и ссылки Ювачев сопроводил позднейшей уникальной хронологией, соотнося описанные события со смертью его сахалинской любви – Марии Кржижевской. Управляя кораблем, Ювачев равно полагался на человеческие знания и божий промысел: "Я взял курс не прямо на Де-Кастри, а южнее, потому что не знаком был с очертаниями берегов. Но тут мне сам Господь помог. Мы подошли к двум громадным камням, по которым сразу я узнал, что нахожусь близ островов Святых Константина и Елены. Поблагодаривши в душе этих Равноапостольных, я уже смело повернул к Де-Кастри" (10.07.1891). Ювачев вычертил диаграмму жизни своего сына: "Сейчас Даниил находится в синей отрицательной полосе" (25.01.1933). Иван Павлович скрупулезно записывал в дневниках, которые вел около полувека, свои сны и считал их неотъемлемой частью жизни: "Ночью видел идущего мимо Христа и говорящего мне: "Торопись, Ваня!" (15/27.04.1898) Подчас сновидения Ювачева словно предваряют прозу Хармса: "Видел, как какая-то белая собака ко всем пристает. Я стал ее выпроваживать. Она превратилась в офицера Александрова, который угрожал мне назавтра топором" (16/28.10.1892).
Рукописные дневники Ивана Ювачева
Реальная жизнь Ивана Ювачева была еще удивительнее воображаемой. Сын придворного служащего (полотера и капельдинера), офицер корпуса флотских штурманов и революционер-народоволец, политический заключенный и церковный староста, метеоролог и религиозный литератор (состоял, в частности, в Религиозно-философском обществе Мережковских), капитан кораблей на Дальнем Востоке и строитель железных дорог в Средней Азии (познакомился там с Максимилианом Волошиным), ревизор-бухгалтер и советский пенсионер – таковы зримые вехи биографии Ювачева. Непременно следует упомянуть о его образованности и любознательности: он сопоставлял священные тексты на пяти языках, а в 77 лет увлеченно читал "Голема" Мейринка, "Историю Египта" Брестеда и "Эдуарда Третьего" псевдо-Шекспира. Ювачев был человеком рассудительным, но сомневающимся; любовь его влекла, а гордость – претила; он почитал Льва Толстого, Александра Первого, братьев Гракхов, апостола Павла и Жанну д`Арк. Противоречивость души не облегчала бытия тела: "Очень был огорчен и плакал оттого, что жизнь моя не богата очевидными плодами; сам я болезненный, нервный; интеллигентные товарищи не показывают мне большой любви; они успешны в делах, по-своему довольны, иногда веселы. А я – так одинок, часто в томлении духа. Стараюсь выполнять предписания церкви, закона, но в то же время отрываюсь от намеченного дела" (22.03/3.04. 1894). Сторожа, пьянство, кипяток, "кобылы", розги – все эти непременные и тягостные детали русской жизни вызывали Ювачева на битву. Флотский офицер стал подпольным пропагандистом, в 1883 году едва не был казнен, четыре года провел в одиночном заключении, после – годы каторги и ссылки: "Пошел смотреть крепость с берега. Там уже состарились мои товарищи. Михаил Юльевич уже седой старец, ослепший. Новорусский варит варенье на свечке, работает в мастерской. Ведунья Вера тоже должно быть пожилая" (17/30.06.1900).
Подспудного оппозиционера Ювачева власти подозревали всегда, и даже в 1937 году старика допрашивали сотрудники НКВД
Подобно Достоевскому, пережившему аналогичный опыт, Ювачев отступился от революционных идей, но, не в пример писателю, не стал государственником и националистом, неизменно симпатизируя угнетенным: "Народ удивительно выстаивал под пушками. Стреляют, а он стоит… Я поражен силой духа рабочих. Вероятно, потому что им терять нечего. Все ставят на карту – свое плохое здоровье, слабых тщедушных детей, свой грошовый скарб и свою несчастную будущность" (9/22.01.1905, о "Кровавом воскресении"). Подспудного оппозиционера Ювачева власти подозревали всегда, и даже в 1937 году старика допрашивали сотрудники НКВД.
Ювачева не устраивала ненависть революционеров: первоначальная ненависть к властям неизбежно становилась центром их жизни. В одиночных камерах Петропавловской и Шлиссельбургской крепостей он ощутил, что не одинок, почувствовал божественное присутствие. Ювачев уверовал, что осветить "русский путь" может и должно христианство: "Чтобы быть реформатором, надо быть апостолом, призванным от Бога. Но от апостола потребуются признаки апостольства: чудеса, знамения, силы, терпение. Чтобы явить это, надо быть в непосредственном сношении с Богом, а для сего надо вести жизнь христианскую, а для сего надо отказаться от себя, взять крест и идти за Христом по пути любви к ближнему" (20.04/3.05.1902, речь Ювачева в Религиозно-философском обществе).
"Каторжное" христианство Ювачева причудливо соединялось как с истовыми проповедями Иоанна Кронштадтского, так и с убеждениями сектантов – духоборов, прыгунов, белоризцев…Впрочем, в те времена русские крестьяне приносили жертвы, поклонялись "каменному богу" и Христу в женском одеянии. Описания церквей и монастырей, бесед с религиозными философами, проповедниками, благотворителями, записи о службах буквально испещряют страницы дневников Ювачева, но он оставался укорененным "в мире" человеком, и в монахи подумывал пойти лишь однажды – подальше от настойчивой возлюбленной Амалии.
Мария Кржижевская, 1880-е
Вообще, плотская страсть не оставляла Ювачева в покое: он добросовестно отмечает в дневниках акты физической близости, мастурбации и поллюции. Подробно повествует о своих романах. Сахалинской его любовью была умершая в 38 лет от чахотки Мария Кржижевская: "На могиле Марии Антоновны написал пальцем на снегу "помилуй мя, Боже!", и отпечаталась моя маска, когда целовал могилу. Ел снег с могилы. Сегодня утром в 7 часов думал о том, что Мария Антоновна меня не любила и не могла любить физически. Я для нее был только симпатичный молодой человек сначала, а потом привыкла ко мне и оказывала внимание, как ближнему по заповеди Христа. Если бы я ей нравился физически, она бы не оставила меня" (9/21.11.1892).
Я много вопрошал Бога – жениться или нет. Ответ один всегда: нет
Яростная чувственность Ювачева шла рука об руку с мыслями о свободе воли и божественном провидении: "Я много вопрошал Бога – жениться или нет. Ответ один всегда: нет. И я раб Божий не смею продать свою свободу так легко. Я хочу совершить по воле Божией, а не по своей" (30.11/13.12.1901). Разумеется, в конце концов, дело решила женская целеустремленность. Ювачев познакомился с Надеждой Колюбакиной (1869-1929), возглавлявшей благотворительное Убежище для женщин, вышедших из заключения. В ее жизни случилась ужасная драма: в 13 лет ее изнасиловал отец. Коротко говоря, с 1902 года Ивану Павловичу уже не надо было задаваться вопросами: "Где теплое сердце? Где мой друг? Где жена?"
Редактор Николай Кавин (см. его интервью Радио Свобода) и издатель Ильдар Галеев публикуют дневники и выборочную переписку Ювачева, но он написал множество путевых, религиозных, этнографических очерков (кое-что включено в Собрание) и отнюдь не находился на обочине литературной жизни. С Ювачевым приятельствовали Волошин и Розанов, Чехов упомянул в "Сахалине", а Лев Толстой сделал одним из прототипов героя "Божеского и человеческого". Будучи в командировке, Ювачев посещает места действия гончаровского "Обрыва": "Имение Киндяковка принадлежит теперь полуангличанке мисс Перси-Френч. Девица, лет 30. Спортсменка. Отец и мать умерли. У нее, кажется, в любовниках офицер. Имение на обрыве к Волге и в большом парке. За оврагом деревня Винновка, где при нашем входе девки собрались в кружок и плясали с песнями" (2/15.06.1902).
Дачная жизнь семейства Ювачевых в Любани напоминает чеховские страницы и сцены: "С Петей ходил на пруд и вылавливал карасей, жуков и других болотных тварей. Возились весь день. Все ушли к Любе. Там идет горячая игра в стуколку. Вечером приходит Амалия с малиной для Аннушки. С ней повозился немного. Ужинал у Любы, скоро ушел. По дороге встретил Анну Васильеву, соседку. Мне показалось, что она напрашивается на содержание. Но мы гуляли недолго. Я ее учил благонравию и благочестию. Ухаживать за нею и в мыслях не было. Если связь с Амалией подержится, то зачем мне другая женщина" (23.07/2.08.1897).
Ювачев был современником войн, революций и прочих русских потрясений и, хотя он твердо взял курс в гавань незаметной жизни, в дневниках его рассыпано множество ценных свидетельств. Например, призванные из запаса на Русско-японскую войну грабили в городах магазины и "просили записать счета на имя микадо или Николая Второго". Поручик фон Розе говорит, что "едет на смерть или сумасшествие, потому что он нервный человек и не может видеть ни слез, ни крови" (3/16.11.1904). И сам автор дневников каждый день слышал, как люди кричат от боли.
Быть может, эта эмоциональная восприимчивость и породила неявную, но главную тему дневников, опубликованных в первых 4 томах, – тему странствия. Почти за два десятилетия Ювачев объехал земной шар, побывал в Маньчжурии, Японии, США, Англии; совершил паломничество по святым местам; к этому следует прибавить годы ссылки и частые служебные разъезды. Он восхищался трудолюбием японских крестьян и с интересом слушал негритянские спиричуэлс; по достоинству оценивал скоростные железные дороги Японии и городские парки Англии; открывал для себя изнанку больших городов: "И не один шиллинг перешел из моих рук проходящим и пристающим барышням" (31.05/12.06.1897).
С радостью отмечает Ювачев примеры людского единения: "Бросаются вниз по лестнице католические священники и монахи и становятся за решеткой в алтаре Св.Елены, а вслед за ними бешено несутся арабы с факелами свечей, и стали исполнять свой танец. Народ умилялся, мыл лицо огнем, и он не жег. Энтузиазм поразительный" (8/21.04.1900, пасха в Иерусалиме). Поразило Ювачева единство и многообразие США, которые он пересек от Сан-Франциско до Нью-Йорка. Судя по дневниковой записи 9/21.05.1897, он серьезно раздумывал о том, чтобы жить в Америке русским литератором и церковным служащим.
Истинный путешественник, Иван Ювачев достигает поэтических высот, когда пишет о транспорте: "Поезда теперь пресмыкаются, как черви. Пользуются всею поверхностью земли; но скоро люди полетят, как бабочки, по голубому эфиру" (2/15.07.1903). Земное странствие героя заканчивалось там же, откуда и началось, – в Петербурге, переименованном и неизменном, и пока позволяли силы, Ювачев был в дороге: "Сегодня в вагоне я сидел у окна открытого и смотрел на небо… Я видел два метеора. Один из них, как звезда 2-й величины, очень медленно передвигался между звездами, направляясь к югу. Докатился до горизонта и исчез в неясной атмосфере" (25.07/7.08.1937 предпоследняя из сохранившихся дневниковая запись).
"Невольно к чуждым берегам меня влечет неведомая сила…" – переиначил Ювачев в письме брату строчку из пушкинской "Русалки", и эта оговорка вышла провидческой: всю жизнь моряк Ювачев искал заветные берега, но причаливал к чуждым.