Александр Генис: Ноябрьский выпуск нашей традиционной историко-культурной рубрики “1917 - век спустя” естественным образом должен быть связан с Октябрьской революцией, юбилей которой так или иначе отмечается во всем мире.
Соломон Волков: И в связи с этим нам надо вспомнить о роли и в Февральской революции, и в Октябрьской революции такой крупной и неоднозначной, вызывающей сегодня самые противоречивые мнения фигуре, как Максим Горький. Максим Горький был перед революцией, вероятно, самым популярным, самым знаменитым русским писателем. Я наткнулся на статистические сведения, согласно которым о Горьком до революции было написано и напечатано около тысячи брошюр (они называется книги, но, конечно же, это были не многотомные монографии). Это цифра фантастическая, конечно. Он наряду с другой титанической знаменитостью своего временем Шаляпиным, составляли пару, о которой репортеры постоянно писали. Я не могу даже найти аналога этому. Горький шел в ресторан, на следующий день в газете появлялось: Горький был в ресторане таком-то, ел то-то, сидел с тем-то, вел себя так-то. Не говоря уже о том, если Горький появлялся в каком-то публичном месте. То есть пресса освещала буквально каждый его шаг, и публике нравилось такое количество бульварных материалов.
Александр Генис: Тем интереснее вспомнить, что Горький писал об этом революционном времени. В прошлом выпуске нашей рубрики “1917 - Век спустя” мы говорил о другом — американском свидетеле революции Джоне Риде, сегодня хорошо бы вспомнить русского свидетеля.
Соломон Волков: Мы много и хорошо говорили о Джоне Риде, но Горький — титаническая фигура. Представьте, самый главный, самый популярный, самый влиятельный писатель страны, которая прошла через две революции, в которых Горький принимал самое активное участие. Причем, конечно же, его симпатии были на стороне социал-демократов. Он финансировал большевиков, он дружил с Лениным еще до революции. Он был повязан абсолютно со всеми большевистскими и социал-демократическими вождями. Сразу же после Февраля он оказался центральной фигурой строительства новой культуры в России. И опять-таки, по влиянию Горького, его ни с кем не сравнишь, даже Толстой не обладал таким влиянием, каким обладал Горький в тот момент.
Александр Генис: А почему, как вы трактуете эту славу? Ведь художественные достоинства Горького, особенно сегодня, не вызывают таких уж восторгов. Даже в те времена Корней Чуковский, например, писал, что Горький начинается с «Детства», только с этой трилогии — а это уже середина горьковского пути. Сам я отношусь к Горькому по-разному, мне очень нравятся многие его ранние рассказы, мне нравится его «Городок Окуров», мне нравится его наблюдательность. Так, как он описывал Россию, никто не мог, он ее знал, как никто. Но как романист Горький вызывает у меня ужас. При этом, роман «Мать», который нас заставляли учить в школе, был чрезвычайно популярен не только в России, но, скажем, в Америке.
Соломон Волков: Я в метро нью-йоркском еду и напротив меня сидит афроамериканец и читает роман «Мать» Горького.
Александр Генис: Я никогда этого не моу понять, потому что более ходульной книги русская литература не знала. Однажды я об этом разговаривал с Синявским, который сказал, что в романе Горького «Мать» есть только один человеческий персонаж — это самовар. Каждый раз, когда Горький хотел как-то очеловечить ситуацию, он писал: «Вносят самовар». Почему же у него такое влияние было, как объяснить? Толстой, я понимаю, Толстой гений всех времен, он написал лучший роман человечества «Войну и мир». Но Горький?
Соломон Волков: Как раз то, что Толстой написал лучший роман не сделало его влиятельной фигурой. Влияние Толстого проявлялось в первую очередь через его этические и религиозные теории.
Александр Генис: Через конфликт с церковью и государством.
Соломон Волков: И через общественную деятельность. Но Горький здесь был гораздо более активной фигурой. Толстой засел в своей Ясной поляне, принимал посетителей и через них посылал какие-то месседжи, а Горький был всегда в гуще общественной жизни. Он создал «Знание», самое влиятельное предреволюционное издательство. Когда мы сейчас говорим о всех символистских изданиях, «Мусагет» и так далее, мы забываем, какими ничтожными тиражами тогда выходили эти альманахи символистов. Задним числом оказывается, что в них было напечатано очень много ценных вещей, которые выдержали испытание временем.
Александр Генис: Которые теперь и складываются в понятие Серебряный век.
Соломон Волков: Но издательство Горького было коммерчески успешным. Тиражи символистов были иногда 300-500 экземпляров, под тысячу, а напечататься у Горького означало, что ты сразу брал рубеж в 10 тысяч и больше.
Александр Генис: Это как в «Новом мире», скажем, в 1960-е годы печататься.
Соломон Волков: По влиянию это было, пожалуй, позначительнее, потому что атмосфера была все-таки другая. Это было бурное время. Мы должны не забывать, когда мы говорим «революция», предреволюционная, мы говорим пред 1917 год, а на самом деле первая революция — это был 1905 год. Во всей этой эпохе Горький был чрезвычайно влиятелен как активно действующее лицо. И сразу после революции он был главный редактор газеты «Новая жизнь» социал-демократического направления, которая - и вот тут большой сюрприз! - не заняла пробольшевистские позиции, он попытался встать над схваткой. Он всячески приветствовал свержение самодержавия, о чем речь, он приветствовал даже и Октябрь в известном смысле, но довольно быстро он в нем разочаровался, и большевики потеряли его однозначную симпатию. В этой «Новой жизни» он стал печатать даже откровенно антибольшевистские и даже антиленинские свои заметки, которые, конечно, были влиятельны. Большевикам это крайне не понравилось, они несколько раз закрывали газету, потом открывали, но в конце концов прикрыли совсем.
В моих руках томик Горького, который называется «Несвоевременные мысли. Заметки о революции и культуре», в котором собраны все его колонки в газете «Новая жизнь». У меня любопытная история с этим связана, еще в Москве я на этот сборничек набрел.
Александр Генис: Хотя, конечно, в советское время его нельзя было достать.
Соломон Волков: Мой был издан в Америке. Я пришел на день рождения к своей сослуживице по журналу «Советская музыка», ее отец был крупным музыковедом и влиятельной фигурой, пока гости сидели за столом, я стал рыться в книжной полке. В первом ряду стояли нормальные книги советской библиотеки, но когда я потянул, упало несколько книг из заднего ряда. И среди них был этот томик Горького из Америки. Я кинулся ее читать, весь день рождения моей сослуживицы я провел за тем, что читал эту книгу Горького, тогда она произвела на меня сильнейшее впечатление.
Потом ее переиздали уже в постперестроечные годы в 1990 году в Москве, прямо перед падением советского режима. Я хочу прочесть оттуда кусок, который демонстрирует для меня характерное для Горького мастерство наблюдателя. В нем был на самом деле газетный репортер. Он ведь и начинал как талантливый газетный репортер, это качество в нем на самом деле самое ценное. Для меня двумя безусловными шедеврами Горького, это я всегда буду повторять, являются два его документальных очерка...
Александр Генис: Ленин и Толстой?
Соломон Волков: Да, безусловно.
Александр Генис: А как же «На дне»? Это моя любимая вещь у Горького. Не отдам.
Соломон Волков: Это хорошая пьеса, но я не могу сказать, что «На дне» - лучшая пьеса русского репертуара, есть «Ревизор» Гоголя, есть «Горе от ума», есть драмы Алексея Константиновича Толстого. А вот в области документального очерка эти два очерка — это пик, это шедевр. Нет произведений, которые бы превзошли эти два. Потому что в обоих им достигнута была фантастическая высота: портрет гения, который не является коленопреклоненным портретом, это никоим образом не агиография, это не жизнь святого, но это и не попытка уничтожения, то, чем иногда сейчас любят щеголять современные авторы. Я не знаю лучшего портрета политического деятеля, чем очерк Горького о Ленине.
Александр Генис: «Ленин был в словах, как рыба в чешуе». Со школьных лет запомнил.
Соломон Волков: Он очень нюансирован, в него нужно вчитываться, чтобы понять всю многослойность отношения Горького к Ленину.
Александр Генис: Именно так - многослойно - Горький относился к революции.
Соломон Волков: Итак, 1917 год, Горький описывает революцию в Москве.
«Поражало сердечное отношение солдат к обывателю, вылезавшему на улицу «понаблюдать».
Было до отчаяния странно видеть, как пролетарий в серой шинели, голодный, обрызганный грязью, ежеминутно рискуя жизнью своей, заботливо уговаривает чисто одетого, любопытствующего «буржуя»:
— Гражданин — куда же вы? Там стреляют! Попадут в вас, не дай Бог, мы же не может отвечать за вас!
— Я трое суток на улицу не выходил!
— Мало ли что! Теперь гулять не время...
Хочется спросить этих людей:
— С кем же вы воюете, оберегая столь заботливо жизнь ваших «классовых врагов»?
Спросишь — отвечают:
— С юнкерами. Они против народа...
И эти-то добродушные, задерганные, измученные люди зверски добивали раненых юнкеров, раскалывая им черепа прикладами, и эти же солдаты, видя, что в одном из переулков толпа громит магазин, дали по толпе три залпа, оставив на месте до двадцати убитых и раненых погромщиков. А затем помогли хозяевам магазина забить досками взломанные двери и выбитые окна.
Ужасны эти люди, одинаково легко способные на подвиги самопожертвования и бескорыстия, на бесстыдные преступления и гнусные насилия. Ненавидишь их и жалеешь всей душой и чувствуешь, что нет у тебя сил понять тление и вспышки темной души твоего народа».
По-моему, превосходный текст.
Александр Генис: Да, это мне напоминает горьковскую фразу: «Только русский человек может изнасиловать невесту». Но в «Несвоевременных мыслях» есть идеологический посыл. Почему Горький был за революцию? Потому что он ненавидел крестьянство. Это - главная тема его жизни. Он считал, что крестьяне зарывают свой труд в землю, а рабочие создают новое, творят. Как каждый автодиктат, самоучка, Горький больше всего любил просвещение. Ему так дорого стоили знания, что он очень высоко их ценил. Крестьяне же, как ему казались, вели зверский образ жизни, который из поколения в поколение воспроизводит сам себя, они ничего не создают нового. Поэтому по Горькому пролетарии должны были заменить крестьян.
Соломон Волков: Да, это была главная идея Горького.
Александр Генис: Он пишет, например: «Мужики развезли по домам все, что имело ценность в их глазах, а библиотеки — сожгли, рояли изрубили топорами, картины — изорвали. Предметы науки, искусства, орудия культуры не имеют цены в глазах деревни, — можно сомневаться, имеют ли они цену в глазах городской массы».
И тут наступает прозрение Горького, который всегда считал, что пролетарии — это лучшая часть русского населения. Но вдруг выясняется, что пролетарии — это те же крестьяне, та же темная масса, и ничего хорошего от них ждать не приходится, никакой культуры не будет.
Вот тут, как вы говорите, сказалась замечательная наблюдательность Горького:
«Недавно представители одного из местных заводских комитетов сказали директору завода о своих же рабочих:— Удивляемся, как вы могли ладить с этой безумной шайкой!».
Соломон Волков: В итоге Горький закончил свою жизнь трагической фигурой, сделав очень много для русской культуры и до революции, и в советских условиях поработав. Тут и Всемирная библиотека, и Библиотека поэтов - все эти институции, на которых мы с вами выросли, они же все были задуманы, придуманы и продвинуты Горьким.
Александр Генис: Интересно, что в «Несвоевременных мыслях» видно, в какой ужас привела Горького анархия. Оказалось, что страшнее всего — это не революция, а анархия, которая идет следом за ней. Не с этим ли связано то, что Горький принял Сталина как человека, который поборол анархию, вновь укрепив государство. Любое государство лучше, чем анархия, рассуждал Горький, потому что государство — это строение, в нем есть структура, а в анархии есть только хаос. И вот этот страх перед “хаосом деревни”, который всегда обуревал Горького, мне кажется, и был демоном его жизни. Только так можно понять фигуру Горького на Беломорканале.
Соломон Волков: Я совершенно с вами согласен. Конечно, в этом, как я уже сказал, - трагедия его жизни и причина такого прохладного и скептического отношения к фигуре Горького, к его наследию, к его творчеству в современной ситуации.
Мне кажется, что Горький как раз относится к числу таких персонажей, отношение к которым все время будет пересматриваться в ту или иную сторону в зависимости от текущей политической ситуации. Он очень, конечно, политический писатель, и безусловно, невероятно крупная фигура и человек, у которого можно, как у всякой крупной фигуры, найти и надергать противоречащие друг другу мысли и соображения.
Александр Генис: Как вы считаете, «Несвоевременные мысли» сегодня актуальны?
Соломон Волков: Они в первую очередь актуальны и интересны, как наблюдения талантливого наблюдательного человека о том, как это все происходило. Взять тот отрывочек, который я прочел. Ведь можно прочесть два-три тома о революционных сражениях в Москве 1917 года, но этот маленький фрагмент из Горького рисует нам реальных персонажей: и этот буржуй, и этот солдатик, который его уговаривает не лезть под пули, и ситуации с расстрелом погромщиков винных погребов. Тут он перекликается, конечно, с замечательной книгой Джона Рида «10 дней, которые потрясли мир», с той разницей, что это человек, который не просто знал русский язык, не просто был замечательным писателем, но сам был в гуще событий. Ты веришь этим зарисовкам и по ним можешь восстановить реальную картину того, что же происходило в трагические дни революции в Москве и Петрограде.
Это особенно важно в год столетия революции. Сколько было предпринято заранее усилий, сколько было брошено всякого рода средств и энергии, чтобы прийти к единому пониманию того, чем были эти великие русские революции. Но нет этого понимания все равно. Год кончается, а консенсуса нет.
Александр Генис: Я бы сказал, что Горький и сам с собой тоже не согласен в этой книге. Никого общего вывода из этой книги не следует. Это заметки несчастного человека, который видит, что тот мир, за который он сражался, то, о чем он мечтал, совсем не похоже на то, что произошло на самом деле. Мы так и не можем сказать: за революцию или против революции Горький в этой книге.
Соломон Волков: Вы знаете, тут самое печальное, что если отмести в сторону фанатиков и справа, и слева, то мы не можем сказать, как относиться к этим революциям - позитивно или негативно. Ведь Солженицын и Февральскую революцию рассматривал как полнейшую катастрофу, он именно с нее отсчитывал начало тех советских 70 лет с лишним, которые в его представлении были самым страшным периодом в истории России. Нет консенсуса по этому поводу. Думаю, что в обозримом будущем, а может быть и никогда его не будет.
Что касается книги Горького «Несвоевременные мысли», то останется замечательным памятником той революционной эпохи.
(Музыка)
Мата Хари
Александр Генис: А теперь, чтобы перевести тему с российской на международную, космополитическую, я предлагаю отметить 100-летний юбилей кончины знаменитой шпионки Мата Хари. В связи со столетием ее расстрела, появилось немало новых материалов, связанных с этой загадочной женщиной. Поскольку она была по национальности голландка, то именно в Голландии сейчас центр изучения Мата Хари.
Соломон Волков: В город, где она родилась, памятник, по-моему, поставлен. Политически некорректно в данный момент, поскольку она изображена там практически обнаженной.
Александр Генис: Новые выставки рассказывают ее историю не совсем так, как мы привыкли ее воспринимать.
Соломон Волков: Вся эта история фантастическая, конечно. Имя и фамилия ее известны всем, кто мало-мальски интересуется историей ХХ века. Это уже само по себе характерное явление, потому что в конце концов, кто такая была Мата Хари и что она сделала? Мы все знаем, что это быть может самая знаменитая шпионка ХХ века. Мата Хари — эмблема женского шпионажа, если угодно. Но что она конкретно в качестве этой шпионки сделала?
Давайте вспомним ее биографию. Она была очень смелой, независимой девушкой. Когда ей было 18 лет, она ответила на объявление в газете одного офицера, который искал жену через газету. Она его нашла, приглянулась ему, он взял ее в жены и увез ее в теперешнюю Индонезию, которая тогда была голландской колонией. Там он пил, изменял направо и налево, у них родились два ребенка, один умер, жизнь совместная была несчастливая. Они разошлись, она дочку свою оставшуюся сдала в приют и уехала в Париж. Она уже была не такая молодая, она родилась в 1876 году, а в Париж она переехала в 1903-м, ей было 27 лет — это не самый подходящий возраст был для того, чтобы начинать новую карьеру, но она ее начала. Она пошла танцевать в кабаре и одновременно стала высокооплачиваемой проституткой.
Александр Генис: Вы упустили один замечательный эпизод из ее жизни. Она придумала себе прошлую жизнь, в этом, собственно говоря, и заключается тайна Мата Хари, потому что никто не знает правды про нее. Кроме имени она сочинила себе биографию, она сказала, что она училась восточным танцам в буддистских в индуистских храмах. Тогда в Европе было время горячего увлечения экзотикой, Восток был в моде, не без русского влияния, кстати. Всякая экзотика считалась очень интересной и благотворной для западной культуры, которая таким образом искала новые для себя ресурсы. Первый раз она выступала в Музее восточного искусства в Париже, ее воспринимали как экзотическую танцовщицу. На этом выступления присутствовали всякие важные персоны, в том числе послы. Во время танца она постепенно сбрасывала с себя одежду, пока не осталась только в жемчужном ожерелье. Это вызвало скандал, который дал ей славу. Она была модной и важной куртизанкой с очень большими деньгами. Одно время Мата Хари была миллионершей, но страсть к картам ее губила. Вот тут-то она и оказалась запутанной в шпионскую деятельность.
Соломон Волков: Для денег. Сначала она была завербована германской разведкой, а потом ее завербовала французская разведка, и она стала двойным агентом. Немцы знали, что она работает на французов, но французы не знали, что она работает на немцев. И вот тут мы подходим к самому важному для ее биографии вопросу, а именно — чего же она такое предала? Когда сто лет тому назад ее расстреляли французы, ей было вменено обвинение в том, что она повинна в гибели многих тысяч французских и союзных солдат. Результатом каких ее действий была их гибель, до сих пор не известно.
Я как-то прочел суждение профессионального историка этого дела, который пришел к выводу, что разведданные, если соотнести с количеством денег и усилий, который были брошены во всю историю шпионажа, никак несопоставимы с реальным результатом. Сведения, которые получались от разведчиков или разведчиц, очень часто игнорировались и не использовались. Это была работа вхолостую в основному.
Александр Генис: Вспомним Рихарда Зорге. Но в данном случае все еще сложнее, потому что только что открыли архивные материалы. Исследователи голландские и все остальные, в том числе и французские, пытались выяснить, в чем заключалась ее вина. Они так и не смогли ничего конкретного найти.
Соломон Волков: Ее же расстреляли фактически за то, что она была знаменитой женщиной и действовала всем на нервы своими танцами в голом виде, тем, что она была, как вы справедливо и политкорректно сказали, высокооплачиваемой куртизанкой.
Александр Генис: Она пострадала за свою славу. Мы не знаем, за что ее расстреляли, но знаем - как. И именно эта казнь поставила точку в этой легенде, и точка эта красивая. В день расстрела Мата Хари с аппетитом поела, а потом в черном платье, в черных туфлях пошла на место расстрела, потребовала не завязывать ей глаза и послала воздушный поцелуй солдатам, которые в нее стреляли. Не удивительно, что эта история стала любимым сюжетом. Существует много фильмов на эту тему.
Соломон Волков: Есть же знаменитая роль Греты Гарбо.
Александр Генис: Но теперь она уже в более драматическом виде изображена. Скорее это - еще одна жертва чудовищной войны. А в связи со столетием расстрела состоялась в Голландии премьера балета, посвященного ее судьбе.
Соломон Волков: И нашу беседу о Мата Хари мы закончим эпизодом из этого балета.
(Музыка)