Успеть до 30

Артем Голдман – 26-летний российский предприниматель, один из создателей приложения Visabot, с помощью которого десятки тысяч людей подали на грин-карту и рабочие визы в США, – вошел в Forbes "30 under 30", ежегодный список 600 молодых, до 30 лет, "инноваторов, предпринимателей и лидеров, которые бросают вызов общепринятому и переписывают правила для будущего поколения".

Голдман последние полтора года живет в Калифорнии, в Кремниевой долине, в анкете Forbes он называет в качестве "наставника мечты" Илона Маска, сообщает, что первой его работой – в шесть лет – была упаковка компакт-дисков и что сейчас он работает 84 часа в неделю.

Родился Голдман в Москве, детство его пришлось на, как это теперь называют, "лихие 90-е". Про первую работу – ту самую, упаковщиком компакт-дисков, – он рассказывает так:

– Отец работал в компании "Арс", основанной Игорем Крутым, – шоу-бизнес такой. Я в детстве часто ездил по концертам артистов, всякие "Руки вверх", Шуфутинский, "Дискотека Авария" и так далее. (Я не очень любил их творчество и вообще эти концерты, но при личном общении они мне были симпатичны энергией и желанием творить.) Отец отвечал за распространение контента на аудионосителях. На этой сборке работали, в основном, студенты, охранники, в какой-то момент не хватало рук, а поскольку меня постоянно брали с собой на работу, то и меня как-то посадили собирать. Платили сколько-то копеек за каждый компакт-диск. Мне это очень нравилось, это были нереальные деньги тогда, я себе что-то купил.

Голдман говорит, что много времени проводил с бабушкой, преподавательницей русской литературы, с отцом, уже в школе, заранее проходил учебник математики: "Не знаю, зачем мы это делали, но очень мне нравилось". Перескакивал через классы, окончил школу экстерном:

– Не могу сказать, что у меня была сверхобеспеченная семья, у меня была нормальная семья. Меня хотели отдать в школу, МЭШ, по-моему, на Пресне, но в итоге отказались, потому что посчитали, что как раз там я буду избалованным мажором – в школе были цены в долларах, красная икра и так далее. Учился в абсолютно стандартной школе в районе Свиблово. Мне нравились там люди, мы общались, что-то делали, но в школе было страшно неинтересно, мне было довольно скучно, хотелось идти куда-то дальше. Я ушел в другую школу, которую можно было закончить экстерном. Мне нравились многие гуманитарные науки, история, философия, литература. У меня были пятерки по математике, двойки по поведению. Но я хорошо учился, без троек закончил.

Голдману было 14, когда он окончил школу и пошел в университет. На вопрос, не сложно ли учиться с людьми старше на несколько лет (а в 14 – это немало), он отвечает, что с детства привык находиться среди старших, это никогда не было проблемой. Голдман поступил в Университет управления на специальность "экономист" – говорит, что это был "неосознанный" выбор, что шел дальше учиться, потому что так принято: "Стандартный конвейер: человек родился, пошел в садик, пошел в школу, пошел в университет, а дальше уже принимает какие-то решения".

Выбор специальности тоже был скорее из представления – становись экономистом и не пропадешь в жизни. Говорит, что поступил в несколько университетов, но пошел в университет управления, потому что там было бесплатное место, а в МГУ и финансовой академии – платные:

– Я пять лет пробыл в университете, но, не в обиду ему, считаю, что эти пять лет можно было провести гораздо продуктивнее. В основном я работал – и в банке, и вечеринки организовывали: куча студентов, все развлекаются, мы договаривались с клубами и получали процент. В течение года много тусовались, но я быстро понял, что это бредовое существование. Но период был такой. Под конец обучения я понял, что это все не то. После банка осознал, что точно не хочу заниматься чистыми финансами. В конце обучения пошел на практику в Федеральное агентство печати и массовых коммуникаций – помогать готовить документы для выделения грантов на IT-проекты, все новое, что тогда Медведев ввел, чтобы финансировать "Дождь", различные сайты, все, что связано с интернетом, мобильными приложениями. У них не было кадров, были люди постарше, которые в этом не разбирались. Я тогда напрямую общался с людьми, которые приходили за грантами, видел, что они делают крутые проекты, и понял, что хочу что-то такое делать, хочу быть на другой стороне – мне больше нравится что-то создавать, чем проверять.

Чтобы попасть на "ту сторону", Голдман отправился учиться в Милан на курс "Новые медиа" – "смесь IT и режиссуры", как он это описывает: "Мне кто-то рассказал про эту программу. Чтобы на нее попасть, нужно иметь портфолио. Я поехал сначала на летнюю программу во Флоренции на шесть недель, получил портфолио, кучу практики и подал документы в университет".

На вопрос, почему поехал именно за границу, Голдман отвечает, что это было "нормальной тенденцией" среди людей, с которыми он общался: "После МГУ, МГИМО уехать на год-два поучиться. Скопились финансовые ресурсы, была возможность. Это не такие большие деньги. Понятно, мне частично помогли, но я достаточно рано стал финансово независимым, в том числе благодаря отцу".

Италию он описывает как лучшее место для всего, что связано с творчеством, хотя "там не принято много работать". Но сам Голдман вместе с другими студентами уже через три месяца после поступления открыл студию по созданию мобильных приложений: "Нас было трое в команде: программист, дизайнер, а я занимался организацией, фотографировал, снимал видео, прописывал креативную концепцию – как должны выглядеть экраны приложения, что человек увидит, когда что-то нажмет". Голдман рассказывает, что их студия делала приложение для крупного миланского музея, Триеннале, – один из его партнеров знал тамошнего сотрудника: "Конечно, все это не случайно, но это я к тому, что не такая большая конкуренция была тогда в IT. К сожалению, не было особенно и заказов, поэтому постепенно я вернулся в Россию и начал работать".

В России довольно быстро Голдмана пригласили из компании, занимавшейся созданием мобильных приложений и сайтов, в рекламное агентство "Грата", которое работает с крупными корпорациями вроде "Газпрома" и "Роснефти". Ему предложили возглавить IT-отдел:

– Я был знаком с гендиректором, она видела мои работы. Я ей благодарен, она предпочла взять сверхмотивированного и не очень опытного человека, чем суперпрофессионала с рынка. Я сейчас понимаю, что это был достаточно рискованным выбором. За полтора-два года работы я много чему научился, мы делали большие проекты, я курировал проект павильона "Роснефти" на Олимпийских играх в Сочи. Проектов было много: ведущие питерские экономические форумы и так далее. Но в какой-то момент я понял, что по сути моя работа сводилась к созданию красивых презентаций: приходили Чубайс, Медведев, Путин, Сечин, нажимали панели, появлялась презентация. Мне это перестало быть интересным, я не понимал, зачем я это делаю. Я решил сделать что-то свое – пошел в стартап-академию "Сколково", с партнером Андреем мы создали свою первую компанию, которую потом продали и уехали в Америку.

На вопрос – не сложно ли в 21 год быть начальником отдела, командовать старшими людьми, которые могли быть недовольны руководителем-мальчишкой, – Голдман отвечает: "Когда показываешь свои проекты, неважно, сколько тебе лет, 10, 20 или 70, все судят по проектам. К тому моменту у меня уже были крутые проекты, которые я мог показать. Может быть, меня считали молодым, но по крайней мере знали, что я способен делать крутые вещи, связанные с IT".

Путина, Медведева, Чубайса и прочий цвет российского истеблишмента, говорит Голдман, он видел на мероприятиях не раз, но в эти моменты, в основном, переживал, чтобы у него в презентациях все работало. Когда напоминаешь Голдману, что у него в профиле на "Снобе" в графе "Ну, не люблю" было написано: "Скучных, пессимистов, Путина и кошек", он смеется и говорит, что это было сто лет назад:

– Это, очевидно, шутка, прикол – это цитата, уже не помню откуда, мы смеялись по поводу нее. Я себя не отношу к сторонникам [власти] или ярым оппозиционерам. Люди должны заниматься своим делом. Если все будут заниматься своим делом, то вопросы по поводу политики сами по себе нивелируются, потому что [у власти] будут те люди, которых адекватное общество захочет иметь у власти.

О бизнес-школе "Сколково" Голдман отзывается очень хорошо: "Туда приходили реальные предприниматели и подробно рассказывали, что и как делали". Затем была трехмесячная программа в Оксфорде, который Голдман называет "волшебным местом", хотя и со спецификой: "Они будто не слышали про то, что есть Google. Но для начального образования, бакалавриата, это идеально, когда нужно читать, заниматься наукой. Обсуждения были с цитатами Вольтера, это не IT-тусовка. Если взять условный Стэнфорд, то здесь все говорят про Маска и искусственный интеллект, а там все еще – теоретический спор философов, они до сих пор рассуждают об отличиях коммунизма от капитализма. Для практики бесполезно, а для того чтобы мозги работали в правильном направлении, полезно".

За границей Голдман не сталкивался с каким-либо недоверчивым отношением к себе из-за того, что он из России: "Ко мне никогда никто плохо не относился из-за того, что моложе, или за то, что из России. И вообще, мне кажется, поколение 90-х в международных тусовках легче принимает других людей".

Первый крупный проект, который сделал Голдман вместе с компаньоном, с которым он встретился в "Сколково", – приложение LegalSpace, с помощью которого можно найти юриста, подобное тому, как с помощью Uber заказывают машину:

– Идея сформировалась в стартап-академии. Я там встретил Андрея, который долго работал в юридических услугах. Плюс у меня была история с людьми, которым был нужен юрист в Лондоне. Мы решили, что это может быть хорошей нишей, может быть интересно для тех, кто ищет юристов за рубежом. Но по факту мы поняли, что на российском рынке из этого не сделать юридический Uber, – рынок небольшой, зарабатывать на нем получалось, но это был не венчурный бизнес.

– Помогите понять, как это устроено. Вы создаете мобильное приложение, которой связывает людей, например, с юристами, или Uber, скажем. Я не понимаю, кто эти первые люди: кто-то должен начать работать на Uber, а кто-то должен первым воспользоваться. Этот начальный момент мне непонятен – до того, как соберется достаточное количество людей, чтобы это заработало сколько-нибудь нормально.

– Это стандартная схема работы "маркет-плейс", компаний типа Uber, Amazon, "Яндекс.Такси", где есть заказчики, есть подрядчики, а платформа выступает по сути рынком. Это ничем не отличается, скажем, от Савеловского рынка. В идеале надо отталкиваться от клиента. У Андрея в кругу были юристы, которые могли "закрывать" определенные вопросы. Мы делали презентацию в Сколково – бизнес-школа очень помогла, у нас появилось больше ста заявок. К нам приходили и говорили: у меня проблемы с поставкой в Корее, у меня – в Дубае, и так далее. И мы как ошалевшие несколько суток подряд сидели, по знакомым искали юристов, подключали их к системе. И так шаг за шагом. Новый клиент – новый поиск юристов. Потом мы ввели ограничения на допуск на платформу, когда в больших количествах стали регистрироваться юристы из-за рубежа: нам не нужно было столько, мы не могли их обеспечить заказами, это было бы не круто – юрист зашел, зарегистрировался, а заказы ему не падают. Но если существует потребность, проблемы не бывает с первыми клиентами.

– А в Uber, условно, откуда берутся первые сто водителей на первую тысячу клиентов?

– Это начинается с друзей, знакомых, знакомых знакомых, потом начинает прирастать. Договориться с десятью водителями: ребята, мы вам платим деньги, вы должны установить приложение. Дальше пойти к своим друзьям: установите приложение для заказа такси, пользуйтесь. Начать с одного конкретного района, то есть всегда нужно начинать с узкоспециализированных вещей. Потом все поняли, что это очень удобно, и дальше все это потихоньку разрастается. Но вообще Кремниевая долина славится огромным количеством "ранних пользователей": здесь много людей в IT, готовых пользоваться не совсем готовым продуктом, где будут глюки или что-то еще, – сообщество это понимает. За счет этого здесь часто взлетают стартаперы.

– А потом на смену LegalSpace пришел Visabot?

– Мы продали LegalSpace, но у нас в какой-то момент было больше тысячи заявок на эмиграцию, на рабочие визы американские, на помощь юристов [в этих вопросах]. Мы начали более глубоко в это углубляться, больше тратить на рекламу, маркетинг именно этих услуг – я уже находился в Америке. Первый наш шаг там – мы поступили в инкубатор Founder institute в Пало-Альто (город в Калифорнии. – РС), который возглавляет Адео Ресси, друг Илона Маска. Мы подали туда идею сделать некий софт, который бы автоматизировал эмиграционные вопросы. Они нас взяли. Туда принимают на уровне идей, но поскольку у нас уже был бэкграунд – они провели с нами интервью, нас приняли. Но они ничего не инвестируют [в проекты].

– Что такое инкубатор?

– Это программа, которая нацелена на обучение стартапов и помощь им (в принципе, в России это тоже существует, просто в несколько других видах). Организация, которая мотивирована тем, что забирает небольшую долю [доходов стартапов]. Если компания успешна, привлекает следующий раунд инвестиций, то все зарабатывают. После инкубатора [наступает очередь] акселератора – это смесь программы [поддержки стартапов] и инвестиционного фонда (это я сейчас про американскую систему рассказываю). Они берут проекты, которые начали немного зарабатывать, у которых уже есть продукт, что-то более существенное [чем идея], но еще не супербизнес, и в них инвестируют.

– И вы прошли это с Visabot, который и вынес вас на самый верх?

– Не знаю, что называть самым верхом. Мы развивались достаточно быстро, более 105 тысяч человек воспользовались приложением за год. Услуга людям понравилась, они поняли, что это гораздо удобнее, быстрее, дешевле.

– Это исполнение американской мечты, вы заработали, попали в список Forbes?

– Во-первых, это не список самых богатых людей до 30 лет, это список самых перспективных, инноваторов. Мы – в секции "инновации в юридических услугах", потому что мы смогли большому количеству людей помочь. То есть критерий – массовость распространения инновационной услуги. С точки зрения выручки мы являемся среднестатистическим американским стартапом, у нас нет никаких сверхприбылей, нас нельзя сравнивать ни с Фейсбуком, ни даже с "ВКонтакте". Касательно американской мечты – у меня ее не было, я ехал не за ней, я ехал за тем, что мне было интересно.

– Издание Peopletalk написало о вас совершенно в гламурном стиле – "Холостяк недели Артем Голдман"...

– Это, кстати, старая статья.

– До вашего отъезда, да. Вас спрашивают, как вы относитесь к девушкам, какими они должны быть.

– Это случилось случайно, кто-то у них отказался приходить. О нас тогда вышла статья на РБК, и они решили, что можно меня позвать. Честно сказать, все за эту статью меня пинают. Самое смешное, что я женился через два месяца после этой статьи, хотя говорил, что не женюсь.

– Я не буду пинать. Я почерпнул там новые сведения вас: вы занимаетесь боксом и пытаетесь штурмовать горы в Новый год.

– Первый раз мы восходили на самую высокую точку в Северной Африке – гора Тубкаль в Марокко. Это так звучит, "самая высокая", на самом деле туда самые начинающие идут, 4 тысяч метров, невысокая, восхождение продолжается неделю, скорее такой хайкинг. Мне это очень понравилось, понятный отдых с целью зайти наверх. Когда нет понятной цели, я себя некомфортно чувствую. К сожалению, следующий год мы пропустили, сидели круглосуточно за компьютерами, поскольку у нас был бум заявок, а продукт был так себе, и мы его совершенствовали постоянно. В этом году, думаю, в Америке, может быть, сходим.

– Вы увлекались боксом?

– Не знаю, где написано про бокс. В школе я занимался плаванием, у меня юношеский разряд, плюс занимался подводным плаванием в конце школы, в университете, ездил на профессиональный дайвинг, получил сертификат. У меня жизнь с точки зрения спорта до какого-то момента была связана с бассейном, который я потом уже терпеть не мог. Бокс – был такой момент во время моей работы в Москве, я пошел на занятия в бокс-студию – не то что я боксировал, это такая выматывающая тренировка по боксу. Если бы вы меня видели вживую, увидели бы, что я не боксер. (Смеется.)

– Бокс ассоциируется с жесткими людьми, готовыми добиваться своего, несмотря на потери.

– Не могу сказать, что я добиваюсь всего с какими-то жесткими потерями. Я целеустремленный на сто процентов, но – я понимаю, о каком типаже идет речь, – я не такой человек.

– Вообразим, США закроются для иммиграции, учитывая позицию президента Трампа, Visabot останется не у дел, – вы уедете в Россию или останетесь в Штатах, будете какую-то новую идею искать?

– Во-первых, надо понимать, что Трамп – условный популист, который закидывает вещи для своей целевой аудитории. Я не думаю, что он сильно сможет ограничить иммиграцию, Америка – страна иммигрантов. Все основатели крупнейших компаний – иммигранты. Американец – человек, у которого дедушка – иммигрант.

– Меня интересовало, если с этим бизнесом все пойдет не так, вы продолжите в Америке что-то делать?

– Я вообще не призываю себя к географической точке, мне важно делать что-то интересное. В идеале я мог бы находиться между Азией, которая безумно интересна и очень развивается сейчас, Америкой и Европой. Под Европой я подразумеваю и Россию. Большую часть времени я бы находился в Америке, часть времени в Азии и остаток в Европе, потому что она для меня скорее вкусная еда, чем бизнес.

– Скучаете по России?

– Не могу сказать так. Старая эмиграция уезжала насовсем, с баулами, они понимали, что, возможно, никогда не вернутся. А сейчас я периодически летаю в Москву – были две свадьбы у друзей, плюс меня звали на конференции выступать. То есть могу спокойно прилететь, увидеться, с кем нужно, и улететь.

– На всех не налетаешься, жизнь там, где у тебя рутина.

– По рутине в России я не скучаю. (Смеется.) По людям скучаю, но мы с ними общаемся, созваниваемся, списываемся, видимся.

– Россия выталкивает инноваторов или они есть и внутри страны, просто снаружи менее известны?

– У России единственный продукт на экспорт – люди и женщины... Звучит плохо, извиняюсь, – инженеры, математики и женщины.

– Про женщин – жестко...

– Я имею в виду, в хорошем плане, русская женская красота признана. Второе, что признано в мире, – это русские инженеры, дизайнеры, ученые, научные деятели признаны в мире, здесь споров нет. В России огромное количество классных предпринимателей, которых признает международное сообщество, и так далее. Касаясь выталкивания – я все время повторяю, что Россия проходит этап ошибок, связанных с попыткой финансирования талантливых ученых, инженеров и так далее. Пример – "Сколково", Иннополис в Казани, не важно. Хватит строить. Хотят инвестировать в инновации, но при этом инвестируют в бетон. Ну да, красивые здания построили, а толку? Здесь [в Кремниевой долине] акселератор, в котором были выращены такие миллиардные компании, как Airbnb, Dropbox и так далее, выглядит как обычный офис из 90-х, небольшая комнатка, скромное здание. Зато туда приходят поступать основатели крупнейших компаний, скажем, Возняк (сооснователь Apple. – РС). Ребятам без пафоса рассказывают, что делать. У нас же нужно построить город с вертолетными площадками, еще все это снять, еще нанять меня, чтобы я сделал какие-то безумные презентации, – да, в этом ошибка. Но это нормально. Мне кажется, через это нужно пройти и уже начать инвестировать в людей. Когда какому-нибудь научному деятелю в Штатах предлагают грант в миллион долларов и лабораторию, а в России ему не предлагают ничего, очевиден выбор для человека, который хочет наукой заниматься.

– Вы вот говорите – ошибка, просто не сообразили, куда вложить деньги, поэтому построили красивое здание. Но может, это системная ошибка? Многие люди бы в этом месте интервью вам бы ответили: подождите, вся система так и устроена. Есть Чубайс с его Роснано, они вкладывают колоссальные деньги, но не растет. Причина того, что не растет так, как растет в маленьких комнатках в Кремниевой долине, может быть системной, в том, как все устроено, чего-то не хватает. Вы сами сравниваете "Сколково" и Кремниевую долину, разница же не только в том, что в одном месте – красивое здание, в другом некрасивое.

– Во-первых, сравнение Кремниевой долины с любой другой: меня приглашали на круглые столы, как сделать Кремниевую долину, в Австрию, Германию, Польшу, это частый вопрос. Во всех странах примерно то же, что в России: вкидывается куча денег, непонятно, куда они уходят, почему-то ничего не выстреливает. Тут ничего такого. Во-первых, венчурные инвестиции – это выстрел одного проекта из ста. Чтобы иметь карту успешных проектов, нужно миллион проектов проинвестировать. Сколько в Америке выкидывается денег в не выстрелившие стартапы – это тоже еще нужно посчитать, их гораздо больше, чем потратили в России на "Сколково", всякие агентства инициатив и Роснано. Второе: в Америке гигантский рынок, покупательная способность. ВВП Калифорнии в два раза больше, чем ВВП России. Если я, условно говоря, делаю велосипед в Америке, и делаю велосипед в России, то в Америке продам в сто тысяч раз больше велосипедов, условно. В России – системная ошибка, не системная, какая разница. Важно признание ошибок. Пока мы это не признаем и не скажем, что да, наверное, вкладывать миллиард в здание было бессмысленно, давайте будем вкладывать в талантливых ребят в университетах, у которых есть проекты, – это решение одного дня, условно говоря. Я не вижу здесь никаких проблем.

– То есть вы, один из молодых лидеров молодой инновационной экономики, не считаете, что в России есть принципиальная вещь, препятствующая инновациям? Если бы кто-то где-то понял, что надо по-другому вкладывать государственные деньги, то в принципе, все было бы в порядке, вне зависимости от политики?

– Думаю, так и есть. Я считаю, все зависит от людей. Видимо, сейчас в Белоруссии очень крутая команда, которая близка к Лукашенко, [только что] они подписали документы, которые в разы упрощают создание компаний, и для IT-компаний это гигантский шаг. Все зависит от людей. Я вижу проблему в том, что в России, к сожалению, централизованное управление, и чтобы провести правильную инициативу, нужно, видимо, о ней президенту или кому-то из высокопоставленных людей лично рассказать. Пока в этом круге людей – у которых свои характеристики, не факт, что у них инициативность на первом месте, – или у кого-то не появится такая мысль, ничего, видимо, не изменится. Но это другая проблема.