Евдокия Нагродская. У бронзовой двери. Роман // Инь Лю, М.М. Михайлова. Творчество хозяйки "нехорошей квартиры", или Феномен Е.А. Нагродской. – М.: Common place, 2018
Чтобы предупредить дискуссию о мизогинии, сразу скажу, что автором восклицания в заголовке была женщина, вдобавок, "примерного семейного поведения". Без сомнения, самый яркий портрет Нагродской оставил ее друг и жилец Михаил Кузмин:
"При ее таланте бульварной романистки все выходило складно, но довольно мусорно. Любила прибегать к сильным средствам, вроде электрической лампочки на бюсте, причем она говорила, что это сердце у нее светится. "Нету сладу…" "Постойте, я укрощу его, неудобно выходить к людям". Постоит с минутку, закрыв бюст руками, повернет кнопку, сердце и перестанет светить. Но было уютно, как на елке. Одно время она предлагала мне показать "фантасмагорию", боюсь, что при помощи загримированного клитора она в облаках кисеи думала изобразить из себя мужчину".
Евдокия Аполлоновна Нагродская (1866–1930) была дочерью некрасовской возлюбленной Авдотьи Панаевой и секретаря "Современника" А.Ф. Головачева. В 1896 г. вышла замуж за В.А. Нагродского, ставшего крупным железнодорожным чиновником и инженером; в 1920 г. Нагродские уехали во Францию. Они были ревностными масонами и входили в руководство многочисленных лож ("Сейчас только что встали и устремляемся в гости к Тамплиерам", Нагродская – Кузмину из Парижа, апрель 1914 г.). Нагродская – автор романов и рассказов о новых женщинах, свободной любви, мистике и творчестве (самый популярный роман – "Гнев Диониса", 1910).
Чуть выше я упомянул ее биологических родителей, теперь следует сказать о литературных. С одной стороны, расцвет женской литературы в 1900–1910 гг. (Гиппиус, Зиновьева-Аннибал, Лохвицкая, Чарская, Вербицкая, Анна Мар) был следствием прорыва в сфере образования: в 1870-е гг. открылись Высшие женские курсы, первые женские частные гимназии, воскресные школы Н. Стасовой. Русская женщина стала субъектом общественного движения, если вспомнить Фигнер, Брешко-Брешковскую и героинь Чернышевского.
Возвышение женщин способствовало ревизии семейных и сексуальных отношений; можно указать тройственный союз новых христиан – Мережковского, Гиппиус и Философова; символический треугольник Блока, Менделеевой и Бугаева; мистический брак Андрея Белого и Тургеневой (позже это вульгаризировали Маяковский, Брики и русские обитатели Грасса). Следует упомянуть и "лиги свободной любви" русской молодежи в 1908 г., о которых министр А. Шварц так писал П. Столыпину: "Учитьcя перестали и занялись игрой в революцию, а когда она ослабела, перешли к распутству, пьянству и разврату" (19.06.1908).
Изменение статуса женщин и – как следствие – обострение интереса к "проблемам пола" можно подтвердить, обратившись к перечням книгоиздательской продукции 1900-х гг. Читателю предлагалась научная и популярная литература: "Половой вопрос" А. Фогеля, "Извращения в любви" Г. Рау, "Половая психопатия" Р. Крафт-Эбинга, "Пол и характер" О. Вейнингера, "Третий пол Берлина" М. Гиршфельда, "Проблемы, пола, половые авторы и половой герой "П. Пильского. Еще более увлекательной казалась беллетристика с диапазоном от "Санина", "Венеры в мехах" и "33 уродов" до "Клодины в школе" и "Девичьих годов одного мужчины". Книги эти пользовались спросом, скажем, суммарный тираж Вейнингера достиг 40 тысяч экземпляров, и они вызывали жаркие печатные дискуссии.
Михаил Кузмин, 1911 год
Сенсацией стал короткий роман Мих. Кузмина "Крылья" (1906): первое издание разошлось мгновенно. "Апология однополой любви между мужчинами сделала Кузмина за одну ночь самым скандально известным "декадентским" писателем в России" (Дж. Малмстад). В откровенности и убедительности Кузмин превзошел или опередил Уайльда, Жида, Пруста, Форстера. Критики писали об "апостоле педерастии", "кощунственной кисти", "бульварной порнографии", "патологическом заголении". Даже естественный союзник Д. Философов упрекал автора в "легкомысленном, буржуазном оптимизме" по отношению к теме "трагической по преимуществу" (и Нагродская учла этот упрек!). Защитником Кузмина стал Блок, утверждавший, что Кузмин вовсе не проповедник, а "художник до мозга костей". Встречались союзники и в провинции: "О чем бы ни писали Кузмины и Сологубы, в своих писаниях они останутся невинными, ибо око искусства – око младенца-Бога… И почему бы, спрашиваю я, должны мы писать об обывательских добродетелях, о скромных девицах и юношах, о мужике и голоде, о луне и соловьиных трелях, а не об однополой любви, не о старике, насилующем ребенка?" (М. Премиров. Фарисеи// Волжские дали. Казань, 1908, май).
Подлинная любовь не может держаться долго на высоте и должна неминуемо погибнуть, как апельсины падают с веток
Куда более противоречивым и двусмысленным было творчество Зинаиды Гиппиус, но андрогинность ее лирических и прозаических героев несомненна. И Гиппиус как раз подчеркивала трагическую сторону чувственной жизни: подлинная любовь не может держаться долго на высоте и должна неминуемо погибнуть, "как апельсины падают с веток" ("Мисс Май", 1895). Вероятно, здесь следует сказать о фатальном для Гриппиус противостоянии духовного и плотского: "Мне нужно то, чего нет на свете". Она даже с дневником не слишком откровенничала: "Не отрицаю своей мерзости, своего ничтожества, но не в том их вижу. Идеал Мадонны – для меня не полный идеал" (Cantos d`Amour, дневник 1898, о романе с Е. Овербек).
В общем, на этой удобренной почве и взошел урожай беллетристики Нагродской. Роман "У бронзовой двери" имел непростую судьбу: русские издания 1911 и 1913 гг. вышли с цензорскими изъятиями и без финала. Нагродская опасалась, "что за прославление анархистских взглядов ее отправят в ссылку". Без купюр роман опубликовали в 1912 г. в немецком переводе.
Евдокия Нагродская, 1910-е годы
Не меньше анархизма смутила издателей и цензоров однополая любовь, которую один из героев сравнивает с белой ночью: "Она похожа на его любовь, необычная, неестественная, аномальная, со странным дрожащим шепотом, золотистым месяцем без сиянья на прозрачном небе и в фиолетовых сумерках". Да и само название романа оказывается символом. Дверь эта была изысканным эвфемизмом – фантазией юного талантливого композитора Тони: "Тогда я придумал: я сделаю себе комнату за крепкой бронзовой дверью. Эту комнату я обставил со сказочной роскошью…И еще она была волшебной: стоило мне перешагнуть порог, и я превращался в женщину… Дема, если бы я был женщиной, ты любил бы меня? Я же красивый, скажи, Дема, ты любил бы меня?"
Невинной попыткой самоубийства пивом и сливами дело не кончится
Юноша Тони ночует в венецианских гондолах почти одновременно с бароном Корво и хватается то за венец Иисуса, то за кошель Иуды. В городе вечной красоты и маскарада его окружают любовь и поклонение людей. Среди них миллионер-вырожденец, завсегдатай петербургских содомов и поклонник тучного Нерона (можно ли увидеть здесь зародыш драмы Кузмина?); русский денди, разочарованный даже в революции; светлая и здравая смыслом сестра, которая сумеет если не разделаться с несчастьем, то ограничить его.
В разрешении моральных проблем Нагродская следует за Гиппиус и Философовым: персонажи считают, что их нормы являются отклонением от общепринятых, поэтому невинной попыткой самоубийства пивом и сливами дело не кончится.
К сожалению, близость к масонской традиции не помогла Нагродской в создании, например, такого героя: "Люди, на первый взгляд, хрупкие и неприспособленные к жизни, но на деле часто оказываются чрезвычайно стойкими: либо судьба их бережет, либо, что вернее, они сами не входят в гущу жизни, а остаются "на границе" ее, и даже в такую "потрясательную" эпоху, как наша, они живут, как жили бы во всякую другую: ничто человеческое им не чуждо, они всем интересуются, во все входят, но все берут как-то со сторонки, созерцательно, для действия в них слишком мало крови" (характеристика С. Луцкого при вступлении в ложу "Северная звезда", написанная В.Л. Андреевым).
Поэтому творчество Нагродской и остается в тени прозы, скажем, ее друга Мих. Кузмина. Он умел уже в названии романа ("Плавающие путешествующие", 1915) обозначить своеобразную людскую градацию: одни, "обхватив склизкое бревно, носятся по морю"; другие – "цыгане, что всегда в пути и не останавливаются, чтобы не погибнуть". Он создавал идеальную модель союза – отношения Пекарских и Стока. Наблюдая за семейной жизнью Анны Ахматовой и Николая Гумилева, Кузмин придумал повесть о "мечтателях, мучениках и мучителях":
"Может быть, мы не умеем ни жить, ни любить. У нас маленькое сердце и смутные, но настойчивые мечтания. И мучимся мы сильно, но этого никому не нужно" ("Мечтатели", 1912).
Находясь в эпицентре "башенных" страстей в семье Вяч. Иванова, Кузмин работал над иронической мистической повестью с позитивистскими привидениями (см. Диккенса) и составил главную героиню из немыслимых Платону половинок – Веры Шварсалон и самого себя. Лучший герой романа Нагродской тоже женщина. Маргарита Мартовская не зря профессионально занимается химией: в ее характере содержится новая формула – формула "новой женщины".