Александр Генис: Сегодняшний выпуск АЧ откроет новая передача Владимира Абаринова, который в рамках ежемесячной авторской рубрики “Муза на экспорт” беседует о том, как Остап Бендер заговорил по-английски.
Владимир Абаринов: "Муза на экспорт". Так легкомысленно мы назвали цикл о судьбах русских культовых книг XX века в Америке. Ну а какие же книги подходят на эту роль лучше, чем книги Ильфа и Петрова! Моя собеседница сегодня – переводчик Энн Фишер. Она перевела оба романа, причем ее версия "Золотого теленка" получила премию Американской ассоциации славистов как лучший перевод года. А скоро в ее переводе выходит роман Ксении Букши "Завод "Свобода". Когда я попросил у нее интервью, Энн ответила, что неважно говорит по-русски, но, может быть, мы поймем друг друга по-бенгальски. Я сразу понял, что разговор получится, но все же не мог не начать с провокационного вопроса: как вы осмелились? Мы, русские, говорим цитатами из Ильфа и Петрова, как же у вас хватило духа взяться на перевод непереводимого, туды его в качель?
Энн Фишер. Фото ©Дерек Монг
Энн Фишер: Один профессор сказал: чтобы найти тему для диссертации, надо найти писателя, у которого собрание сочинений меньше пяти томов. И как раз у Ильфа и Петрова в собрании сочинений именно пять томов...
Я шучу, что взялась за диссертацию по этой причине. Но действительно очень мало было о них написано. То есть много в России, но мало в Америке. А чем больше я стала их изучать, тем больше они стали мне интересны: они были антисоветскими? они были героями советской сатиры? Для меня это было как бы дверь или ключ к советской истории и к советской психологии. Очень трудно понять Остапа Бендера, не понимая советского мировоззрения. И наоборот: если ты можешь его понять, то ты многое можешь понять про этот мир.
После того как я написала диссертацию, я преподавала русскую литературу в разных вузах и, конечно, хотела, чтобы студенты читали Ильфа и Петрова. Я их ценю, хорошо знаю, я думала, что и преподавать будет легко. Но наоборот – получилось плохо. Они читали перевод Джона Ричардсона 1960 года и не смеялись. Им это было непонятно и не смешно. Я очень обиделась и решила, что с этим надо что-то делать. Я уже знала романы, я знала контекст, знала подтекст, знала то, что французский ученый Жерар Женнет называет паратекстом и эпитекстом. Я знала весь этот мир очень подробно. Думаю, что переводы у меня получились, потому что я поняла не просто слова, но подоплеку всех слов.
Владимир Абаринов: Когда в 1935 году Ильф и Петров приехали в Америку, там уже были изданы оба их романа, причем в очень хороших издательствах. Советское посольство в Вашингтоне, видимо, получило команду из Москвы и устроило в их честь прием, генконсульства оказывали им всяческое содействие. Может быть, дело в том, что двумя годами раньше между СССР и США были установлены дипломатические отношения, и Москва нуждалась в создании своего позитивного образа и не препятствовала созданию позитивного образа Америки.
Энн Фишер: Да, вы попали в точку. Дело в том, что все предыдущие советские и русские писатели, которые приезжали в США, были настроены просто негативно. Особенно Пильняк, который был в Америке в 1933 году и написал пресловутый роман "О’кей". Ильф и Петров – чем они отличались от своих предшественников? Во-первых, они писали с иронией, они не принимали себя слишком всерьез, и они говорили много положительного о США.
Владимир Абаринов: Илья Ильф в письме к жене пересказывает свой и Евгения Петрова разговор с писателем Эптоном Синклером: "Он очень обрадовался и долго твердил, что никогда так не смеялся, как читая "Золотого теленка". В Голливуде они писали либретто сценария по "Двенадцати стульям" – действие было перенесено в Америку, а ставить картину собирался Льюис Майлстоун, снявший экранизацию Ремарка "На Западном фронте без перемен" – фильм, получивший "Оскара" 1931 года за лучшую режиссуру. Они действительно были так популярны в Америке? Публика их знала? Кажется, довольно оригинальную роль в судьбе "Золотого теленка" сыграл переводчик Чарльз Маламут...
Энн Фишер: Это был американский коммунист, он очень близко дружил со старшим братом Петрова Валентином Катаевым, перевел "Время, вперед!" и "Квадратуру круга". И, надо сказать, Маламут немножко устроил скандал. Его перевод, который он описал в предисловии как the novel that’s too funny to be published in Russia…
Владимир Абаринов: "Роман слишком смешной, чтобы быть опубликованным в России". Это был, конечно, чисто рекламный ход.
Энн Фишер: Его перевод вышел в Америке раньше, чем книжная версия в России. У Ильфа и Петрова были, как известно, проблемы с изданием "Золотого теленка" отдельной книгой. Роман вышел в журнале, но потом Федеев от имени Главлита написал личное письмо Ильфу и Петрову, в котором сказал: мы не можем разрешить отдельное издание, потому что Остап Бендер – сукин сын. Мы не знаем, как Чарльз Маламут узнал о том, что Ильф и Петров получили отказ от Фадеева. Я не исключаю, что Ильф и Петров могли попросить Маламута сказать об этом в его предисловии, именно чтобы спровоцировать такой исход дела, дать толчок к разрешению издания книги в России. Если мы говорим о том, как вообще Ильфа и Петрова приняли в Америке, то они были очень известны в узких кругах. Линкольн Стеффенс, Дос Пассос, Синклер Льюис – вот все эти левые, прогрессивные, социалистические, коммунистические писатели Америки любили Ильфа и Петрова, а другие, наверное, просто не приняли их всерьез, если честно.
Владимир Абаринов: Энн, вам не кажется, что у Остапа Бендера есть прототип в американской литературе, даже два – благородные жулики Энди Таккер и Джефф Питерс О. Генри? Таккера упоминает сам Бендер, хотя и не к месту. У жуликов О. Генри тоже есть своеобразный кодекс чести, они тоже блещут "эрудицией" в стиле Бендера. Вам никогда не хотелось воспользоваться этой ассоциацией?
Энн Фишер: Ассоциации у меня были как бы в уме. Я знала, что Дмитрий Лихачев написал о том, что герой Диккенса Джингль – это как бы "литературный дед" Остапа Бендера. Я сейчас не смогу вспомнить, кто написал об американских "дедах" Бендера... Хотя Ильф и Петров читали О. Генри, так что, может быть, он и повлиял на них. Ну и, конечно, известные герои Марка Твена the duke and the king...
Владимир Абаринов: Герцог и король из “Гекльберри Фина”.
Энн Фишер: Так что все это у меня было в уме, я знала, что у Остапа Бендера есть литературные предшественники. Но дело в том, что надо писать так, чтобы получилось весело, умно, немножко даже трагично в "Золотом теленке", потому что там Остап Бендер сильно отличается от Остапа Бендера в "Двенадцати стульях", и надо как-то уловить все эти эмоциональные оттенки и еще этот темп, очень быстрый темп реплик. Чтобы почувствовать этот темп и эмоциональную окраску этих остроумных слов и фраз, я смотрела фильмы 1940-х годов. Например, есть американский фильм His Girl Friday, главные роли там играли Кэри Грант и Розалинд Рассел. По жанру это screwball comedy. Они там обмениваются репликами, просто до упаду смешными, так быстро, что еле-еле уловишь. И вот это было у меня на уме, когда я думала, как переводить Остапа Бендера. И еще я часто вспоминала, как говорит Хэмфри Богарт в своих фильмах.
Владимир Абаринов: По-русски фильм, о котором говорит Энн, называется "Его девушка Пятница", а жанр – "эксцентрическая комедия". В картинах этого жанра герои говорят с пулеметной скоростью.
(Музыка)
Владимир Абаринов: Вернемся к переводам. Шутка, которую нужно объяснять, становится несмешной. В романах много реалий, уже не понятных современному русскому читателю, не говоря уже об американцах. Например, "Долой рутину с оперных подмостков". Ведь Ильф и Петров не придумали этот лозунг, он действительно существовал. Оперную классику активно модернизировали, переписывали либретто: "Гугенотов" переделали в "Декабристов", "Тоска" стала называться "В борьбе за Коммуну" и так далее. Или, например, всеобщее увлечение шахматами. В советской России существовала государственная шахматная программа, которую возглавлял прокурор республики Николай Крыленко, организация шахматных кружков и секций вменялась в обязанность руководителям. Все это надо сегодня объяснять и русским читателям, а тем более американским. Как вы решали эту проблему?
Энн Фишер: Это совершенно верно, и тут – развилка: можно идти по одной стороне или по другой. Одна сторона – это воспроизвести все как есть, сделать дословный, буквальный перевод и объяснить все сноской. Другая сторона – найти какой-то эквивалент, который вызывает у читателя аналогичный смех по аналогичным причинам. Я каждый раз решаю по-разному. Например, Коробейников видит во сне какие-то фиолетовые дни недели... или пятые фиолетовые дни календаря...
Владимир Абаринов: Энн оговорилась: сны видит не архивариус Коробейников, а бывший попечитель учебного округа Хворобьев. Вот цитата: "Когда методологическо-педагогический сектор перешел на непрерывную неделю и, вместо чистого воскресения, днями отдыха Хворобьева стали какие-то фиолетовые пятые числа, он с отвращением исхлопотал себе пенсию и поселился далеко за городом". Дело в том, что с 1929 по 1931 год в Советском Союзе была пятидневная рабочая неделя, и в календарях числа были раскрашены разными цветами. Набожному Хворобьеву невозможно было в воскресенье пойти в церковь помолиться.
Энн Фишер: Почему фиолетовые? Почему пятые? Для американского читателя это было бы просто невозможно. Так что в этом случае я просто перевела и потом в конце книги объяснила, что это значит. Потому что это такой узкий исторический момент, что найти аналогию в американской жизни просто невозможно. Но с другой стороны, там есть ребусник... ой, господи, как его?...
Владимир Абаринов: Синицкий.
Энн Фишер: Спасибо, да, да, да! Когда он сочиняет свой ребус про индустриализацию, там можно было найти очень хороший английский вариант, и там можно было даже обыграть почти все уровни, которые Ильф и Петров обыгрывали.
Владимир Абаринов: "А третий слог, досуг имея, узнает всяк фамилию еврея". Казалось бы, что сложного – ведь это фамилия, Кац, ее не нужно переводить. Но найти английское слово, в которое вписалась бы фамилия Кац, да еще в таком виде, в каком она пишется по-английски, невозможно. Значит, нужно искать другую односложную еврейскую фамилию или вообще идти другим путем.
Такая же история была у Энн с пишущей машинкой с турецким акцентом: нужно было найти звук, который американское ухо воспринимало бы как турецкий или по крайней мере восточный акцент. Она обращалась к знатокам турецкого языка и проверяла на знакомых: узнаЮт ли они турецкий акцент? Мне эти поиски внушили глубокое уважение к Энн. В ее переводе множество чудесных находок. Вот еще один пример: Остап Бендер проезжает на "Антилопе" мимо киностудии. "Из ателье бил беспокойный запах грушевой эссенции". Грушевая эссенция – что это такое? Как она связана с кинопроизводством? В английском языке такого словосочетания нет.
Энн Фишер: Я, помню, сидела и смотрела в интернете разные страницы два-три часа. Тут имеет значение переводческое чутье. Я сейчас преподаю перевод, и самое трудное для студентов – это понять, что ты не понимаешь, когда что-то фальшиво звучит, и надо искать дальше. И вот как научить этому чутью? Ну, во-первых, это дело просто опыта, а во-вторых, надо доверять себе и знать, когда ты чего-то не знаешь. И когда я искала грушевую эссенцию... ну, груша – pear, так я искала pear oil film, pear oil movies, и что-то я ничего не видела, было даже странно. Но потом я наткнулась в каком-то фильме на реплику Well, that’s just banana oil. Это что-то глупое или смешное, вместо bullshit говорят banana oil.
Владимир Абаринов: Оказалось, что банановым маслом, оно же грушевая эссенция, склеивали кинопленку. В этом веществе нет ни банана, ни груши – просто американский нос ассоциирует его запах с бананом, а русский – с грушей.
Энн Фишер: Вот именно! Я могла бы спокойно писать pear oil – и все. Но чутье мне подсказывало, что здесь что-то не так. Я искала-искала и наконец нашла правильный английский вариант. И я очень горжусь этим.
Владимир Абаринов: Гордиться есть чем. Но как у человека, влюбленного в эти книги, у меня есть претензии. Например, объясните, почему вы не переводите слово дворник, а проcто пишете его латиницей – dvornik?
Энн Фишер: Ах, это мой любимый момент! Я даже преподаю студентам, что во всех языках есть свой "момент дворника" или "вопрос дворника", потому что в Америке нет дворников. Дворник – это gardener, caretaker, janitor, night watchman, building supervisor – это все дворник. Так что у нас нет просто такого понятия, как дворник.
Владимир Абаринов: Дворник вообще был важной фигурой в России. Помимо того, что он подметал двор, отпирал жильцам ворота по ночам и в целом приглядывал за порядком, он еще был осведомителем полиции, а в советское время – НКВД.
Энн Фишер: Так что здесь тоже есть такая развилка: можно просто оставить и не объяснять или... Лоуренс Венути, очень известный теоретик переводческого дела, говорит, что это foreignizing translation, то есть такой перевод, который заставляет читателя принимать что-то непонятное. И вторая возможность – это domesticate, то есть делать более понятным, и тогда можно просто говорить по-английски janitor или building caretaker вместо дворника. И здесь надо думать о том, для кого вы переводите, кто будет читать эту книгу. У меня были разные подходы в двух книгах. Я перевела "Золотого теленка" раньше, чем "Двенадцать стульев". В первом переводе я делала сноски. Такой академический или совестливый читатель, как я, должен прерывать чтение и смотреть в конце, что это значит. Но во втором переводе я поняла, что не хочу этого. Я хочу, чтобы были все комментарии, я хочу, чтобы интересующийся читатель мог смотреть мои комментарии – теперь я много знаю, я хочу много объяснять. Но я считаю, что самое главное – чтобы чтение было приятным, чтобы американцы зачитывались так же, как зачитываются русские. Так что я не ставила сноски.
Владимир Абаринов: Продолжаю претензии. Вы великолепно перевели классификацию смертей Безенчука – все эти "дуба дал" и "приказал долго жить". Но фирменную фразу Бендера "Лед тронулся!" вы переводите буквально, а ведь в Америке реки почти нигде не замерзают. "Ближе к телу, как говорил Мопассан" – у вас опять буквальный перевод, let’s get down to business, каламбур теряется. Или вот еще – переиначенные цитаты классиков марксизма: "В Арбатове вам нечего терять, кроме запасных цепей", "Спасение утопающих – дело рук самих утопающих", "Почем опиум для народа?". Разве американец узнаёт игру слов?
Энн Фишер: Я работала профессором славистики, у и меня все-таки есть очень хорошее понимание контекста всех этих советских лозунгов. Но даже нормальному американцу, который никогда не изучал русскую литературу, некоторые лозунги известны. You have nothing to lose but your chains, religion is the opium of the masses – я бы сказала, что большинство американцев могли бы понять или подозревать, что это политические коммунистические лозунги. Так что есть вещи, которые американцы могут понять просто так, а есть такие, как ваш пример с Мопассаном. Ведь как работали Ильф и Петров? Они брали известные цитаты и обрабатывали их, они иронически изменяли известные фразы – меняли какое-то слово, добавляли слово, ставили те же самые слова в совершенно другой контекст, например, "лед тронулся". У них была очень развитая и тонкая техника обрабатывания советских лозунгов, и мне надо было каждый раз понять, какой здесь подход к советскому лозунгу и как я могу воспроизвести не подход, а эффект. Потому что все-таки читатель читает для эффекта. Я хочу, чтобы американские читатели смеялись и понимали иронию, понимали мишень всех этих насмешек, и каждый раз надо было решать по-другому.
Владимир Абаринов: В прошлом году исполнилось 80 лет со дня первого американского издания "Одноэтажной Америки". Эта книга остается популярной в США, выходят все новые издания. Чем она так нравится американцам? Ведь там много критики, много идеологии, которую авторы вынуждены были вставлять, чтобы замаскировать свою приязнь к Америке.
Энн Фишер: Когда они вернулись в Россию, Ильф говорил об этом промежутке времени между публикацией "Американских фотографий" в "Огоньке" в конце 1936 года и выходом книги в апреле 1937-го. Все это время они ждали, какой будет реакция на "Одноэтажную Америку" в России, и Ильф говорил об этом ожидании: "Летит кирпич". То есть они ждали, что на них что-то обрушится, потому что их описание Америки было слишком положительное. На самом деле очень много изданий этого травелога вышло в России – по-моему, семь разных изданий между 1937 и 1949 годом. Так что надо говорить скорее о том, почему так полюбили эту книгу в России, а не в Америке. В Америке понятно: русские писатели приехали, восхищались, ну, конечно, и критиковали то же самое, за что критикуют Америку американские левые: расизм, плохое отношение к индейцам, разница между классами и так далее. Но в принципе то же самое, что любят в Америке они, любят и американцы. И то, что они не любят, американские левые группы тоже не любят. Так что в Америке понятно, почему их хорошо приняли. А вот интересно, почему в России так стали переиздавать эту книгу, ведь она слишком хорошо говорит об Америке.
Владимир Абаринов: Да, в сегодняшней России любить Америку не модно. “Кирпич” все-таки прилетел, уже посмертный: с 1949 по 1956 год, когда обоих авторов уже не было на этом свете, их книги не издавались вообще. Я впервые читал романы Ильфа и Петрова в изданиях, которые мой отец купил именно в 1956-м. Не изданными в Америке остаются еще записные книжки Ильфа и его письма – над этим проектом Энн Фишер работает уже 10 лет.
Энн Фишер: Все-таки люди хотят знать, что они действительно думали, каковы они были в самом деле, любили ли они советскую власть. Я думаю, что тут две противоположные натуры каким-то магическим образом слились. Ильф, когда читаешь его записные книжки, действительно язвил, испытывал горечь – не только к концу, когда он уже знал, что смертельно болен, хотя тогда эта горечь выступает очень значимо. Он на протяжении всех записок не хотел терпеть глупости. И надо сказать, что Петров был той же закалки. Его записные книжки не издавались почему-то. У него тоже язвительные замечания. Так что есть миф и есть реальность. И я считаю, что мы до сих еще не оценили, какое расстояние между мифом и реальностью. Но издавать записные книжки Ильфа, конечно, нужно, если мы хотим понять судьбу думающего человека, человека с сердцем в ранний советский период. Но как переводить, чтобы и содержание было понятно, и чтобы эффект, чтобы вся эта горечь, цинизм безнадежной любви – чтобы все это тоже перешло к читателю, – это очень большая работа.
Владимир Абаринов: С нами была американский переводчик Ильфа и Петрова Энн Фишер и звучала музыка Георгия Фиртича к фильму Михаила Швейцера "Золотой теленок". Государственный симфонический оркестр кинематографии, дирижер Марк Эрмлер.
(Музыка)