Александр Генис: Движение против сексуальных домогательств переросло в новый виток феминизма. В рамках этого течения происходит переоценка женского вклада в культуру. Например, газета НЙТ теперь размещает пропущенные ею некрологи на выдающихся женщин, которые не удостоились этой чести в свое время. АЧ тоже участвует в этом процессе, благодаря портретной галерее писательниц в исполнении ведущей нашей рубрики "Книжное обозрение" Марины Ефимовой.
Марина Ефимова: Писательница Эдит Уортон – классик американской литературы. Она три раза номинировалась на Нобелевскую премию и один раз получила Пулитцеровскую премию – за роман 1920 года "Век невинности". Произведения Эдит Уортон популярны во всем мире, начиная с 1905 года (с романа "Обитель радости") и до сегодняшнего дня. Многие ее вещи экранизированы, прием по несколько раз, режиссерами разных поколений: та же "Обитель радости", повесть "Итан Фром", романы "Риф", "Лунные блики", "Пиратки" и самый знаменитый – "Век невинности". Но вот что особенно интересно в фигуре этой замечательной писательницы – она была последним представителем "века невинности" американской литературы, взорванного Первой мировой войной. Она писала как раз на этом рубеже (15 лет до и 19 лет после войны). Она умерла в 1937 году. 80 лет назад, в этом году – годовщина.
Уортон принадлежит к немногочисленной плеяде американских писателей-"аристократов", как и ее старший современник и друг романист Генри Джеймс. Ее семья – сливки нью-йоркского общества, обитатели особняков на Пятой авеню. Свои первые публикации Эдит Уортон скрывала, потому что на Пятой авеню считалось неприличным для девушки из хорошей семьи посвятить себя литературе. Уортон устами одного из персонажей повести "Ложный рассвет" выразила общепринятое мнение ее круга:
Диктор: "Культура – достояние Европы, а у Америки не было времени воспитать своих художников. И местный Парнас оккупировали кощунствующие рифмоплеты, вечно безденежные, полуголодные неудачники, кичащиеся кабацкой славой, которой удостоились их поэтические бредни".
Марина Ефимова: В равнодушии к культуре обитателей Пятой авеню никак нельзя было обвинить. На страницах автобиографической книги "Пережитое" Эдит Уортон вспоминает два принципа, почитавшихся там важнейшими: "просвещенность вкупе с хорошими манерами" и "щепетильная честность в делах". Понятие просвещенности включало в себя непременное и добротное знание классики. Обязательны были поездки в Европу и посещение знаменитых памятников и музеев, рекомендуемых путеводителем Бедекер. Книги признанных авторов доставлялись через океан еще пахнущими типографской краской. Но только признанных. Анатолий Зверев писал в предисловии к русскому изданию сборника "Эдит Уортон. Избранное":
Диктор: "Современные веяния доходили до Пятой авеню с опозданием и воспринимались с опаской. Персонаж повести "Ложный рассвет" мистер Рэйси, отправивший сына в Италию скупать работы Карло Дольчи и других великих художников, был потрясен тем, что сын, поддавшись влиянию друзей из круга прерафаэлитов, отдал предпочтение полотну Пьеро делла Франческо, о котором еще не упоминали лондонские каталоги. В глазах Рэйси лидер прерафаэлитов Джон Рескин был шарлатаном уже потому, что родился в семье виноградаря. В старом Нью-Йорке о человеке судили, прежде всего, по той среде, из которой он вышел. Эту связь считали нерасторжимой, ею наперед определялась биография человека. Выходцам из буржуазной среды уготовано было потреблять искусство, а не создавать его. Не творчество, а бизнес и семья были их назначением. И никто не предполагал, что дети могут взбунтоваться против такого прочного, сбалансированного порядка жизни, избрав вместо деловой карьеры – писательство, вместо выгодного брака – свободное чувство, вместо надежного процветания – подвижничество творческого пути".
Марина Ефимова: По выражению Эдит Уортон, это была эпоха "неизлечимой моральной робости". Марк Твен прятал от родных крамольные памфлеты и вычеркивал из автобиографии целые страницы. Вот как Уортон описывает литературную атмосферу на рубеже веков:
Диктор: "Это была эпоха, когда самый читаемый в Америке литературный журнал объявил, что не примет ни одного рассказа, содержащего упоминания о религии, политике, любви, алкоголизме и извращениях... Известный редактор, предлагая мне крупную сумму за будущий роман, поставил единственное условие – ни слова о "незаконных связях". Переводчик Данте Элис Нортон с тревогой напоминал, что не знает ни одного великого произведения, изображавшего преступную страсть".
Марина Ефимова: Шаг влево, шаг вправо от незыблемых моральных устоев карался в нью-йоркском хорошем обществе одним наказанием – остракизмом. И мы, читатели, с волнением сопереживали тому ощущению безвыходности, той боли сиротства, которые испытывали отвергнутые жертвы традиций в романах Эдит Уортон. Но ни Лили Барт – героине романа "Обитель радости", ни героям "Века невинности" Эллен Оленской и Ньюленду Арчеру – не оставалось ничего другого, как с достоинством перенести крушение своих судеб, покинуть страну или благородно принять крест самопожертвования.
Сама Эдит Уортон пошла дальше: одна из первых "отступниц" в своем кругу, она стала писательницей и позволила себе развод (тогда почти немыслимый в ее среде). Правда, она спряталась от суда общества в Париже. Только там, вдали от диктата Пятой авеню, она смогла написать лучшие свои вещи. Но все-таки и она не пошла на абсолютный разрыв, не бросила открытого вызова обществу: развод был совершен во Франции, тайно; ее связь с журналистом Мортоном Фуллертоном держалась в страшном секрете, а ее автобиографию "Пережитое" критики называют "книгой умолчаний". Словом, это не был бунт. Настоящий бунт начало послевоенное, так называемое "потерянное" поколение американских писателей: Шервуд Андерсон, Фолкнер, Хемингуэй, Фицджеральд, Дос Пассос.
Казалось, Эдит Уортон должна была узнать и полюбить этих писателей-бунтарей, гадких утят американской литературы, готовых вот-вот стать лебедями. Но она их не признала. Известна встреча Уортон с молодым Скоттом Фицджеральдом в Париже в середине 1920-х. Журналисты окрестили ее "самой неудачной литературной встречей в американской истории". Фицджеральд рассказал анекдот с выпадом против американского провинциализма – как американская пара провела три дня в парижском борделе, думая, что это отель. Уортон холодно проронила: "Но вы ж еще не рассказали нам, что пара делала в этом борделе". Разговор кончился взаимными колкостями. Чувствительный Фицджеральд тяжело переживал неудачу, считал, что был скучен, неинтересен и дискредитировал все свое поколение. Уортон написала в дневнике: "Был с визитом молодой новеллист Фицджеральд. Ужасно!" Профессор Зверев так комментировал эту встречу:
Диктор: "Дело было не в личности, а в принципах. Все то, что у поколения Фицджеральда вызывало горечь и сарказм – та же просвещенность, и деловая честность, и "хорошие манеры", – вовсе не казалось пустым фетишем Эдит Уортон (как и многим достойным людям ее поколения). Озлобленность и скепсис послевоенной молодежи, выплеснувшиеся на страницы их книг, были чужды автору "Века невинности". Ею же осмеянные традиции были усвоены слишком глубоко".
Марина Ефимова: В сборнике "Четыре романа 1920-х", вышедшем в этом году к 80-летию со дня смерти Эдит Уортон, представлены ее поздние романы, которые, по общему мнению, не принадлежат к лучшим ее вещам ("Блики луны", "Сын на фронте", "Сон в сумерках" и "Дети"). Уортон не могла понять и принять своих послевоенных героев. Не могла, например, убедительно описать легкость, с которой в 1920-х годах женщины шли на развод, поскольку для нее самой это было связано с тяжелейшими переживаниями и тягостными воспоминаниями. С иронией и не без горечи характеризует она своих героев в романе "Блики луны":
Диктор: "Сузи и Ник имели за спиной прочный родственный тыл в Нью-Йорке и Филадельфии, но они решительно отошли от этого старого невинного мира и с энтузиазмом влились в лишенную национальности толпу, в которой молодые люди легко влюблялись друг в друга, легко женились и так же легко разводились на виду у всей Европы".
Марина Ефимова: Уортон не покидало ощущение, что она пережила свое время. "Мир, – писала она, – в котором я выросла и сформировалась, рухнул в 1914 году". Явной неудачей стал даже ее роман 1922 года "Сын на фронте", хотя Эдит Уортон была лично задета Первой мировой войной и глубоко переживала ее вместе со всей Францией. Зверев пишет:
Диктор: "Уортон не умела изображать текущие события. Франция, став ее домом, не могла стать материалом для творчества. Изоляция от Америки окрасила в сумрачные тона последние полтора десятилетия ее жизни. С другого берега Атлантики обломки довоенного, старого Нью-Йорка, который нашел в Эдит Уортон своего летописца, аналитика и поэта, виднелись сквозь дымку светлых, грустных воспоминаний. И чистая лирическая нота отчетливо звучит в ее романах эмигрантской поры: в "Обычае страны", в "Веке невинности".
Марина Ефимова: Может быть, именно благодаря сложности и противоречивости чувств, которые испытывала Эдит Уортон к ушедшему миру, он так оживает в ее книгах. И мы до сих пор читаем о нем с глубоким волнением. "Жизнь, – писала Уортон, – совсем не похожа на спор абстрактных идей. Она вся состоит из вынужденных компромиссов с судьбой, из уступок старым традициям и поверьям".