Александр Генис: День Независимости, в сущности, - такой же необычный праздник, как и страна, чей день рождения стал красной датой в календаре: «Четвертое июля». Созданная росчерком пера, Америка всегда обходилась одной «метрикой» - в то время, как державное величие других стран опирается на куда более внушительные символы. Истоки их государственности украшены соболями и горностаями, златом и каменьями – шапка Мономаха, трон Шарлеманя, корона Британской империи. В Америке вместо всей этой музейной роскоши – брошюрка, которая и в карманном формате тянет на три десятка страниц. Но, прожив, как я, в этой стране, сорок лет, невольно научишься уважать скупые слова американской конституции. Она ведь всегда под боком, всегда рядом, на нее постоянно ссылаются, ее толкуют, о ней спорят, по ней живут.
Светский вариант священного писания, конституция срослась с Америкой в один организм. Написанная при свечах гусиными перьями, она продолжает развиваться вместе со страной. Как живое растение в руках опытных садовников из Верховного суда, конституция ладно приспосабливаясь к прогрессу, меняется не меняясь. Словно великие стихи, ее можно бесконечно трактовать, открывая в тексте все новые смыслы, находить ответы на вопросы, которые два с лишним века назад просто не могли придти в голову авторам.
В чем же секрет этого семантического чуда? В недосказанности.
Величие американской конституции не только в том, что в ней написано, но и в том, что опущено. Вычеркивать ведь и правда труднее, чем писать. Во всяком случае, когда речь идет о конституциях. Так или иначе, по равнению с другими, американская конституция – апофеоз скромности и трезвости. Ее дух прекрасно передают слова Джона Лэя, возглавившего первый Верховный суд США. В 1786 году Лэй писал:
Диктор: Я не думаю, что человечество станет таким, каким оно должно было бы быть. Поэтому каждая политическая теория, которая обращается к идеальному, а не реальному человеку – преждевременна.
Александр Генис: Пожалуй, только однажды американская конституция уступила искушению, попытавшись улучшить человеческую природу за счет как раз той добродетели, что отличает ее самое – за счет трезвости. Но этот опыт, злосчастная 18 поправка о сухом законе дорого стоила Америке.
Надо сказать, сама природа конституции противится морализаторскому диктату. Ей больше подходит многозначительная недоговоренность, оставляющая обществу и государству свободу маневра, да и вообще – свободу.
Такое стало возможным потому, что конституция опирается на Декларацию независимости, чей день рождения Америка, собственно говоря, отмечает. Именно в этом документе содержится самая знаменитая и самая загадочная фраза в американской истории – слова «о неотъемлемом праве каждого на стремление к счастью».
Право на "поиски счастья" и есть фундамент той реальной свободы человека жить по-своему. Неопределенность этой формулы кажется возвышенной, философской и поэтической. Тогда в 18-м веке, в апогее рациональной просветительской эпохи, когда все – политики, философы, революционеры - знали, «как надо», отцы-основатели американской республики, проявили мудрую сдержанность. Они словно остановились в восхищение перед безбрежностью и бездонностью личности, чтобы сказать «неисповедимы пути человеческие».
Впрочем, как раз 4 Июля их, эти самые «пути», нетрудно вычислить. Большинство американцев проводит этот летний праздник, не отходя далеко от гриля с гамбургерами, хот-догами и чудной молодой кукурузой, которую пекут на решетке, обернув в ее же листья.
Продолжаем столь уместную накануне дня рождения Америки тему о конституции США. О том, как был достигнут чудесный баланс, ставший самой старой из всех действующих конституций, рассказывает книга, которую нашим слушателям представит ведущая «Книжного обозрения» Марина Ефимова.
Richard Beeman. Plain, Honest Men: The Making of the American Constitution
Представление конституции
Марина Ефимова: Книга Бимана посвящена одному из самых важных и тонких аспектов в истории создания американской Конституции: он описал все компромиссы, на которые пошли ее авторы ради того, чтобы Конституция учитывала права всех, кого объединяли первые слова этого замечательного документа: "We, the people...” – "Мы, народ...".
«Авторы Конституции, - пишет рецензент книги Уолтер Айзексон, - оказались носителями не только классических добродетелей государственных деятелей: бескорыстия, честности, принципиальности. Будучи людьми выношенных убеждений, твердых взглядов и часто – глубокой веры, они понимали и те ценности, которые принес Век Просвещения: важность соблюдения общественного равновесия, необходимость порядка, ценность политической и религиозной терпимости, необходимость считаться с достижениями науки, умение уважать убеждения и верования других людей».
Как говорил мудрец Бенджамен Франклин, «компромиссы не создают великих героев, но они создают великие демократии». Вот несколько наиболее болезненных и важных компромиссов, вошедших в историю создания американской Конституции 1787 года и описанных в книге Ричарда Бимена:
Диктор: Первый спорный вопрос: оставить ли существующую на данный момент федерацию 13 суверенных штатов, или создать общенациональное правительство... или изобрести некий гибрид? В конце концов, был принят (с поправками) план делегата от Вирджинии Эдмунда Рэндолфа, предложившего новую концепцию общенационального (федерального) правительства. Его проект оставлял штатам их правительства, но ставил их в безусловное подчинение федеральным властям. Однако страх штатов перед возможностью потери самостоятельности был так велик, что Конвент в течение нескольких недель работал над ослаблением полновластия федерального правительства, так, чтобы сбалансировать его с полновластием штатных правительств на территориях своих штатов.
Марина Ефимова: Как только эта сбалансированная статья была составлена, она тут же поставила новый спорный вопрос: должны ли все штаты иметь одинаковое число голосов при выборе новоиспеченного центрального правительства, или число голосов должно быть пропорционально населению штата? Когда Джеймс Мэдисон предложил пропорциональное представительство, маленькие штаты тут же сцепились с большими и ожесточенно спорили до тех пор, пока не был найден очень разумный способ умиротворения маленьких штатов: было решено, что при выборах в Сенат все штаты будут иметь одинаковое число голосов, а при выборе в Конгресс, то есть, в Палату представителей, число голосов будет пропорционально населению штата. Казалось, в этом вопросе все решено, но тут же возникла новая проблема – претензия южных, рабовладельческих штатов:
Диктор: Третий большой компромисс, на который пошел Конституционный Конвент, терзал страну следующие 75 лет. Вот его суть: «Если число голосов на выборах зависит от населения штата, - говорили южане, - то в наших штатах при подсчете должны учитываться и рабы». (Разумеется, ни один из делегатов не имел намерения давать рабам голоса, как, впрочем, и женщинам... речь шла только об учете количества). Южанин Джеймс Мэдисон выступил за учет рабов при подсчете населения, хотя в принципе он был вообще против рабства. Своим решением он надеялся успокоить воинственных соотечественников и показать им, что федеральное правительство не собирается держать южан в пасынках. Но делегаты северных штатов, в которых рабство было запрещено, яростно восстали против такого учета, справедливо полагая, что это спровоцирует новую волну ввоза рабов.
Марина Ефимова: В этом случае компромисс, на который пошли авторы Конституции, носил прямо-таки анекдотический характер: они приняли предложение делегата от Пенсильвании Джеймса Уилсона считать черного раба за «три пятых» белого жителя штата. Этот компромисс, надолго вошедший в статью Конституции, был не единственным, который мучил стыдом большинство образованных и верующих авторов текста Конституции. Не намного лучше была статья, по которой все штаты (даже те, в которых рабство было запрещено), обязались возвращать беглых рабов их владельцам. Биман в книге «Простые честные люди» напоминает и об унизительной мелочи: авторы Конституции составили все формулировки, тщательно избегая слова «раб». Эта изворотливость, и сама терпимость к рабству ради целостности государства были очевидными отступлениями от их принципов. Но Биман, хоть и описывает подробно те решения авторов Конституции, которые шокируют современного человека, не устает предупреждать читателей от соблазна «презентизма», как он пишет, - то есть от попытки осовременивать людей, живших в Америке 18-го века. Рецензент Айзексон отдает должное Биману и за другую, довольно редкую особенность его книги:
Диктор: «Многие современные историки практикуют якобы «трезвый» подход к оценке отцов-основателей – то есть, постоянно преувеличивают эгоистические мотивы их деятельности. И особенности некоторых статей Конституции эти историки объясняют чисто экономическими, личными или групповыми интересами самих составителей документа. Биман не отрицает, что такие мотивы имели место среди делегатов Конвента. Он пишет, например, что некоторые делегаты-вирджинцы были против ввоза рабов не по нравственным причинам, а потому, что в случае ввоза цена на их собственных рабов могла упасть. А некоторые делегаты от Джорджии и Южной Каролины, чьи поля риса и индиго нуждались в дешевой рабочей силе, наоборот, рассчитывали на ввоз новых рабов. Но ведь дело не в наличии таких мотивов (которые всегда есть), а в том, что и те, и другие согласились, в конце концов, понять оппонента, договориться, уступить, принять во внимание интересы других слоев населения, заглянуть в будущее, услышать тех, кто мудрей и дальновидней. Они согласились сформулировать и соблюдать на практике общие для всех правила самоуправления и уважать основные права каждого гражданина».
Марина Ефимова: Биман уловил и показал в своей книге все нюансы и сложность компромиссов, на которые пошли составители Конституции. Нельзя забывать, что каждый компромисс достигался после жесточайших споров делегатов, часто грозивших срывом всей работы Конституционного Конвента. «Понимание того, - пишет Биман, - где надо быть готовым умереть за свои принципы, а где можно уступить и сдать позиции ради того, чтобы найти общий язык со своими согражданами? – самая главная и самая трудная добродетель строителя демократии».