Александр Генис: В эфире – новый эпизод в цикле Владимира Абаринова “Муза на экспорт".
Владимир Абаринов: В своем цикле о судьбах русских книг XX века на Западе я не мог обойтись без разговора с Эллендеей Проффер-Тисли. Это легендарное имя знакомо всем, кому удавалось в 70–80-е годы прошлого века держать в руках "тамиздат" – изданные на Западе по-русски неподцензурные русские книги. На многих таких книгах стояло название издательства – "Ардис" и его эмблема – почтовый дилижанс, иллюстрация пушкинского афоризма "Переводчики – почтовые лошади просвещения". Эллендея и ее покойный муж Карл Проффер создали издательство в 1971 году. Многие запрещенные в Советском Союзе книги я впервые прочел именно в изданиях "Ардис". Я до сих пор помню их внешний вид и свои ощущения от мысли, что я читаю нелегальную литературу. "Ардис" издавал эти книги и в переводах на английский.
Эллендея Проффер-Тисли – незаменимый собеседник для разговора о Михаиле Булгакове. Она специалист по Булгакову, писала о нем докторскую диссертацию, переводила его, читала курс студентам. Пьеса Булгакова "Зойкина квартира" стала первой русскоязычной книгой издательства "Ардис". Но прежде чем перейти к Булгакову, я задал доктору Проффер-Тизли вопрос, имеющий отношение к нашему циклу в целом.
Мы сегодня говорим о Булгакове, но я хотел бы начать с общего вопроса. Я прочел ваши интервью, которые вы давали в прошлом году, когда были в России. И в обоих интервью вы сказали, что русские книги в Америке никто не читает. Но ведь они издаются. И когда я работал над этим циклом, я познакомился с новым поколением американских переводчиков, которые заново переводят советскую классику XX века. Я, конечно, понимаю, что они энтузиасты, люди увлеченные, одержимые, но все-таки эти книги издаются, значит, все-таки их покупают...
Эллендея Проффер-Тисли: Не покупают, поверьте. То есть Булгакова покупают как раз, это исключение. И Бабеля, конечно. Но Платонова – никак, это библиотеки и очень определенный круг читателей. Знаете, каждое поколение издателей, они хотят свои переводы или они не хотят платить за переиздания. Так начинается новый перевод, это у нас принято. И может быть, очень неширокая публика. Пять тысяч экземпляров – максимум. Нормальный тираж – две тысячи. Библиотеки – это 500. Узнать реальные цифры очень трудно. Но Булгаков – это бестселлер, конечно. Каждый год на бумаге переиздается наше издание, 10 тысяч в год. Но это исключение, а вообще зарабатывать на русских переводах довольно сложно.
Владимир Абаринов: Как вы лично пришли к Булгакову? Как у вас это началось?
Эллендея Проффер-Тисли: Вы знаете, это было очень смешно. Я поступила в аспирантуру, когда мне было 20 лет, это было в Индианском университете. И в первом семестре дали нам список выбрать, о чем мы будем писать. Половину мы не знали. А я вижу там название "Мастер и Маргарита", который только-только вышел по-английски, и думаю: интересное название. Стала читать и сразу, с первой главы, приняла решение – не только что это будет моя курсовая работа, но я уже поняла, что это будет моя диссертация. Это было как молния. Четыре года учебы в колледже я учила и французский, и русский, и китайский – шесть языков, очень много литературы читала. По-русски мы читали соцреализм плюс Бабель, плюс Шолохов – такая, знаете, странная смесь. А Булгаков – это как фейерверк. Я потом всем говорила, что это как после черно-белых фильмов первый раз увидеть цветной. Потрясающее, ошеломляющее впечатление было от Булгакова. И я стала этим заниматься сразу.
Владимир Абаринов: Булгаков начал свою литературную карьеру в обстоятельствах отчаянной нужды и неустроенности. Вот запись в его дневнике от 15 февраля 1923 года:
"Погода испортилась. Сегодня морозец. Хожу на остатках подметок. Валенки пришли в негодность. Живем впроголодь. Кругом долги".
О работе фельетониста в газете "Гудок" он потом с ненавистью писал в "Театральном романе". Его первое художественное произведение, сатирическая повесть "Похождения Чичикова", было опубликовано за границей – в 1922 году в берлинской газете "Накануне". Это была газета эмигрантов-сменовеховцев, выступавших за сотрудничество с большевиками. В сатире этой есть уже, между прочим, и дьявол, и советская Москва.
"Диковинный сон... Будто бы в царстве теней, над входом в которое мерцает неугасимая лампада с надписью "Мертвые души", шутник-сатана открыл двери. Зашевелилось мертвое царство и потянулась из него бесконечная вереница. Манилов в шубе на больших медведях, Ноздрев в чужом экипаже, Держиморда на пожарной трубе, Селифан, Петрушка, Фитинья... А самым последним тронулся он – Павел Иванович Чичиков в знаменитой своей бричке. И двинулась вся ватага на советскую Русь, и произошли в ней тогда изумительные происшествия...".
На иностранные языки Булгакова стали переводить гораздо позже. Первым текстом, переведенным на английский, стали опять-таки "Похождения Чичикова" – повесть вошла в сборник "Лучшие советские рассказы", изданный в Нью-Йорке в 1962 году. Уже в 1967-м, спустя несколько месяцев после публикации в журнале "Москва", перевели и издали по-английски "Мастера и Маргариту". Годом позже появился английский перевод "Собачьего сердца", в 1971-м – "Белой гвардии" и в 1986-м – "Театрального романа". Роман "Мастер и Маргарита" переведен, по моим подсчетам, не менее пяти раз. Естественно, американскими славистами он изучен вдоль и поперек, но доктор Проффер-Тисли тем не менее считает, что изучить его до конца невозможно.
Эллендея Проффер-Тисли: Я думаю, что очень много там есть неясного до сих пор, очень много загадочного. Настоящая тема романа, например, мне лично до сих пор не совсем ясна. Я чувствую, что там есть глубина, и я изучала этот текст довольно подробно. Не могу сказать, что люди открыли все, что в нем спрятано. Сейчас к нему относятся, как к "Трем мушкетерам" – это какой-то этап вашей читательской жизни. Но очень много там непонятного до сих пор.
Владимир Абаринов: Мы с вами хорошо знаем, что русские убеждены: русскую литературу невозможно перевести на иностранные языки. И вы наверняка знаете лучше, чем я, как Иосиф Бродский мучил своих английских переводчиков, потому что хотел, чтобы они переводили слово в слово...
Эллендея Проффер-Тисли: Нет, он абсолютно не хотел слово в слово, в этом вся проблема. Он готов был всем пожертвовать ради рифмы. Нет, там были другие проблемы... Вы знаете, любой перевод – это, конечно, предательство, как говорят, но с другой стороны... с Пушкиным, конечно, сложнее всех, потому что там гениальная простота, перевести это почти невозможно. А прозу... не Платонова, конечно, и не Ремизова, но прозу можно перевести. Конечно, передать полностью нельзя, но вы же читаете по-русски Фолкнера, Хемингуэя, Уитмена и так далее и не думаете, что это большая беда, потому что что-то все равно получается. Толстой, Достоевский, Чехов и, я бы сказала, Булгаков – они доступны для перевода. Платонов – нет, это очевидно.
Владимир Абаринов: Потому что английский язык по-другому устроен.
Эллендея Проффер-Тисли: Нет, дело не в этом. Китайский язык тоже, и японский тоже. Дело в том, что какие-то вещи – как очень сложные стихи, в них слишком много уровней. Например, от Платонова просто ничего не остается. Мы несколько переводов Платонова выпустили, разные переводчики. Но каждый раз мы понимали, что это не победа.
Владимир Абаринов: Булгакова, полагает моя собеседница, переводить проще потому, что его образ мышления ближе западному читателю.
Эллендея Проффер-Тисли: Вы знаете, он очень западный русский писатель. Фабула и сюжет у него очень развиты, чего не бывает с другими писателями русскими. Его склад ума более западный в том смысле, что ему важно развивать сюжет, создавать настроение ему не интересно. У него есть чувство формы, и это способствует переводу. Его склад ума не очень отличается, скажем, от английского. Переводить других, например Достоевского, труднее, потому что очень отличается склад ума.
Владимир Абаринов: Да, он очень тяжелый, тяжеловесный, я бы сказал.
Эллендея Проффер-Тисли: И очень русский, и русские ценности. А Толстой велик на всех языках, по-моему.
Владимир Абаринов: Обычно еще считается, что юмор непереводим. Вот булгаковский юмор поддается переводу?
Эллендея Проффер-Тисли: Смотря какой юмор. Например, юмор Зощенко не передается. А Булгаков – у него есть юмор ситуации, характера – это передается.
Владимир Абаринов: Моя дочь, которая выросла в Америке, когда читала "Мастера и Маргариту", смеялась – может, не над тем, над чем мы, но смеялась. Но она не понимала, конечно, многих реалий. Ну доллары в вентиляции – и что такого? Она не знает, что такое примус...
Эллендея Проффер-Тисли: И не надо знать! Будучи аспиранткой, которая никогда не была за границей, хотя изучала шесть языков, я читала "Театральный роман", когда мне был 21 год. Я ничего не знала про МХАТ. То есть что есть такой театр, смутно знала, Станиславский у нас известный, но его театр – не очень. А мне было так смешно! Понимаете, без этого знания смешно. И вот почему, я думаю, Булгаков велик – потому что хотя это, так сказать, для внутреннего пользования мхатовцев, мне, девушке из Мэриленда, было дико смешно.
Владимир Абаринов: Да, но с другой стороны, например, реплика Ивана Бездомного "Здорóво, вредитель!", которой он приветствует доктора в сумасшедшем доме... "Вредитель" – это слово, которое несет определенные коннотации в русском языке.
Эллендея Проффер-Тисли: Очень многое мы пропускали, безусловно. Это с любым переводом происходит. Например, "Сто лет одиночества". Очень многое пропустили и американские, и русские читатели, потому что мы не оттуда. Но все равно то, что остается, очень сильно. Массу подтекстов иностранцу, конечно, нельзя понять.
Владимир Абаринов: А вы можете как профессор припомнить какие-нибудь занятные, интересные случаи восприятия вашими студентами текстов Булгакова?
Эллендея Проффер-Тисли: Студентам это всегда было интересно. И это исключение, потому что, например, Достоевский, Толстой, Чехов – бывает по-разному.
Владимир Абаринов: Просто иногда иностранные студенты смотрят на эти книги под каким-то неожиданным углом...
Эллендея Проффер-Тисли: О да. Особенно "Собачье сердце". Я помню, Алекс Бабенышев и его жена выпустили статью об этом – как американцы приняли "Собачье сердце" и как русские, как это отличается друг от друга.
Владимир Абаринов: Александр Бабенышев и Наталья Покровская читали курс по Булгакову в Гарварде. Они написали две статьи о восприятии "Собачьего сердца" своими американскими студентами. Между двумя подборками студенческих сочинений на тему "Как вы относитесь к словам профессора Преображенского: "Да, я не люблю пролетариата"? – 10 лет: первая составлена в 1989 году, вторая – в 1999-м. Цитаты из этих сочинений растиражированы блогосферой. Вот, например:
"Эти слова профессора… показывают его равнодушие к пролетариям. Меня изумило не то, что он отказался помогать более бедным людям, а то, что он признался в том, что он не хотел помогать им, потому что он презирает пролетариат. Обычный богатый капиталист тоже бы отказался помогать нищим людям, но выдумав какое-то ложное оправдание…".
Или:
"Надо уважать всех, у всех есть что-то важное, нельзя говорить: "Вы стоите на низшей ступени развития". Это не диалог, это переход на уровень оскорблений, это не помогает самостоятельно думать, это разрушительно, а не конструктивно. Профессор не давал Шарикову шансов или примеров добра. Он считал манеры самым важным. Шариков всегда слышал: "Дурак".
Еще цитата:
"Я согласна с Шариком, что вообще Преображенский – господин, что он "никого не боится, а не боится потому, что вечно сыт". Он никогда не ведет себя со злобой, потому что у него нет голода. Но, с другой стороны, пролетариат голодает, и потому они часто действуют со злобой".
Авторы статьи приходят к выводу, что все дело в различии исторического и личного опыта:
"Слишком различны пройденные исторические пути двух обществ – американского и советского. Вероятно, семьдесят лет назад по обе стороны обоих океанов профессор Преображенский считался бы блестящим ученым, джентльменом, уважаемым, респектабельным человеком. Однако сегодня в социальном и нравственном отношении Америка ушла достаточно далеко от дореволюционной России. И сегодня личная порядочность без внимания к нуждам других людей не выглядит в глазах определенной части американцев достоинством, а идеальный герой Булгакова, сам того не сознавая, нарушает элементарные нормы общественного поведения".
Но 10 лет спустя тон студенческих работ меняется. Бабенышев и Покровская считают, что произошло сближение восприятий вследствие социальных, культурных и политических перемен в обеих странах:
"Оказалось, что взгляды гарвардских студентов 80-х годов демонстрировали не главное направление развития американского общества, а были лишь последними арьергардными стычками великой американской революции 60-х. Революции социальной, расовой, молодежной, феминистской, существенно изменившей американское общество и американскую жизнь. Сегодня Америка окончательно обживается в послереволюционной реальности, отступая назад, туда, где стали заметны негативные последствия проведенных реформ".
Боюсь, сегодня пора проводить новое исследование, потому что все перечисленные проблемы снова встали в повестку дня, и встали крайне остро.
Послушаем отрывок из оперы Александра Рассказова, который до некоторой степени переосмыслил "Собачье сердце". Диалог Филиппа Филипповича и Полиграфа Полиграфовича.
(Фонограмма)
Владимир Абаринов: В судьбе Булгакова постоянно присутствует тема эмиграции. В феврале 1920 года он с женой Татьяной Николаевной был во Владикавказе. Белая армия оставила город, а он тяжко заболел тифом и остался. Впоследствии он упрекал жену за то, что она не увезла его. В марте 1930-го, когда его пьесы были сняты с репертуара, а проза не печаталась, он написал письмо правительству, в котором выразился так:
Я ПРОШУ ПРАВИТЕЛЬСТВО СССР ПРИКАЗАТЬ МНЕ В СРОЧНОМ ПОРЯДКЕ ПОКИНУТЬ ПРЕДЕЛЫ СССР В СОПРОВОЖДЕНИИ МОЕЙ ЖЕНЫ ЛЮБОВИ ЕВГЕНЬЕВНЫ БУЛГАКОВОЙ.
Результатом письма стал телефонный звонок Сталина. Вождь спросил Булгакова: "А может быть, правда пустить вас за границу? Что, мы вам очень надоели?" В опере Александра Раскатова "Собачье сердце" эта реплика присутствует в телефонном диалоге профессора Преображенского с высокопоставленным пациентом, неким Петром Александровичем, который говорит с характерным кавказским акцентом.
(Аудиофайл)
За границу его не пустили, но трудоустроили. Он еще несколько раз пытался получить разрешение на выезд. "Я исступленно хочу видеть хоть на краткий срок иные страны" – так он писал в письме Вересаеву. А в письме Сталину – так:
"В годы моей писательской работы все граждане беспартийные и партийные внушали и внушили мне, что с того самого момента, как я написал и выпустил первую строчку, и до конца моей жизни я никогда не увижу других стран. Если это так – мне закрыт горизонт, у меня отнята высшая писательская школа, я лишен возможности решить для себя громадные вопросы. Привита психология заключенного".
Но ни на это, ни на другие письма Булгакова Сталин ничего не ответил. После июля 1935 года Булгаков никаких попыток уехать больше не предпринимал.
Это важный для нашей темы вопрос, и я задал его Эллендее Проффер-Тисли.
Булгаков, как мы знаем, очень хотел уехать за границу. Его не пускали. И если бы уехал, то, мне кажется, он не вернулся бы. Вот как вы думаете: если бы он остался на Западе, смог бы он заинтересовать западную публику, остался бы тем же Булгаковым? Или стал бы писателем для эмиграции? Или переключился бы на другой язык, как Набоков?
Эллендея Проффер-Тисли: Я думаю, что он написал бы "Белую гвардию", бесспорно. Написал бы какие-то пьесы. Может быть, во Франции. Я не думаю, что он попал бы в Америку. Трудно сказать... "Мастер и Маргарита" выросла из его советских условий, и без советскости нет этого романа. Он бы нашел какое-то место, скажем, в театре. Но "Мастера и Маргариты" не было бы, по-моему. Хотя он смог бы угадать очень многое, наверно.
Владимир Абаринов: Как говорит Мастер, "Я угадал, я все угадал!".
Эллендея Проффер-Тисли: Да-да-да. Он имел уже эту тему – дьявол в Москве. Я не знаю, трудно сказать.
Владимир Абаринов: Ну вот когда читаешь... Сейчас же издано четыре огромных тома всех вариантов "Мастера и Маргариты". Я их все прочел, и в общем понятно, как трансформировались сюжет, замысел, идея...
Эллендея Проффер-Тисли: Я против того, чтобы знать все варианты. Это дело ученых, но читателям это испортит все. Не надо, не надо это знать. Окончательный вариант – самый главный вариант.
Владимир Абаринов: А вы уверены, что он окончательный? Он же работал до самой смерти над ним.
Эллендея Проффер-Тисли: Конечно, будь он жив, он бы внес поправки во вторую половину, безусловно. Никто не знает точно, что бы он сделал. Но все равно. "Мертвые души", как и другие большие произведения, тоже не закончены. Я думаю, не стоит смотреть, скажем, первые три варианта, это несправедливо. Кроме случаев, когда есть цензура. Это единственное исключение.
Владимир Абаринов: В конце концов, мы можем вспомнить сцену прощания мастера с Москвой. И покой мастер обретает, уж конечно, не в России.
– Ну, что же, − обратился он к одному мастеру, − попрощайтесь с городом. Нам пора, − Воланд указал рукою в черной перчатке с раструбом туда, где бесчисленные солнца плавили стекло за рекою, где над этими солнцами стоял туман, дым, пар раскаленного за день города.
Мастер выбросился из седла, покинул сидящих и побежал к обрыву холма.
Черный плащ тащился за ним по земле. Мастер стал смотреть на город. В первые мгновения к сердцу подкралась щемящая грусть, но очень быстро она сменилась сладковатой тревогой, бродячим цыганским волнением.
− Навсегда! Это надо осмыслить, − прошептал мастер и лизнул сухие, растрескавшиеся губы. Он стал прислушиваться и точно отмечать все, что происходит в его душе. Его волнение перешло, как ему показалось, в чувство горькой обиды. Но та была нестойкой, пропала и почему-то сменилась горделивым равнодушием, а оно − предчувствием постоянного покоя.
С нами сегодня была издатель, переводчик и исследователь Булгакова Эллендея Проффер-Тисли. Мы услышали отрывок из "Похождений Чичикова" в исполнении Олега Табакова, из радиоспектакля 2000 года "Мастер и Маргарита", режиссер Юрий Доронин, и фрагменты оперы Александра Раскатова "Собачье сердце" (спектакль Нидерландской национальной оперы, 2010 год, режиссер Саймон Макберни, дирижер Мартин Браббинс; профессор Преображенский – Сергей Лейферкус, Шариков – Александр Кравец, высокопоставленный пациент – Иан Алофс). А сейчас слушаем музыку Альфреда Шнитке к фильму Юрия Кáры "Мастер и Маргарита" – музыку, в которой отчетливо слышны отголоски двух Рихардов – Вагнера и Штрауса.
(Фонограмма)