Поэт и власть. В "Мемориале" отметили юбилей Виктора Некипелова

• 29 сентября поэту, диссиденту, узнику политических лагерей в СССР Виктору Некипелову исполнилось бы 90 лет, он не дожил до этой даты 30 лет.
• Виктор Некипелов получил свой первый срок практически только за стихи.
• В лагере Некипелов еще больше утвердился в таких идеях, как права человека, человеческое достоинство, критическое отношение к любой насильственной власти.
• Взаимоотношения между властью и человеком в советском обществе для Некипелова были совершенно неприемлемыми.
• Во время второго срока заключения у Виктора Некипелова развилась смертельная болезнь, от которой его сознательно никто не лечил.

Александр Алтунян, доцент, кандидат филологических наук:

– 29 сентября Виктору Александровичу Некипелову исполнилось бы 90 лет. Он не дожил до этого дня 30 лет, умер в 1989 году, когда ему было 60. Многие среди диссидентов, лагерников писали стихи, но действительно известных поэтов было мало. Мы помним украинцев Василя Стуса и Николая Руденко, помним Юлия Даниэля и Виктора Некипелова. Свой первый срок Виктор Некипелов получил практически только за стихи. Его мать была арестована в 1939 году и умерла, находясь в заключении. Для мальчика, спавшего в детстве на подстилке в коридоре, потому что его очень "любила" его мачеха, страна тоже оказалась мачехой. Он был "неблагонадежным" уже потому, что родился в Харбине, и с самого начала это был крест на сколько-нибудь серьезной карьере. До середины 50-х годов Виктор Некипелов трижды получал запрещение на поступление в вуз. И все-таки он окончил фармацевтический факультет Харьковского медицинского института, став врачом-фармацевтом. Потом окончил Литературный институт имени Горького, стал поэтом, прорвавшись к поэзии, к тому, что вышла первая книжка. Работая в Ужгороде, он возобновил общение со своей институтской знакомой Ниной Комановой, работавшей тогда в Умани, и скоро Нина Михайловна стала его женой.

Еще одним фактом, который повернул жизнь Некипелова, было знакомство с двумя старыми легендарными каторжанками Олицкой и Суровцевой. Легендарными, в частности, по срокам (более 30 лет), проведенным в сталинских лагерях. Я знаю мало людей, к которым приезжал Солженицын, обычно ездили к нему. К этим двум женщинам он приезжал сам, записывал их воспоминания. Вокруг них образовывались зачатки украинской правозащиты и украинского национального движения. Виктор начал "вариться" в этом котле, и постепенно жизнь переосмыслялась. Он стал принимать участие в чтении, распространении самиздата, в написании, расклеивании листовок, был подписантом и автором протестных писем. Скоро им заинтересовались органы госбезопасности, и его уволили с работы. Семья перебралась в подмосковное Алабушево (прописывать их в Москве, у матери Нины, отказались), где, благодаря настойчивости Виктора в поисках укоренения, несмотря ни на какие удары, им дали служебную квартиру. Однако через год их под давлением КГБ снова уволили с работы и выселили. Виктор написал около сотни писем в фармацевтические отделения, но ответили только из маленького поселка Камешково Владимирской области, примерно в полутора часах езды за Владимиром. Там им предоставили маленькую двухкомнатную квартиру. Это было пристанище на несколько лет.

В первый раз Виктора арестовали в 1973 году по статье 190.1 УК РСФСР ("Распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй"). Практически весь процесс склоняли одно маленькое стихотворение "Таити":

Какая красная стена
Передо мною.
Какая странная страна
За той стеною.

Я обыскал весь шар земной,
А это – рядом,
Между пельменной и пивной,
И летним садом!

О чистота, о правота,
На чем стоите?
Моя печальная мечта –
Мое Таити.

Четыре вышки по углам,
Циклоп у входа.
Но только там, о, только там
Моя свобода!

Приговорили к двум годам заключения. Власти казалось: этого для поэта будет достаточно, чтобы он понял, что не надо становиться против ветра. Но первый срок подействовал на Некипелова в противоположную сторону: он еще больше утвердился в таких малопонятных до сих пор идеях, как права человека, самоуважение, человеческое достоинство, критическое отношение к любой насильственной власти, к государству как насилию. Это было не кухонное зубоскальство, не злопыхательство в подушку, а выстраданное на собственной шкуре отношение к силе и власти как к противнику, как к равному. Для Виктора это были вполне конкретные люди, с которыми надо было бороться, как против зла. После выхода из лагеря он сразу же написал книжку "Институт дураков" – об опыте психиатрической экспертизы, который в данном случае у него закончился хорошо, его признали вменяемым. Но среди пациентов рядом с ним были и другие случаи. Эта рукопись была передана на Запад, она вышла в 1976 году и стала одним из камешков, приведших через три года ко второму сроку. Виктор вступил в Московскую Хельсинкскую группу, он стал одним из инициаторов создания Группы по защите прав инвалидов в СССР. Тогда поставить свою подпись под каким-то диссидентским документом означало, что ты выступаешь против самого справедливого государства в мире, а потому тебя раздавят как танком. Государство в любой момент может превратить тебя в ничто, а иногда и убить. В 1977 году Виктор и Нина приняли решение уехать из страны. Им отказали. Они подали жалобу на это решение. И так это все тянулось два года, а дело копилось.

Александр Подрабинек, правозащитник:

Александр Алтунян, Александр Подрабинек

– Виктор Некипелов в нашей среде был настолько естественным, что казалось: диссидентская Москва без него немыслима. Он был очень теплым, мягким, расположенным ко всем человеком. Хотя бывали ситуации, когда Витя проявлял себя иначе. Помню традиционную демонстрацию 5 декабря 1976 года на Пушкинской площади в Москве. Она отличалась от предыдущих тем, что кагэбэшники и комсомольский оперативный отряд МГУ, которые нас традиционно опекали, начали набирать грязь в пакеты, бросать их в Андрея Дмитриевича Сахарова, тоже там присутствовавшего, в других участников демонстрации, а потом устроили свалку. Волею случая мы с Некипеловым оказались на периферии площади, и там на Андрея Дмитриевича, которого свалили на землю, навалился какой-то боров. Мы бросились на защиту, и Витя орудовал очень мужественно, чисто по-мужски. Он вел себя очень достойно при всем при том, что он не был неистовым человеком.

В 1977 году мы учредили комиссию по психиатрии при Московской Хельсинкской группе, и было очень естественным, чтобы Некипелов тоже туда вошел. Но Витя тогда подал документы на выезд из СССР, а у нас было правило, что в комиссию не вступают те, кто нацелен эмигрировать из страны. Но при этом Витя хотел что-то делать, и мы с ним стали формировать сборник воспоминаний политзаключенных в специальных психиатрических больницах. Тогда в комиссию начало приходить очень много людей, все приносили свои записки, воспоминания, и у нас скопился довольно большой материал. Витя его литературно обрабатывал. Мы возились примерно полгода и сделали сборник "Из желтого безмолвия", там были воспоминания десятков полутора людей, вышедших из психиатрических больниц, хороший документальный материал. Эти сборники, к сожалению, все позабирали на обысках. Я только недавно случайно обнаружил, что один такой сборник оказался в архиве международного "Мемориала", чему был очень рад.

Алексей Смирнов, участник правозащитного движения в СССР:

– Виктор Александрович Некипелов для меня в московских диссидентских квартирах был примером. Если вы хотите знать атмосферу того времени, эту гонку, ожидание ареста, то просто прочитайте Витины стихи, в них передано наиболее точно то, что мы тогда чувствовали, как мы жили, какие у нас были события. Когда я сидел в "Лефортове", эти стихи мне чрезвычайно помогли. Я встретил Витю после его освобождения одним из первых и сразу увидел, что он болен. Мне было безумно жалко, что мой учитель, мой кумир находится в таком состоянии.

Александр Алтунян:

– В провинции посадить во второй раз Виктора – для кого-то это был явный путь к новой звездочке. Карьеру можно было сделать тупо, схватившись за Некипелова и его жену и устроив процесс. Судьба их решалась не в Москве, а во Владимире. И поэтому вместо отъезда на запад в конце 1979 года был второй арест по статье 70, часть 1 УК РСФСР ("антисоветская агитация и пропаганда"). Виктор получил максимум – семь лет лагерей, пять лет ссылки. Во время последнего слова Виктор сказал, что это для него пожизненное заключение. Для жены это было потрясением, потому что несмотря на все беды и напасти, которым они подвергались, они твердо знали, что выживут и будут вместе. Как потом говорила Нина, на следствии была произнесена фраза: "Вы выйдете, но вы потеряете человеческий облик". Нина была уверена, что с ним что-то сделали. Во время второй посадки наступило сильное изменение в облике Виктора. Вначале он попал в 36-ю зону, потом на три года – в Чистопольскую тюрьму, а после Чистополя – в 37-ю зону. В конце 1987 года Виктор оказался в Чистополе, и там он уже не мог работать. Там была простая работа: они вязали сетки для продуктов. Но Виктор физически не мог это делать, руки не слушались, притом что ему было 54 года. Он начал в письмах Нине много жаловаться на здоровье, на опухоли на теле, в лимфоузлах. Несколько лет он очень активно писал жалобы и требования тюремному начальству. За это время его ни разу серьезно не обследовали. Было проведено только два анализа крови и один осмотр онколога, причем специалиста по другой форме онкологии. Через два года в деле появился диагноз: "онкофобия", фактически – психиатрический. С этим диагнозом любая лагерная администрация могла игнорировать любые жалобы заключенного на здоровье. Последние два года Виктор провел на 37-й зоне в Пермском крае, и это было для него тоже очень непростое время. За полтора года – ни одного свидания.

Николай Ивлюшкин, солагерник Виктора Некипелова:

– Я познакомился с Виктором Александровичем в декабре 1983 года, сидел вместе с ним, и вся история болезни в течение двух лет проходила на моих глазах. Виктор Александрович для меня – безумно дорогой и любимый человек. И очень близкий, потому что он один из немногих, у кого противостояние с властью происходило исходя не из политических теорий, а на морально-этическом уровне. Он по совести не приемлел эту власть. И взаимоотношения между властью и человеком в этом обществе были для него совершенно неприемлемы. Память о фразе следователя "Мы уничтожим вас как личность" висела над Виктором Александровичем весь второй лагерный срок. В Чистополь он со своим товарищем Генрихом Алуняном попал в конце 1982 года за забастовку, которая была организована в 36-й зоне с требованием лечить Виктора Александровича. Тюремщики признали, что у Некипелова есть некоторая проблема со здоровьем, положили его в больницу, но как только он оттуда вышел, его тут же отправили в ШИЗО (штрафной изолятор). Для КГБ в отношении Виктора Александровича это была обычная практика: какое-то лечение, а потом либо карцер, либо строгий тюремный режим, это практически голод, поэтому все положительные результаты моментально сводились на нет. Несмотря на проблемы со здоровьем, в общении Некипелов был очень легкий человек. Виктора Александровича больше всего беспокоило опухание лимфатических желез. Это началось с челюстных лимфатических желез, там была припухлость, которая не спадала. Ему была непонятна природа этого опухания. Как в лагере, так и в тюрьме Виктор Александрович обращался к врачу. И начинаешь верить, что эта болезнь была не сама по себе. Складывалось впечатление, что врачи ждали обращения Виктора Александровича по поводу того, что у него что-то болит, и серьезно. Впечатление, что это был некий план, по которому его в течение нескольких лет держали в состоянии абсолютного стресса. Большей физической ценности для зэка, чем его здоровье, нет. Если у тебя есть здоровье, то это значит, ты все сможешь. Врачи смотрели, кивали головой, говорили: "Мы видим, что у вас распухают лимфатические железы, это проблема", но при этом не оказывали никакого лечения. Были только разговоры и очень умные физиономии, что да, что-то происходит. И конечно, когда человек находится в таком изолированном пространстве, когда он понимает, что что-то происходит со здоровьем, это заставляет думать об этом постоянно.

Николай Ивлюшкин

Тогда мы, зэки, поняли, что без участия всех не решить эту проблему. Мы писали заявления в прокуратуру и в другие органы власти, мы требовали лечить Некипелова. Нас всех за это наказывали, но тем не менее ничего не делали. В конце концов, в августе 1983 года была объявлена голодовка. И после этого Некипелову сказали: "Мы вас повезем в больницу, мы будем вас лечить, мы хотя бы проведем диагностику". В сентябре его забрали на этап, и он оказался во Владимире. Там с Некипеловым побеседовал его следователь из КГБ, который сказал, что если он хочет, чтобы его лечили, то нужно будет покаяться, написать письмо, текст которого ему могут дать. Виктор Александрович, конечно, ничего не написал. С Ниной тоже велись разговоры, чтобы она повлияла на Виктора Александровича. У него взяли биопсию, через несколько дней увезли в больницу имени доктора Гааза в Ленинград, где терапевт взял у него анализы, и больше ничего не сделали. Некипелов пробыл там 20 дней, и за это время его посмотрел только этот врач. Дальше его опять увезли в чистопольскую тюрьму. В Чистополе среди заключенных опять прошла кампания с требованием лечить Некипелова. И тогда пришел из районной больницы онколог, который осмотрел Виктора Александровича. При этом оказалось, что результаты биопсии и анализ крови потеряны и ничего не удастся восстановить. Вольный врач из чистопольского онкодиспансера сделал заключение: "При визуальном осмотре заболевание не обнаружено". И это поставило крест на всем остальном лечении. Тогда и появляется эта запись – "онкофобия". Еще Виктора Александровича возили в Казанскую тюремную больницу, брали анализы и просили срочно дать разрешение на операцию. Он ответил, что сделает это только после разговора с семьей. Написал об этом Нине Михайловне, и через некоторое время оказалось, что никакой операции ему делать не собираются. Виктор Александрович в Чистополе не написал никаких стихов, ему действительно было трудно. Свиданий его лишали, поскольку он не выполнял норму выработки, поэтому о болезни можно было общаться с женой только в письмах. Основанная на них "Книга любви и гнева" Нины Комаровой-Некипеловой – это совершенно страшная хроника. Видно, что его действительно сознательно никто не лечил. Мы с Виктором Александровичем расстались в Чистополе в декабре 1984 года. У меня от всего этого осталось внутреннее убеждение, что болезнь могла быть вызвана тем стрессом, в каком его держали в течение очень многих лет.

Александр Алтунян:

– Как только в декабре 1986 года закончился лагерный срок, Нина поехала к нему в ссылку в поселок Абан Красноярского края. Она только через несколько дней поняла, что с Витей плохо, Вити фактически нет. Это был другой человек. У него почти стерлись воспоминания о прошлом. Он забыл свои стихи, которые всегда помнил. Забыл многих друзей, самых близких людей, забыл этих двух легендарных старух. Зато он, как многие зэки, помнил каждую деталь тюремной жизни, все камеры. Помнил все номера камер, где он был за три года, всех сокамерников, с которыми он был, всех надсмотрщиков, всех начальников тюрем. Каждое письмо, каждую жалобу и их номер, которые он отправил и получил. Помнил наизусть весь приговор и на второй день заставил Нину, когда она приехала в ссылку, записать его. Виктор почти не реагировал на окружающих, даже на детей. Он преображался только, встречаясь с человеком в форме. Будучи больным, физически немощным, он мгновенно вставал в агрессивную стойку, готовый драться и защищать жену и детей.

Сергей Ковалев, правозащитник:

Сергей Ковалев

– Нашу встречу в заключении даже трудно назвать встречей. Меня собирались конвоировать из зоны в Чистополь, а Витю привезли в этот же домик, где были камеры, ШИЗО и ПКТ (помещение камерного типа). Меня выводили на прогулку на полчаса в день в маленький дворик, окруженный колючей проволокой, а у Виктора было другое время для прогулки. Витя подходил к форточке, и я говорил ему, когда оказывался спиной к окну, потому что тут же сидели менты и смотрели за гуляющим. А когда я шел в обратном направлении, говорил Витя, а я уже не открывал рта. Я не очень помню эпизодов, но помню теплоту частого общения и чувство дружбы. Это был теплый, содержательный разговор, хотя и очень короткий, неудобный. А потом была встреча на свободе в Москве, по концу срока Виктора Александровича. Это было нечто совершенно ужасное. Мы три раза в течение очень короткого времени, 10–15 дней, заново знакомились. Виктор говорил: "Очень рад познакомиться. Виктор Александрович" – и протягивал руку. Это был уже совсем другой человек, его уже невозможно было узнать.

Александр Алтунян:

– В марте 1987 года в рамках горбачевской кампании по помилованию политзаключенных Виктор вернулся в Москву, друзья тут же организовали для него медицинское обследование, и – поразительная вещь – онкологи ничего у Виктора не нашли. Через три месяца семье разрешили уехать в Париж. Там его тоже обследовали онкологи и ничего не выявили. Вначале семья из шести человек живет у друзей, которые их приютили. Потом им дали квартиру, и Виктору стало легче. Но буквально через два месяца наступило резкое ухудшение, и онкологи поставили диагноз: рак мозга. Еще через два месяца Виктор скончался. Это трагическая судьба... Но он был еще и поэтом. И как поэт это замечательное, удивительное явление.

Алексей Смирнов:

– Виктор Некипелов для меня вовсе не умер, я постоянно читаю его стихи – и для себя, и другим. Это то, что помогает жить, держаться, оставаться человеком. Это не просто свидетельство истории, это жизненный путь:

Снова вырвали клок, но еще не конец,
Видит Бог, пронесло стороной!..
Уж давненько он скачет, опричный гонец,
По горячему следу за мной, – процитировал Алексей Смирнов.

В интернете выложены стихи Виктора Некипелова, есть книги стихов, вышедшие в Париже и в Бостоне. Но в России издан только "Институт дураков" с небольшой подборкой стихотворений, а полного сборника поэтического творчества до сих пор не выходило. В стихотворении 1971 года Виктор Некипелов написал о себе:

Но если уж надо во что бы ни стало
Свершить мне свой выбор, найти свой приют, –
Я буду всегда среди тех, кого мало,
Кого притесняют, неволят и бьют.