Смерть в белой рубашке. Юрий Злотников о времени и о себе

Юрий Злотников. Искусство как форма существования / Сост. и подготовка текста Н. Гутовой. М.: ООО "Издательство Грюндриссе", 2019.

Уже в Камышлове я стал любить рисовать, у меня даже сохранились рисунки. Я познакомился с милым русским парнем в госпитале, который рисовал. И вот была какая-то удивительная романтическая дружба – и я его любил, и, видимо, он ко мне хорошо относился. Он мне рисовал кошек, и я обалдел от этих кошек. Я его провожал в Камышлове на фронт, он даже написал мне в Москву письмо, а я, такая сволочь, как-то не ответил.

Устные мемуары предполагают большую интимность и спонтанность высказывания, нежели привычные письменные. Сборник воспоминаний художника Юрия Злотникова (1930–2016) составлен из нескольких его интервью, взятых Д. Споровым, В. Глебкиным, Д. Гутовым и Ю. Альбертом в 2000–2010-е гг.

Злотников много рассуждает о биологической составляющей искусства, своего рода тварности своих творений: Для меня моя работа, абстракции и всё – это выявление человеческой психологии, отпечатки пальцев человеческой души, рентген. На чувственном уровне творчество он уподобляет половому акту, только совершаемому во сне.

Несмотря на физиологические параллели, к живописи Злотников подступал аналитически: Очень важно, что многое механизировано, много переведено в план механики и электроники, в план как бы нечеловеческий. Злотников работал в Павильоне электрификации и механизации ВДНХ, курировал выставку Института электросварки. В советском поэтическом конструктивизме было направление "научной поэзии" (например, поздние стихи В. Нарбута), Злотников в середине 1950-х начал создавать "Счетчик Гейгера" и другие "наукоемкие" работы. Я бы причислил Злотникова к наследникам советского конструктивизма, с его желанием некоторой архитектоничности, некоторой планированности. И наоборот, хлипкость структуры человека в России раздражала художника. Злотников сравнивает западных и отечественных конструктивистов: Ле Корбюзье – выверенный эстет, а Веснины, Гинзбург и другие – адепты нового символа веры.

Семья Злотниковых на даче (Тайнинская, Московская область, близ г.Мытищи), 1939. Этель Львовна и Савелий Львович с Юрой (слева) и Мишей. Фото из архива семьи художника

Вообще, художник противопоставляет чистоту и кристальность европейской культуры болезненной русской рефлексии: Самосозерцание, осмысление характерны для русской литературы и даже искусства. Замечательным французским художникам и в голову не приходит заниматься самоедством. Знаешь, как некоторые собаки крутятся за своим хвостом, хотят ухватить свой хвост? В то же время русская культура очень неустойчива и подвижна: Москва и Россия – это по-своему юное эклектическое место, в котором ты емко воспринимаешь культуру разных народов ("путь из варяг в греки").

Сравнение культур Европы и России неизбежно подводило художника к загадке русского человека, которую он формулировал как желание уйти умирать в белой рубашке. Злотников подступался к ней в своих экспедициях-командировках, становясь социальным автором: Когда я приехал на Саратовскую ГЭС, я увидел степь, стоят бараки, и как выяснилось, туда согнали зэков, которые должны были отживать последние сроки лагеря. Им позволили создавать эти химкомбинаты в не очень приятных условиях. Когда я увидел этот мир, то почувствовал себя вот как бы в роли Ван Гога. Причем там молодые ребята, 24 года – у него уже двое детей, он весь загружен семьей и работой… Меня поразила сцена в столовой. Я как-то зашел со стороны, где повара выдают, увидел рвущуюся ораву рабочих, стоят баки… Я подумал: "Боже мой! Вот это интересная картина!" А я тогда увлекался Брейгелем. И эта картина превратилась у меня в некоторый синтез.

Юрий Злотников в изостудии Дома пионеров Ленинского района Москвы, середина 1960-х гг. Фото из архива семьи художника.

Мандельштам писал, что биография интеллигента – это прочитанные и любимые им книги. Творческая биография художника Злотникова в таком случае – картины, поразившие его и обдуманные им. Среди западных художников Юрий выделял гармонию Мондриана, его чувство ритма, начиная с разветвленного дерева и кончая лаконизмом плоскостей. Злотников отмечал мощное конструктивное явление Сезанна и Кандинского, исследование и постижение человеческой жизни в портретах Рембрандта. В отечестве, в Третьяковской галерее – краеведческом музее – его волновали невротическая чувственность Ге и историчная раздумчивость Сурикова. Но уникальным Злотников считал Александра Иванова: Он изобразил сложнейшую ситуацию в истории человечества – смену вех. Приходит Мессия, народ принимает, не принимает, реагирует. Идет Христос как новое явление и переживание публики. Картина как бы делится на две половины: шествие Христа, его связь с мирозданием, и человеческое, так сказать, психологическое месиво переживаний, от раба до разных категорий людей… Его акварельные фрески – это замечательно! Иногда они мне напоминают "Волшебную флейту". Какие-то странные два человека кладут Христа, в каких-то колпаках, какая-то мистерия.

Злотникова более всего интересовала саморефлексия: искусство могло и должно было служить моделью психической жизни. В 1955–1956 гг. Злотников придумал проект "Сигналы" для испытания эмоций: Наша совместная работа с Владимиром Слепяном представляла собой прозрачный экран с промасленной бумагой, на котором можно было рисовать с обеих сторон, – такой диалог художников. Я увидел, что он растерян и нервничает, так как не мог определиться с отъездом. В своей работе я изобразил его состояние в виде нежной колеблющейся окружности, заключающей внутри себя неправильную трапецию. Контраст неправильной трапеции с безволием обрамления показался мне точной моделью его состояния. На него это произвело сильное впечатление, он был ошарашен.

Выше я уже говорил о вероятной идейной близости Злотникова наследию советских конструктивистов. Они же, в свою очередь, испытали влияние теорий и практических опытов немецкого, позже – американского ученого Гуго Мюнстерберга, автора "Основ психотехники" (1914). Он так определял дисциплину: Психотехника есть наука о практическом применении психологии в области культуры. Известно, что одним из популяризаторов работ Мюнстерберга был Кандинский, поработавший в Советской России и комплиментарно упоминавшийся Злотниковым. Сергей Третьяков писал в 1923 г.: Рядом с человеком науки работник искусства должен стать психо-инженером, психо-конструктором. Взаимодействие деятелей наук и искусств должно было создать и воспитать совершенного человека – советского человека.

Вероятно, корни естественно-научного подхода Злотникова к живописи стоит поискать и в его детских и юношеских годах. Юрий происходил из семьи русских еврейских технических интеллигентов. Отец его, Савелий Злотников, был крупным специалистом в области прессостроения и автоматизации процессов холодной листовой штамповки, конструировал автоматические линии станков по стране, после войны обеспечивал вывоз немецкого оборудования в СССР. Семья будущего художника принадлежала к зыбкой советской номенклатуре: Я помню, когда мы въехали в дом на Донской, это 34-й год. Напротив, по диагонали двора, жил создатель "катюши". В общем, мы собирались кучкой: "Вот там, оттуда забрали, здесь". Весь дом на Донской сидел.

Титульный разворот книги Бориса Робинсона "Музыка была не виновата" (Новосибирск, 2005). На фронтисписе портрет Д.Шостаковича работы Ю.Злотникова.

Вначале Злотников учился самому абстрактному из искусств – музыке. Любовь и пристрастный интерес к ней он никогда не утратил: Там есть свой эпос, у Шостаковича. Очень нервно, очень драматично все, даже, я бы сказал, нервозно. Одновременно купаешься в этой музыке, купаешься, странно даже звучит, по-моцартиански в этой трагедии. Вот опять-таки, эта страна, это мироощущение, где радость, и драма, и жестокость, и лиризм сосуществуют вместе.

В 1943 г., по возвращении из эвакуации, Злотников твердо решил стать художником. Его приняли в Московскую среднюю художественную школу: У меня получались пронзительные портреты, которым я и сейчас удивлен – сейчас так не сделаю, они удивительно недетские. У меня было ощущение счастья, что мне удается это. Потом не было этого, потом были неудачи. Оконченная в 1950 г. МСХШ стала единственным образованием Злотникова, поступить никуда не получалось. Потом были годы художественной, но довольно ремесленной работы в Большом театре, на ВДНХ. Старался учиться у "старых мастеров". К Фальку был холоден, казалось, что тот скрывается в башне слоновой кости. Зато поразил Фаворский – покой правды, урок мужества, жизни. Важнейшим делом, быть может, призванием стало для Злотникова преподавание в Доме пионеров Ленинского района Москвы на протяжении почти 20 лет: Меня увлекло то, что через меня проходила целая группа людей, которых я, как бог Саваоф, формирую, создаю какое-то коллективное действие: ребята друг на друга действуют, я режиссер этого состояния, состояния творческой работы. Как мне сказал Фаворский однажды, очень забавно: "Вы, Юра, работаете руками детей". Возможно, тесная связь с юностью продлила и творческую биографию самого художника: Вспоминаю разговор лет десять тому назад. Возвращаемся из Дворца пионеров на Ленинских горах. За спиной разговор: "Людка, ты знаешь, мы состаримся, а он будет прыгать, как молодой козел!"

Юрий Злотников в мастерской, Москва, 7 августа 2010 г. Фото Юрия Альберта.

Под воздействием злотниковских "Сигналов" потихоньку складывался довольно узкий круг художников; более или менее близкими себе Злотников видел Вейсберга, Турецкого, Краснопевцева. Эффект был. Например, "Белое на белом" Вейсберга родилось не без моих показов и наших разговоров. Ближе всех был Слепян, замкнутый, ни с кем не делившийся своим горем (никому не рассказывал о репрессированном и расстрелянном отце), но он уехал еще в 1958 г. во Францию, предпочел живописи литературу, стремясь стать другим Беккетом. А вот концептуализм не очень подходил Злотникову: концептуалисты казались ему наблюдателями, стоящими над драмой несвободы, тогда как он хотел быть исследователем и созидателем, он устремлен в будущее: Произведение должно быть на той стадии, когда его хочется продолжить.

В позднем письме Игорю Шелковскому Злотников назвал себя Семирадским абстракции. Не нужно удивляться сравнению героя с холодным академиком. Злотников всегда ратовал за конструктивность, организованное устремление – единственно возможные иллюзии сохранить здравый смысл в сумасбродной России.