Ирина Бахвалова, 72-летняя жительница города Пошехонье в Ярославской области, работает уборщицей на почте и в гастрономе, присматривает за сестрой-инвалидом, пишет стихи и читает любовные послания из колонии от своего одноклассника Толи, который сидит за убийство.
Его возвращения она очень ждет и очень боится – раньше возлюбленный грозился убить и ее. Все это – на фоне провинциального северного городка, жители которого здороваются друг с другом на улице, окают, полощут белье на полузатопленном деревянном плоту и очень любят стихи Бахваловой.
В стихах она рассказывает о своем замужестве, которое не принесло ей много радости, и о роли мужчин и дивана в жизни российской женщины.
Несколько дней из жизни Бахваловой – в фильме Юлии Вишневецкой и Кирилла Сынкова.
Монологи и стихи уборщицы
Жила я с мужем много лет,
Но для чего жила – не знаю.
И жизнь замужнюю свою
Я до сих пор не понимаю.
Носил копейки денег мне,
Любви и ласки не видала.
Всю жизнь обругана была,
Да и обманута бывала.
В хмельном угаре вечно спал,
Весь воз он на меня взваливши.
А я везла что было сил,
Бывало, по ночам собакой вывши.
Ни уваженья, ни вниманья
Не видела я от него.
За всю ту жизнь духов флакончик
Он подарил мне раз всего.
Духи всегда те вспоминаю
И запах помню их всегда.
Наутро требовал все деньги
Чтоб за духи я отдала.
– Я что вижу, то и пишу, – рассказывает Ирина Бахвалова. – Трусы у него без конца протираются, носки у него рвутся. Чаю, заварки с похмелья выпьет – он любил выпить. Любил ходить по ресторанам. Мало мне денег приносил. А мама меня всегда учила: "Ирка, терпи". Запьет – мы его к матери, матери надоест – к нам его. Так мы и расстались. Но до последнего дня и постельное покупала, и костюм покупала. Он это очень ценил всегда. Девять лет прошло уже, умер.
Я так одна и одна. Утром на работу. Я же физически работаю, я приду, устану. Потом посижу, мне есть надо приготовить. Был Новый год, я иду улицей одной, и идет мой одноклассник навстречу. Мы же все в городе друг друга знаем. "Привет". – "Привет". Обнялись, поцеловались. Он идет обиженный чего-то, я обиженная. Мы погуляли по городу, проводил меня. Говорит: "Можно, я к тебе приду?" Он пришел ко мне на почту, опять меня проводил. Потом я прихожу с работы, у меня воз дров лежит у дома. Я пошла к соседке напротив, говорю: "Лида, это твои дрова?" Она говорит: "Нет, не мои". На второй день прихожу – еще воз дров у меня лежит. Опять говорю: "Чьи хоть это дрова?" Он мне дров заготовил. Мне, конечно, это очень приятно, мне же муж ничего такого не делал. Потом у меня у рамы (дом щитовой) уголочки стали разваливаться. А он жестянщик. Раз прихожу – у меня уже пакет с уголочками висит на ручке. Когда у него умерла жена, сразу поставил вопрос ребром: переезжай ко мне.
Сейчас он в тюрьме, он убил человека. Сидит уже 7 лет. Он любит порядок, чтобы все по полочкам, чтобы никто не курил, не сорил. Привел своего сослуживца, тот выпил, закурил. Он стал его ругать, выгонять, тот раскис, размяк, он его бутылкой натюкал и убил. Думал, что спит, выкинул во двор, а он там во дворе и умер. Вот покажу я вам, вчера письмо получила: "Здравствуй, моя любимая. Очень хочется хотя бы дотронуться до твоего тела, руки. Прямо ощущаю твою гладкую кожу. Сколько нежности ношу в себе по тебе. Получил в коптерке свитер, новое одеяло".
Когда он выпьет, он не спит, и не видно даже, что он пьяный. [Однажды] мне так надоел – не уходит и не уходит, – я ушла и спряталась у соседнего дома за мусорные баки. Сидела, сидела, замерзла. Пришла домой, он говорит: "Ты где была?" Говорю: "Мусор выносила". А он меня кулаком в висок, выходит и говорит: "Сейчас голову отрублю". И пошел в коридор. А у меня крючок крепкий, я заперлась на все крючки. Он когда пошел за топором, я позвонила в милицию сразу, и его забрали. Но видом он не пьяный, он мало выпил, его отпустили. Потом он сделался как ненормальный. Мы то вместе, то порознь. Когда его судили, ему все это приписали: и этого уголовника убитого, и мой вызов. Пришли ко мне, у меня сестра. У сестры спросили (она ж дурочка у меня, ну, не дурочка – простенькая), ее обижал? "Ой, так обижал, бил и все такое". Она такое наговорила следователю... На суд я не ходила. Вот 7 лет езжу к нему каждые три месяца. Вожу передачки, 20 килограмм.
Я ненавижу Новый год,
В чудеса его не верю.
Какую радость он несет,
Коль год от года я старею?
Я ненавижу старика,
Которого зовут Морозом.
В подарок мне послал тебя
Жестоким жизненным прогнозом.
Ты, знаю, любишь Новый год,
Его суровую морозность.
Жесток ты с женщинами был,
Плескал на них свою нервозность.
Осознавая, так нельзя,
Нельзя скулить и озлобляться.
Но и с судьбой шутить нельзя.
И сколько можно издеваться?
– [Сестра] с 7 лет в школу пошла, ее оставили на второй год. Ничего не получается, ее отправили в спецшколу, там держали до 20 лет. Батька умер, ее возить некому стало, а возил батька ее. А у мамы души и сердца не хватало.
Поет, как соловей. Мне даже учителя говорили. Она самостоятельная, она все делает сама: сама себя обихаживает, моется сама. Готовлю я. Так и будем умирать. Ну и мне повадно, все человек дома. Я приду, окошечко светится. А так уйду – темно, приду – темно.
Жизнь незаметно шла и шла,
Я друга верного нашла:
Стоит всегда и верно ждет,
Когда же наша ночь придет.
Погладит он мне нежно спинку
И разгадает сна картинку.
Прижмусь я к мягкому бочку
И спим всю ночь в обнимочку.
Не оскорбит, не обругает,
Слезинки нежно утирает,
Мои все тайны узнает,
Бывает, днем к себе зовет.
Мой друг не курит и не пьет,
Речей пустых он зря не льет,
И телевизор – не шучу –
Он смотрит то, что я хочу.
Мне грубых слов не говорит,
Бывает, правда, поурчит.
Зовут не Федор, не Иван,
Простое имечко – диван.
(Читает письмо.) "Вид из окна стоит милый, захолустный. В двухэтажке гаражи в осенней дымке. С 5 октября нет от тебя, нет ни от кого писем. 19 декабря у меня суд на УДО. Надежды почти никакой. Еще много осталось. 7 декабря передача. Все как и раньше".
Я с работы приду усталая, а мне в огород надо, еще жрать сготовить, себя обиходить как-то. Я, конечно, без него как без рук, без него все погибло. Он мне полы два раза менял, забор этот делал. Без мужика – ничего в огороде.
Вместе мы не будем. У меня, во-первых, Наташка. Наташка его не принимает, она его боится. Пускай приходит: у меня забор не огорожен, у меня много мужской работы, а я его накормлю, напою, обстираю. И все – друзья. Что, так нельзя?