Кому есть дело до Конституции?

• Оглашены приговоры по "московскому делу", которое используется властями для устрашения общества.
• Исполнилось 26 лет российской Конституции – в последние десятилетия она во многом остается Основным законом страны лишь на бумаге.

"МОСКОВСКОЕ ДЕЛО"

Продолжаются суды по так называемому "московскому делу". На этой неделе к трем годам колонии приговорили Эдуарда Малышевского за применение насилия к представителю власти. После задержания на акции 27 июля Малышевский выдавил ногами стекло в автозаке, которое упало на полицейского в шлеме. Тот сказал, что не получил травм, но у него закружилась голова.

А Михаила Квасова, обвиняемого в угрозах судье, который выносил приговоры по "московскому делу", отправили в психиатрический стационар на экспертизу.

^{Видеоверсия программы}

В "московское дело" вовлечены уже десятки человек. Многим назначены наказания в виде реальных сроков лишения свободы. Один из наиболее известных участников этого дела, осужденный по нему, – Егор Жуков, студент Высшей школы экономики, начинающий или уже практически профессиональный политик, – сегодня в студии Радио Свобода.

Егор Жуков: Совершенно очевидно, что в настоящей ситуации в России действует только одно право – право сильного. Те люди, которые сконцентрировали в своих руках силовой ресурс, пытаются концентрировать и ресурсы иного типа, и в первую очередь денежные. Для этого, собственно, и выстроена вся система власти, существующая сейчас в стране.

Марьяна Торочешникова: То есть получается, что люди – это обслуживающий персонал, "грязь под ногами майора"?

Егор Жуков: Да, в каком-то смысле так они нас и воспринимают. Мы для них – потенциальная возможность получить какие-то ресурсы для себя. Продолжая мыслить в логике права сильного, можно думать о правах человека как о текучей материи. И если мы не защищаем свои собственные права, то они просто перетекают в руки тех, кто жаждет нас использовать.

Марьяна Торочешникова: А как их защищать?

Егор Жуков: Это сейчас центральный вопрос для развития нашей страны, потому что власть очень явно дает понять: никакие конвенциональные способы политической борьбы нам не доступны. На выборы никого не допускают, откровенных критиков режима либо сажают, либо, как мне, дают условный срок. Мы все знаем, что случилось с Борисом Немцовым. Видимо, власть подталкивает население к размышлениям о неконвенциональных способах, и здесь довольно широкий спектр.

Марьяна Торочешникова: Но одно дело – подталкивать к размышлениям, а другое – заявлять направо и налево о том, что все, что в рамках закона, разрешено: "Пожалуйста, критикуйте, все мнения будут услышаны".

Егор Жуков: Я был бы очень рад действовать в рамках закона, если бы наша власть действовала в этих рамках. У нас и так полным-полно совершенно отвратительных законов, и очень хотелось бы их не исполнять, но они не исполняют даже свои собственные законы. В этом смысле слова Владимира Путина интересны еще с той точки зрения, что он как бы окончательно признал: все нынешние приговоры, в том числе и по 318-й статье, действительно были вынесены в отношении невиновных людей.

Марьяна Торочешникова: То есть это жупел: надо было всех напугать, чтобы знали...

Егор Жуков: Вот именно! Он так и говорит: надо не допустить, чтобы началась стрельба, и для этого мы устроили акцию политического устрашения. Да, мы посадили невиновных людей, мы это признаем, но при этом честно объясняем, зачем это сделали, – чтобы вас напугать. Странная логика! Ведь если ты прямым текстом говоришь, что сажаешь невиновных людей, то это вызывает у общества лишь большее желание все-таки добиться справедливости, то есть общество лишь больше радикализируется.

Предположим, власть перестает сажать людей, которые кидают пластиковые стаканчики и пластиковые бутылки. Эта история происходила не раз: когда авторитарный режим несколько расширяет рамки, протест сразу же возрастает. То есть ситуация безвыходная: куда ни посмотри – и в этой ситуации, и в этой – неизбежен рост протеста. У меня есть совет для Владимира Путина, как решить эту проблему: перестать воровать, начать нормально управлять, реформировать правоохранительную систему и суды. Но, видимо, это неочевидное для них решение.

Марьяна Торочешникова: С вашей точки зрения, в России есть правосудие?

Егор Жуков: Конечно, нет. Вероятно, можно добиться правосудия, когда речь идет о каких-то арбитражных делах, в гражданских делах тоже. Но когда к делу повышенное внимание, особенно политическое, совершенно очевидно, что суд становится лишь репрессивным аппаратом, который просто исполняет роль людей, стоящих во главе силового блока.

Марьяна Торочешникова: Как проходило следствие по вашему делу? Вас сначала обвиняли в "организации массовых беспорядков". Следователь же понимает: что бы он ни принес в суд, хоть пустую тетрадь, суд все равно вынесет обвинительный приговор. Они создавали какую-то видимость деятельности?

Егор Жуков: Я не первый раз замечаю у представителей нашей власти удивительную любовь к формализму: им нравится исполнять, хотя бы на бумаге, все прописанные нормы. Причем обычно это именно на бумаге, и весьма легко поймать их за нарушением закона. Но все равно нужен этот фасад, ведь нашу страну политологи нередко называют "фасадной демократией". Мы лишь делаем вид, что мы – демократия, но за фасадом скрываются абсолютно авторитарные институты. И, видимо, это нужно для того, чтобы заставлять людей думать, что у нас все-таки демократия, есть суды. Ведь будет несколько сложно, даже будучи журналистом Первого канала, говорить о какой-то справедливости, если мы вернем расстрельные "тройки".

"Московское дело"

Марьяна Торочешникова: Когда вас допрашивали в суде, вы рассказывали судье Ухналевой о том, как общались со следователем, о том, что на первом этапе вам предлагали кого-то оговорить, давать признательные показания. Как это происходило?

Егор Жуков: Это было в ту же ночь, когда у меня прошел обыск. Я был в не совсем вменяемом состоянии, потому что не ел, не выспался, мне не давали пить. К тому моменту у меня уже появился адвокат, и это сказали при адвокате: даже его не стеснялись. Мне сказали: "У нас есть доказательства того, что ты являешься куратором массовых беспорядков. Мы донесем их до суда – и ты в любом случае сядешь. И если сейчас не назовешь совершенно любых людей, которые также имели отношение к этим массовым беспорядкам, если не сдашь других кураторов, то ты стопроцентно поедешь в СИЗО. А дело большое, фигурантов много, поэтому в СИЗО ты уедешь года на полтора. Но если ты сейчас кого-то назовешь – суд под нами, и будет тебе домашний арест".

Но я даже не размышлял об этих альтернативах, потому что очень четко понимал: я просто не смогу смотреть в глаза тем людям, которых оговорю. Именно оговорю, потому что очевидно, что, во-первых, не было массовых беспорядков, а во-вторых, я не был никаким куратором. И в тот же день я уехал в СИЗО.

Марьяна Торочешникова: А когда изменили обвинение, насколько большим сюрпризом это стало для вас?

Егор Жуков: Во второй половине августа мне стало известно, что предпринимаются какие-то попытки по закрытию дела. В ИВС, в котором я сидел под конец сентября, ко мне пришел оперативный работник, по-моему, из Центра по противодействию экстремизму и прямым текстом сказал: "У нас сейчас стоит задача закрыть против тебя дело, а мне нужно выдумать для тебя алиби". Но у меня действительно было алиби, ведь мне вменялся эпизод, где молодой человек стоит перед линией протестующих, как-то их выстраивает и потом зовет на кордон полиции. Это был не я. Мы даже нашли двух свидетелей, которые были готовы подтвердить, где я находился в этот момент. Я рассказал ему все это, он сказал: "Отлично!" И буквально через несколько дней – 3 сентября – меня перевели под домашний арест. И в тот же день после суда я поехал вместе с адвокатами в Главное следственное управление, где закрыли дело против меня по 212-й статье. Насколько я помню, обвинение по 280-й было предъявлено чуть раньше – где-то в первых числах августа.

Марьяна Торочешникова: А вас не удивило то, что вами заинтересовался Центр по борьбе с экстремизмом, что они вцепились в вас и никак не хотят отпускать? Это чтобы вы компенсации не просили за время, проведенное в изоляторе, что ли?

Егор Жуков: К тому моменту стало очевидно, что массовых беспорядков не было, и им действительно нужна была какая-то компенсация. Господин Бастрыкин должен был прийти к первому лицу и сказать: "Нет, кого-то мы все-таки поймали!"

Марьяна Торочешникова: "А просто так не сажали никого".

Егор Жуков: "Ну, может быть, кого-то и просто так – ошибочка вышла, но вот здесь мы все-таки нашли одного мальца", – и началась вся эта история. То есть я в этом смысле был для них оправданием.

Марьяна Торочешникова: А вы рассчитываете на оправдание, пойдете в апелляцию?

Егор Жуков

Егор Жуков: Сейчас мы с моими юристами склоняемся к тому, чтобы это сделать. Причина наших размышлений: это может быть невыгодным, так как суд может просто отменить условный срок и дать реальный.

Марьяна Торочешникова: А оправдать не может?

Егор Жуков: Конечно, нет. Им очень нравится, что у меня нет возможности избираться на муниципальных выборах ни в 2021 году, ни в 2022-м. Я думаю, для этого и выдуман срок в три года.

Марьяна Торочешникова: Но ведь если вы не идете в апелляцию, то лишаете себя, в том числе, Европейского суда по правам человека, где пока еще можно добиться справедливости.

Егор Жуков: Единственное, что можно получить от ЕСПЧ, – это денежная компенсация. Мы все-таки склоняемся к тому, чтобы давать апелляцию. Но если бы у меня на весах стояло: свобода или пара тысяч евро, я бы, конечно, выбрал свободу.

Марьяна Торочешникова: Ровно в тот день, когда огласили приговор Егору, в Москве вынесли еще несколько приговоров по так называемому "московскому делу". И одним из тех людей, которых тоже приговорили к условному сроку, несмотря на то что он довольно долгое время провел в следственном изоляторе, был Владимир Емельянов. Его осудили за "применение насилия к представителю власти" на два года условно, с испытательным сроком. Его "вина" заключалась в том, что он схватил "росгвардейца" за бронежилет, пытаясь оттащить от кого-то из митингующих.

У нас есть фрагмент интервью с Владимиром.

Владимир Емельянов: Рядом со мной Валентина Федоровна, моя прабабушка. Ты рада, что я вернулся?

Валентина Федоровна: Я так рада, что он со мной! Он мне роднее родного, мое солнышко!

Владимир Емельянов: Я очень боялся, что меня посадят – и я не смогу увидеть свою прабабушку, которой уже почти 92 года.

Через два дня после того, как меня освободили, я встретился со своим следователем и спросил его: "Какой фактор повлиял на то, что мне дали условный срок? Работа адвокатов, поддержка или бабушки?" Он сказал о бабушках. Еще сказал: "Ты вел себя довольно спокойно, не дерзил: возможно, еще и это повлияло".

На суде я наблюдал, как они дают какие-то неправомерные наказания, абсолютно высосанные из пальца. Сажать человека за то, что он потянул кого-то за жилет, – это просто смешно! Все это просто доведено до маразма!

Егор Жуков: Да, все доведено до абсолютного маразма. Единственная закономерность – это то, что наши судьбы решаются там. Есть какая-то аппаратная борьба, в какой-то момент люди, которых условно можно назвать "системными либералами", видимо, сказали первому лицу, что страницу нужно перевернуть, потому что уже действительно общество начало подниматься. И было отрадно видеть, что люди действительно ощущают несправедливость. И сейчас мы видим, что Емельянов "уехал" всего лишь на два года условно, я – всего лишь на три года условно. Никита Чирцов уехал на реальный срок, что совершенно отвратительно, но все-таки только на один год.

Марьяна Торочешникова: Но это же безумие – радоваться условному приговору для совершенно невиновных людей!

Егор Жуков: Конечно. Здесь и нет никакой радости. Но общество повлияло на нашу судьбу: люди начали консолидироваться, и это было серьезным аргументом. Но при этом мы не являемся конечным актором во всей этой игре. Люди там играют в нас, как в шахматы, а мы сидим...

Марьяна Торочешникова: Причем сами по ходу меняют правила игры.

Егор Жуков: Еще в начале сентября Кирилл Жуков получил три года за то, что даже не смог дотронуться до шлема "росгвардейца". Никита Чирцов действительно толкнул, хотя за это ни в коем случае нельзя давать даже месяц! Но он совершил более интенсивное действие, чем Кирилл, и при этом получил всего лишь один год, что, конечно, тоже очень много.

Марьяна Торочешникова: Но он не признавал вины, и тут особый порядок.

Егор Жуков: Да. Насколько мне известно, когда человек признает вину, суд относится к нему более снисходительно.

Марьяна Торочешникова: Это только кажется: раньше действительно была такая практика, а теперь – нет. Поэтому защитники говорят: "Не признавайте вину!"

Егор Жуков: Однако те сроки, которые дают сейчас, в своей сумме менее жесткие, чем те, которые были в начале сентября. Понятно, что и то, и это совершенно отвратительно. Это происходит из-за того, что меняется какая-то раскладка среди элитных групп, и мы действительно влияем на это, но пока недостаточно.

Марьяна Торочешникова: Как вы думаете, когда прекратится этот маразм?

Егор Жуков: Когда общество решит, что с него хватит. Банальная история: власть развращает, абсолютная власть развращает абсолютно. Чем меньше общество занимается политикой, чем больше оно впадает в апатию и аполитичность, тем больше у этого общества можно забрать: ну, это просто спрут, который высасывает и высасывает.

Марьяна Торочешникова: А люди этого не понимают. Ведь большинство людей говорят: "Я не хочу этой вашей политики! Дайте мне нормально делать свое дело, а вы ходите на митинги и протестуйте".

Егор Жуков: Тем не менее, если брать за отправную точку 2014 год, когда случилась история с Крымом, то сейчас все-таки недовольство общества возрастает. И если власть вдруг не решит стать нормальной, то это будет расти и дальше.

ДЕНЬ КОНСТИТУЦИИ

12 декабря в России – день хоть и не выходной, но праздничный: отмечают День Конституции. Но в Основном законе страны написано одно, а каждый житель России ежедневно сталкивается с совершенно другим. О том, почему это так, расскажут Кирилл Коротеев, руководитель международной практики Международной правозащитной группы "Агора", и доктор юридических наук, профессор кафедры Конституционного и муниципального права Высшей школы экономики Елена Лукьянова.

Елена Лукьянова

Елена Лукьянова: Когда принималась наша Конституция, мы еще довольно плохо понимали, что в ней написано. Многие из нас плохо понимают это до сих пор, но таких за почти 30 лет стало немного меньше. Американцы, например, вносили в Конституцию каждую свою поправочку, выстраданную, отсуженную в судах, и первая поправка о свободе слова стала священной для всей нации, потому что она фактически принималась как результат. А у нас все эти пункты принимались и записывались в Конституцию априори, то есть были желательными, перспективными. И сегодня надо их отстаивать: по-другому не бывает.

Кирилл Коротеев: Конституция – это наша каждодневная жизнь, это те нормы, с которыми можно сравнивать: соответствует ли Конституции то, что происходит на улицах Москвы, в больницах по всей стране, в судах? А с другой стороны, это как раз те люди, которые каждый день требуют соблюдения своих прав в самых разных, в самых безнадежных и тяжелых ситуациях.

День Конституции

Марьяна Торочешникова: Во второй части российской Конституции много замечательных статей.

Кирилл Коротеев: И они тоже выстраданы. Люди, которые ее писали, делали это с очень хорошим пониманием того, что необходимо для общества, выходящего из 70-летней коммунистической диктатуры. Доказательство этого – 20 томов обсуждений и стенограмм конституционного совещания, 10 томов, которые только опубликованы от конституционной комиссии. Это право на суд присяжных, например, которое до сих пор существует и все-таки расширяется, только поскольку оно записано в Конституции.

Марьяна Торочешникова: После того, как его сначала сузили...

Кирилл Коротеев: Да, но его не смогли отменить полностью, потому что его отстоял Сергей Ковалев еще до 93-го года. И оно записано в российской Конституции потому, что как раз против этого права многие возражали тогда, говоря: "Это общая часть Уголовно-процессуального кодекса – зачем нам это в Конституции?" И Сергей Адамович тогда правильно сказал, что в этом случае его не смогут отменить.

Марьяна Торочешникова: С другой стороны, в Конституции РФ написано, что в России есть гарант ее соблюдения, и это президент страны. Елена Анатольевна, на ваш взгляд, гарант выполняет свою роль, помнит о ней?

Елена Лукьянова: Конституция состоит из двух частей. Одна из них – 1-я, 2-я, 9-я главы Конституции – по юридической силе даже выше, чем все остальные главы. Слово "гарант" и все, что связано с институциональным обеспечением остальных глав, – это как раз та часть Конституции, которая ниже по юридической силе, и эту часть можно менять. Там действительно много недостатков, и слово "гарант" – один из них. Я считаю, что поручить одному человеку гарантировать всю Конституцию, быть арбитром – это была ошибка, и ее нужно и можно исправить. Но 1-ю и 2-ю главы Конституции, 9-ю – порядок изменения Конституции, как обеспечение первой и второй, нужно беречь, холить и лелеять. А введение термина "гарант", введение слова "подряд" в сроке полномочий президента – это ошибки.

Нет, я не считаю, что гарант выполняет свои функции. У него, конечно, есть фамилия и имя, но он стал коллективным гарантом: все, что гарантирует гарант, подкрепляется огромным количеством разных людей, в том числе и депутатами Государственной думы, и членами Совета Федерации, и различными министерствами и ведомствами, которые принимают подзаконные акты.

Я не вижу противоречия между тем, что сказала я, и словами Кирилла. Он апеллировал к тем далеко глядящим, которые писали тексты Конституции на конституционном совещании. В момент принятия и подготовки Конституции их было очень и очень много. Сегодня на улицах наших городов, в судах... Вот последний пример – спор в Конституционном суде с такой прекрасной молодежью, как, например, Гриша Вайпан: они отстаивают эти права, их стало много. Сейчас пришел момент коллективного отстаивания Конституции, ценностей и свобод, закрепленных в ней.

Марьяна Торочешникова: А как отстаивать эти конституционные ценности? Ведь всех кругом пугают врагами, уже говорят недвусмысленно: "Сегодня – стаканчик, а завтра пойдете устраивать погромы. Сидите тише воды ниже травы. Все должно быть законно". А незаконно, как выходит по мнению российских властей предержащих, все, что происходит против их воли, даже если это согласуется с Конституцией.

Кирилл Коротеев

Кирилл Коротеев: Для этого есть текст, а у слов, которые записаны в этом тексте, есть значение. И очень часто российская исполнительная или судебная власть толкует эти слова в свою пользу, таким образом, который полностью лишает их смысла. Но монополией на толкование Конституции не обладает президент Российской Федерации, который, по-моему, действительно очень многое признал. Смысл его слов – приговоры незаконны: ну, мы вынесли эти приговоры потому, что мы можем... Многонациональный народ Российской Федерации, первыми словами записанный в преамбуле Конституции, может оценить слова человека, который описывается как гарант Конституции, и осознать, соответствует ли его мнение смыслу Основного закона страны.

Марьяна Торочешникова: Год назад в рамках программы "Человек имеет право" у нас был проект: мы собирали обычных людей и просили их объяснить, как они понимают ту или иную статью Конституции. И практически каждый раз люди говорили: "Понятно, что там все написано хорошо, но в жизни иначе". И ни у кого это не вызывало возмущения, принималось как данность. Почему?

Кирилл Коротеев: Я тоже этому удивляюсь. Но этот вопрос встает для все большего количества людей в России, и они не оставляют его подвешенным в воздухе. Они выходят на улицу и пользуются своим правом, гарантированным 31-й статьей Конституции. Они пишут об этом в интернете, в социальных сетях, в СМИ. Они реализуют право, гарантированное 29-й статьей Конституции, они идут в суды. И даже если они проигрывают в первой инстанции и во второй, в кассационной, они иногда могут добиться чего-то или в Верховном суде, или в международных судах, и это 46-я статья Конституции. Они, в конце концов, могут сесть в самолет или поезд, уехать из страны и вернуться. В 93-м году это еще не было так очевидно.

Марьяна Торочешникова: То есть Конституция работает, несмотря на все обстоятельства?

Кирилл Коротеев: Она живет. Это то, что мы делаем каждый день. Мы реализуем наши права или требуем этого от властей, которые должны действовать на наши налоги, защищать окружающую среду, защищать людей от насилия, а не применять его. И если мы видим, что Конституция нарушается, мы способны оценить это.

Марьяна Торочешникова: А не возникает ли ощущение некоего раздвоения? Для одних – закон и Конституция, а для других – сигналы и политическая воля.

Кирилл Коротеев: Российские власти прямо и неприкрыто выступают против правопорядков, основанных на правилах. Два выступления министра иностранных дел Лаврова были посвящены именно этому: в Хельсинки в мае этого года, и немного на Генеральной ассамблее. Российские власти, министр иностранных дел прямо высказывались против того, чтобы были какие-то правила, которые они должны соблюдать на международном уровне. Они это применяют и к внутреннему уровню. Тем не менее, несмотря на мнение министра, председателя правительства, президента РФ, эти нормы существуют. И если даже не удается принудить их к соблюдению этих норм, мы все равно можем оценивать, независимо от Тверского районного суда или Конституционного суда РФ, были ли соблюдены эти нормы, и делать свой выбор.

Марьяна Торочешникова: Елена Анатольевна, а могут сейчас отменить Конституцию или изменить ее до неузнаваемости?

Елена Лукьянова: Конституция сегодня стала почти экстремистским документом для власти в том смысле, в котором она понимает суть событий. Я не помню ни одного года, когда не возникал бы вопрос: изменят или не изменят Конституцию? Пока этого не случилось. Сам гарант, который очень не любит права человека, сказал, что права человека – это очень опасная вещь, нам надо основываться на других ценностях, но если отменяются права человека, тогда отменяется эта Конституция. Они все время балансируют на лезвии ножа и, тем не менее, все-таки не сходят с него. И опять, особенно в преддверии транзита власти, начинают ходить слухи о том, что Конституцию будут менять. Да, может быть, они попробуют, но пока этого не случилось. И пока каждый год возникающая дискуссия и публичные слушания к 12 декабря подтверждают, что сторонников кардинального изменения Конституции все-таки нет.

Марьяна Торочешникова: Кирилл, люди будут защищать Конституцию, если на нее посягнут?

Кирилл Коротеев: Люди будут защищать свои права, вне зависимости от того, каким документом они гарантируются – конституционным или международным.