Растоптанные сталинским сапогом. "Нос" Андрея Хржановского

По небу летят сотни самолетов, названных в честь тех, кто был убит советской властью или оказался в застенках. Солженицын, Шаламов, Берггольц, Хармс, Вавилов... В одном из самолетов встречаются те, кто сегодня олицетворяет российскую культуру: Юрий Рост, Кама Гинкас, Наум Клейман, Виктор Голышев, актеры, режиссеры и киноведы – друзья и единомышленники Андрея Хржановского.

Полетом символических самолетов открывается и завершается его фильм "Нос, или Заговор не таких". Ровно 90 лет назад, в январе 1930 года, в Малом оперном театре состоялась премьера оперы Дмитрия Шостаковича "Нос" по повести Гоголя. Постановка подверглась сокрушительной критике в печати, и "Нос" на 44 года исчез из репертуаров советских театров. В 1969 году молодой режиссер Андрей Хржановский, снявший два анимационных фильма "Жил-был Козявин" и "Стеклянная гармоника" (запрещена цензурой в 1968 году), обратился к Дмитрию Шостаковичу с предложением снять фильм по "Носу" и получил согласие композитора. 50 лет спустя этот замысел удалось осуществить.

Фантастическая история майора Ковалева, чей нос превратился в статского советника, сменяется вторым сном: записанной Еленой Сергеевной Булгаковой фантазией ее мужа о его дружбе со Сталиным, который, получив письмо писателя, подписанное загадочным именем "Трампазлин", начинает его опекать и даже предлагает своим соратникам подарить Булгакову свои сапоги, чтобы тот не ходил босым. Расставшись с Булгаковым, Сталин везет приспешников в театр, и опера "Нос" приводит советских вождей в негодование.

Третий сон – это "Антиформалистический раёк" Шостаковича, тайный сатирический отклик композитора на кампанию борьбы с "сумбуром вместо музыки", начатую в 1948 году. Докладчики объясняют, какой должна быть настоящая "народная" музыка, и слушатели раболепно пускаются плясать лезгинку.

"Нос, или Заговор не таких" – фильм об отношениях власти и художника. Сталин и его подручные уничтожали передовое русское искусство, и противостояние продолжается. Появляются на экране Путин и Владимир Мединский – напоминание о том, что невежды и цензоры по-прежнему обладают почти безграничной властью. В 1930 году была фактически запрещена опера "Нос", теперь Министерство культуры запрещает показывать в России фильмы сына Андрея Хржановского.

"Это не фильм о каком-то конкретном времени. Это фильм о том, что происходит всегда", – говорит Андрей Хржановский. Разговор с режиссером записан на Роттердамском кинофестивале, где прошла премьера "Носа".

– Я сделал первые два фильма "Жил-был Козявин" и "Стеклянную гармонику". За "Стеклянную гармонику" меня отправили на два года в морскую пехоту. И вот я приезжаю на побывку на три дня, случайно встречаю своего приятеля, Женю Чуковского, он был внуком Корнея Ивановича и зятем Дмитрия Дмитриевича Шостаковича. Женя мне говорит: "Слушай, Шостаковичу очень понравился твой фильм "Жил-был Козявин". Я так вдохновился этим известием, что захожу в Союз кинематографистов, где работала одна красивая и приятная женщина, в которую я был влюблен, и спрашиваю ее: "Скажите, вы умеете печатать на машинке?" Она говорит: "Да". – "Тогда, пожалуйста: "Уважаемый Дмитрий Дмитриевич..." Она посмотрела многозначительно, дала мне понять, что догадывается, кому письмо адресовано. Я объяснился в любви к творчеству Шостаковича. Отчасти это потомственная любовь, потому что мои родители его боготворили, а мой дядя, знаменитый музыкант, учился в Ленинградской консерватории вместе с Шостаковичем, а потом заведовал музыкальной частью у Мейерхольда именно тогда, когда Шостакович писал музыку для "Клопа". Итак, я объяснился в любви к творчеству Дмитрия Дмитриевича и выдавил фразу, которую эта девушка набрала на машинке: "Я мечтал бы экранизировать вашу оперу "Нос". Дело в том, что эту оперу практически никто не слышал, потому что она прошла всего пять или шесть раз в Малом оперном театре в Петербурге. Потом мне достали фрагменты записи, не знаю, каким путем сохранившиеся. Я знал, что это должно быть невероятно интересно, потому что это Шостакович и обожаемый мною и Шостаковичем Николай Васильевич Гоголь. Я не знал тогда, что сочинял Шостакович эту оперу, когда жил у Мейерхольда. И Мейерхольд, и его жена, актриса Зинаида Николаевна Райх, были первыми слушателями этой музыки. И Мейерхольд должен был ставить в Большом театре эту оперу, но так случилось, что какие-то обстоятельства этому помешали. Дух Мейерхольда жил в нашем доме, потому что отец мой и мама дружили с Эрастом Гариным. Мой отец был учеником Павла Николаевича Филонова и участником знаменитой школы Мастеров аналитического искусства, эти мастера оформляли спектакль "Ревизор" Игоря Терентьева в Доме печати. В Доме печати выступали Маяковский, Хармс, Олейников... Весь этот круг создавал мир высокой духовной культуры и впоследствии варварски порушенных надежд.

Короче говоря, я это письмо отправил в тот же день. На третий день получаю открытку от Шостаковича: "Уважаемый Андрей Юрьевич, буду рад, если вы используете мою музыку". Сверхделикатная формула: "если вы используете мою музыку". Дело в том, что я писал письмо без надежды на то, что, даже если Шостакович даст мне разрешение, я смогу им воспользоваться. Я вернулся в армию. Мне хотелось, чтобы девушка, которая набирала это письмо, не думала, что я могу сочинять письма только для Шостаковича, я стал писать и ей тоже, а, вернувшись из армии, я на ней женился.

– Но потом оперу поставили в Москве Борис Покровский и Геннадий Рождественский…

– Да, и мы с Машей присутствовали на генеральном прогоне в Камерном театре. Было два прогона, мы были вместе с нашим другом Альфредом Шнитке. А на следующий день был прогон, на котором присутствовал Дмитрий Дмитриевич. Есть даже хроника замечательная, как он слушает и делает замечания.

Андрей Хржановский

– Вы уже тогда думали об анимационном фильме?

– Опера идет без малого два часа, и я не знал, как поставить ее в мультипликации, чтобы зритель мог это смотреть. Нереально было бы сделать полноценную и буквальную в смысле сюжета экранизацию этой грандиозной оперы. Где-то года за полтора-два до столетия Дмитрия Дмитриевича звонит его вдова Ирина Антоновна, меня не было дома, она разговаривала с Машей. "Нос" тогда шел уже по всему миру. Она говорит: "Я видела много спектаклей, ни один из них меня не устраивает, мне кажется, что у Андрея могло бы получиться". Маша ей напомнила эту историю с перепиской и с разрешением Дмитрия Дмитриевича. И сейчас Ирина Антоновна была первой зрительницей, которая увидела фильм в студийных условиях, она одобрила и собирается показывать его в обществе Шостаковича.

– А как появилась история с Булгаковым и Сталиным?

– Фонд Тонино Гуэрры пригласил нас в Турин. Там живет наша приятельница Лиза Уилсон, ученица Ростроповича и поклонница Шостаковича, дочь бывшего английского посла. Лиза пришла на встречу со мной, держа в руках книжку с закладкой. "Это дневники Елены Сергеевны Булгаковой. Андрей, а вы знаете этот эпизод?" Я читал, конечно, но не очень внимательно, и теперь посмотрел на этот эпизод новыми глазами. У Булгакова с Шостаковичем были приятельские отношения, Шостакович даже собирался писать оперу по либретто Булгакова.

– И к тому же история с этими сталинскими сапогами вполне гоголевская.

– В том-то и дело, что это одна компания собралась. Булгаков, пишет Елена Сергеевна, любил рассказывать эту историю, и у меня возникла мысль сделать раёк по Булгакову. Единственное, что я придумал от себя, что, когда Сталин сказал: "Какая скука. Поехать, что ли, в оперу?", они едут в театр, а там дают оперу "Нос".

– Сцены в самолете, которыми начинается и завершается фильм... Как вы собирали пассажиров?

– Я однажды летел в Аргентину в гигантском самолете, где во впереди находящемся кресле вмонтирован экран и можно выбирать из сотен фильмов что угодно. Ночью, когда все спят, почему-то никто не выключал экранчики. Когда вы видите темный салон самолета, где горят сотни экранов с разными сюжетами, это красивое зрелище. Я понимал, что поднять в одной технике фильм просто нереально технологически, потому что это означало бы трудиться над ним не 6 лет, которые ушли у нас, а это могло быть приравнено к подвигу Норштейна, который 40 с лишним лет трудится над "Шинелью". И я подумал, что это идеальный материал для совмещения различных стилей, того коллажно-витражно-мозаического метода, который не впервые в моей работе в кино возникает, а здесь наиболее яркое получил воплощение.

А раз так, то речь зашла о том, кого в этот самолет поместить. Хотелось, чтобы это были друзья, которым близка проблематика, связанная с Гоголем и Шостаковичем, с авангардом. Я догадался пригласить своего друга Юрия Роста с тем, чтобы он фотографировал людей, которые летят и могли бы лететь. Мне важно было обозначить, что столько замечательных людей летят в одном направлении. Раз была задана тема самолета, это и по закону кольцевой композиции, и по эмоциональному движению должно было привести к тем самолетам, которые возникают в звездном небе, как часть реквиема, как мемориал. Таким образом все это замкнулось. Я разделяю ту мысль, которую Юрий Петрович Любимов очень настойчиво высказывал в своих выступлениях. Это мысль о том, что без осознания того, что произошло со страной, без всеобщего покаяния мы не сможем перешагнуть тот барьер нравственный, эмоциональный, экономический, культурный, который стоит поперек всех благих намерений. Президент говорит, что мы сейчас должны совершить прорыв. Но совершить прорыв силами многомиллионной армии вороватых чиновников нереально. Поэтому без нравственного публичного катарсиса, мне кажется, мы далеко не уйдем.​

– Почти 70 лет прошло со дня смерти Сталина, выросло поколение, родившееся после распада Советского Союза, а тема сталинизма становится все актуальнее. Почему?

– За сто с лишним лет, прошедших после октября 1917 года, воспитана другая нация, другое сознание: люди затравленные, запуганные, все время находящиеся на крючке. Поплавок этот и удочка подергивалась, человек должен понять, что либо его ждет раскаленная сковорода, либо он должен подплывать к этому червячку, целовать его, отплывать, целовать, отплывать...

– Как в вашем фильме Ворошилов, Микоян и другие падают в обморок от любого сталинского слова….

– Важно было показать, что существовала круговая порука. Сталин ни разу не подписывал расстрельных приговоров без своих коллег. Они все в этом участвовали, все были втянуты. Но элементарная арифметика говорит о том, что если десятки миллионов сидели, то должны были быть десятки миллионов охранников, палачей, доносчиков и так далее. Психологию их наследников не изменить, они все равно будут боготворить Сталина, потому что он давал жизнь и работу их предкам. Но я предлагаю приравнять к безнравственному поступку и, более того, к наказуемому преступлению пропаганду Сталина. Сейчас ведь идет разговор какой: да, он много сделал, с его именем прошла война. Но если вы возьмете воевавших людей, которых можно назвать духовными лидерами, таких, как Солженицын, Астафьев, Булат Окуджава, Петр Ефимович Тодоровский, то они дали точную и бескомпромиссную оценку Сталину и его преступлениям. Когда возник разговор о том, а не вернуть ли Волгограду имя Сталина, Петр Тодоровский сказал: "Как можно возвращать городу имя человека, у которого руки по локоть в крови?" Мы знаем, какие были комбинации, которые привели к Голодомору, к насильственному выселению украинского населения и заселению теми самыми русскими, которые сейчас самопровозглашаются и из-за которых мы воюем на Украине. Этот круг может быть безвыходным, не дай бог, чтобы он таковым оказался, если не совершить действительно, как говорит президент, прорыв, но уже теми силами, которые могут реально его обеспечить. Потому что такое количество блестящих умов среди ученых, художников, артистов, литераторов, и если бы они были привлечены в качестве участников обсуждения судеб нашей родины, то, я думаю, это принесло бы плоды.

– Одна из тем вашего фильма – наступление государства на авангард. Сейчас оно продолжается, но в фарсовой форме. Четыре фильма из проекта ДАУ, которые снял ваш сын, запрещены к прокату в России. Нужно относиться к этому серьезно или это комедия?

– Нет, к сожалению, это не комедия. Бывший уже (приятно произносить это слово "бывший"!) министр персонально нанес огромный ущерб культуре. Эти люди делают всё с сознанием того, что они работают на благо народа. А народ оказался в ужасном, в униженном, в бесправном и деморализованном положении, потому что мораль он получает только от Соловьева и Киселева, а они занимаются растлением нации, которая изолирована от подлинно культурных ценностей. Есть же действительно великие спектакли, великие музыкальные события, их разве народ видит? Нет, не видит. Сейчас впихивают народу все низменное, непотребное и в высшей степени пошлое, что и создает почву для любителей сталинизма. И вот эта формула: "И я испортился с тех пор, Как времени коснулась порча, И горе возвели в позор, Мещан и оптимистов корча". Эта манера корчить из себя оптимистов, то, с чем мы имели дело во все годы советской власти, это продолжается сейчас. И создание видимости того, что мы идем семимильными шагами вперед, обгоняя все народы и государства, как гоголевская тройка – это и есть то, что создает эффект обратной перспективы для сознания большинства людей.