Страна треснувшего колокола. Джордж Вирек в Советском Союзе

Дж. С. Вирек. Пленники утопии. Советская Россия глазами американца / пер. М. А. Ковалева и В. Э. Молодякова; сост., пред. и прим. В. Э. Молодякова. – СПб.: Нестор-История, 2020

Перед глазами Джонатана вздымались высокие башни с золотыми куполами. На громадной площади перед золотой цитаделью юноши и девушки проходили мимо сильного, высокого человека с усами, лежавшими на его лице черной гусеницей. Салютуя мужчине сжатым кулаком, они входили в гробницу, чтобы воздать почести раскрашенной мумии в стеклянном гробу… У красной кирпичной стены рядами выстраивали людей с весёлым, мрачным или безразличным выражением на лицах. Один за другим эти люди опрокидывались навзничь, и кровь вытекала из их вен, собиралась в ручейки; они становились реками, которые сливались в поток, настолько могучий, что берега не могли сдержать его, и кровь затапливала землю.

Эти строчки взяты из короткой притчи "Искушение Джонатана", опубликованной американским литератором Дж. Виреком в 1937 г. Очевидно, что в этом отрывке автор символически изобразил цитадель большевиков в дни большого террора. Вирек знал советскую жизнь не понаслышке и не по газетным статьям. В июле 1929 г. Вирек с женой побывал в Москве и написал по горячим следам три больших очерка в Saturday Evening News. Теперь они вместе с сопутствующими материалами – перепиской с ВОКС'ом, фрагментами беллетристики и интервью, другими текстами – вышли в русском переводе; издание подготовил исследователь жизни и творчества Вирека В. Молодяков.

Пожалуй, следует перечислить основные вехи биографии автора. Родился Вирек в Мюнхене в 1884 г., вполне вероятно, что в жилах его текла кровь Гогенцоллернов. Луи, отец будущего литератора, считался бастардом императора Вильгельма I. Луи Фирек занимался политикой, потом угодил в тюрьму за социалистические взгляды и в 1896 г. уехал с семьёй в США. Луи активно сотрудничал в тамошней немецкоязычной прессе, подросший сын ему помогал. Немецкая диаспора была многочисленна и влиятельна. Кумирами молодого Джорджа Вирека стали декаденты; в 1907–1913 он опубликовал роман "Дом вампира" и поэтические сборники. Но мода на декадентство в Америке не была долгой. Вирек ушел в журналистику. В годы Первой мировой войны он настойчиво пытался повернуть общественное мнение США в сторону Германии. После войны скомпрометированный Вирек стал сотрудничать в изданиях Херста и приобрел славу охотника за звездами. В 20–30-е гг. он интервьюировал экс-кайзера и князя Александра Михайловича (см. настоящее издание), Т. Манна и Шоу, Гауптмана и Барбюса, Гинденбурга и Фоша, Гитлера и Муссолини, Форда и Эйнштейна, Теслу и Маркони, Фрейда и Хиршфельда… В 1923 г. Вирек переписывался с наркоматом иностранных дел, пробуя взять письменное интервью у Льва Троцкого. В поездку 1929 г. он хотел встретиться со Сталиным, Калининым, Крупской и др., но должен был довольствоваться беседами с Караханом (зам. наркома индел), Каганом (отдел англо-американских стран НКИД), Волиным (отдел печати НКИД, позднее цензор Главлита), Коробковым (директор правления Госбанка), Рязановым (Институт Маркса и Энгельса). В 1939 г. германские симпатии и противоречивые политические взгляды Вирека обернулись против него. Литератор заключил договоры с Германской информационной библиотекой и фактически стал представителем нацистской пропаганды в США. В 1941–1947 был в заключении, позже продолжал активную литературную деятельность, тюремные его записки разошлись полумиллионным тиражом.

Несомненно, журналист и полемист Вирек очень интересовался ядовитой и агрессивной верой – большевизмом. Он выступал против дипломатических отношений США и СССР, в беседах с Гитлером и Муссолини он проводил параллели между большевизмом и фашизмом, а когда Шоу в интервью 1935 г. назвал голод на Украине преувеличенными слухами, Вирек категорически с ним не согласился. В 1929 г. Вирек ехал в СССР как друг русского народа, честно записывающий свои впечатления. Он не стал присоединяться к делегации американских бизнесменов, чтобы не участвовать в очередной пропагандистской постановке предприимчивых большевистских агентов. Вирек возлагал надежды на спонтанные встречи и экскурсии. Он имел сведения о том, что большинство работников гостиниц и сопровождающие его лица сотрудничают с ГПУ, а единственное настоящее преступление в СССР – антисоветская агитация. И опровергнуть мнение Вирека будет трудно; достаточно открыть служебную переписку ВОКС'а: Обращаю Ваше внимание на то, что на всякого обслуживаемого Ленингр. отделением ВОКС'а иностранца составляется формуляр с точным указанием фамилии, имени, профессии, города, страны, даты прибытия, где остановился, когда и куда выехал и точного изложения программы его пребывания, с кем, где и когда виделся и беседовал (циркуляр уполномоченного М. Орлова от 17.10.1936 на имя зав. секретной частью Куресара). Вирек знал, что едет в землю, окружённую новой Великой китайской стеной, которую подпирали большевистские штыки: Время от времени крепостные ворота открываются для неожиданных вылазок на территорию вокруг. Время от времени подъемный мост опускают, чтобы получить станки и впустить иноземных специалистов. Однако единственной целью обзаведения этими станками является стремление ещё больше изолировать Россию, сделать её совершенно независимой от других стран. Время от времени из крепости выпускают разведчиков, чтобы они собрали информацию о мире для большевистских владык.

Лев Карахан

Журналист-путешественник не питал иллюзий относительно диктатуры пролетариата: Вирек догадался, что в красной паутине правит диктатура начальников. В СССР два главных человека – мертвый и живой. Ленин – это азиатский деспот, изучивший коммунистическую доктрину в сибирских тюрьмах и швейцарских кафе. Сталин – это царь в одеждах большевизма; грузин Сталин подобен корсиканцу Бонапарту. Ни одно общество не может обойтись без религии, даже атеистическое. У революционных французов была богиня Разума; русские коммунисты заменили Христа Лениным, а Библию – "Капиталом". Вирек описывает приземистое кубическое сооружение на Красной площади и его нетленного жильца Ленина, деликатная задача сохранения которого возложена на профессора Збарского. Мавзолей вождя венчает пирамиду ленинских уголков и музеев по всей стране. Сталин возглавляет правительство из 9 человек – политбюро, управляющее из Кремля железными руками, даже без бархатных перчаток. Политбюро состоит из доктринеров, пропитанных собственной извращённой логикой, лишенных человечности и чувства юмора. Это ужасное правительство, в котором доминируют интеллигенты – люди, не способные создавать богатство. Они удерживают пленников своей утопии двумя мечами – ГПУ и Красной армией. Вирек оценивает численность ГПУ вместе с пограничниками в 250 тыс. и уверен, что именно эти люди, подчинённые только кремлёвским вождям, снимают сливки со своей страны. Правосудие в СССР носит открыто классовый характер, а 80% судей состоят в компартии. Советская страна милитаризирована, причем женщины мало уступают в этом смысле мужчинам; по мнению Вирека, в СССР возможна мобилизация и экипировка 10–12-миллионной армии. Огромная армия нужна не столько для обуздания сограждан, сколько в преддверии неизбежного конфликта: большевизм не сможет существовать, если не будет продолжать наступления на капитализм. Помимо двух карающих мечей, кремлёвский паук опутал страну красной паутиной – все общественные структуры пронизаны ячейками коммунистической партии, всюду на постах солдаты экономического и культурного фронта, имеющие привилегии и пайки, но регулярно подвергаемые чисткам. Оппозиция партийных и беспартийных порой выглядела комично, например, в некоторых анкетах по изучению половой жизни спрашивалось: удовлетворяете ли вы свои потребности с коммунисткой, беспартийной или проституткой?

А что собой представляло, на взгляд стороннего наблюдателя, общество, управляемое из Кремля с помощью крапленой колоды? В 1929 г. Вирек приехал в страну на глазах исчезающего рынка и растущего дефицита: хвосты-очереди не развлекают ни русского Ивана, ни его жену. В купе перебои с электричеством, в станционном буфете – жалкая и скудная пища, в Москве семье американского бизнесмена удается добыть с боем лишь одного краба на ужин. Ноги не только крестьян, но и многих горожан обернуты тряпьем: в стране со 150-миллионным населением в 1928 г. выпустили 20 млн пар ботинок и 40 млн пар галош, об импорте мечтать не приходится. Та же ситуация и с одеждой, потому многие донашивают моды 1910-х. Средняя зарплата рабочего и служащего меньше 100 рублей, шахтеры и советские чиновники получают до 250. Вирек смотрит на цены: сапоги – 25–40 руб., ботинки – 25–20, костюм – 30–100. Половина доходов идёт на еду, напитки и табак, пятая часть – на коммунальные услуги. Следует иметь в виду, что на руки рабочие и служащие не получали до трети зарплаты, которая принудительно изымалась на различные соц- и госзаймы и т. п. Официальный курс рубля равен 51,5 центам, и Вирек приобретает в гостиничном ресторане сморщенное яблоко за 1$, порцию цыпленка (на вкус – наждачная бумага) – за 3$, порцию посредственной черной икры – за 2$, чашку шоколада за 1$. С деньгами ситуация скверная – рубль обесценивается: обращение денег увеличилось на 26%, объем производства – на 8%. Рубль свободно конвертируемой валютой не является, в стране несколько его курсов, частные лица не могут совершать валютные операции: деньги – это арестант! В советской экономике агонизирует частный сектор: нэпманы угодили в жернова налогообложения и уголовного кодекса. Правовой статус советских коммерсантов напоминает Виреку положение бутлегеров (он был противником сухого закона) и даже налётчиков на поезда и дилижансы. Кулаки и нэпманы поражены в гражданских правах как враги диктатуры пролетариата. Да, в деревнях жизнь тоже тяжела. До 40% крестьян на Украине не имеют скота; на 120 млн крестьян приходится всего 40 тыс. тракторов. Но власти озабочены не столько борьбой с бедностью, сколько уничтожением "богатства": кулак – злодей в большевистской пасторали. И налоги распределяются так, что 15% крестьян платят 40% налогов. Кулаки стихийно сопротивляются властям и вымещают недовольство на случайных эмиссарах коммунизма – учителях. Вирек приводит статистику 1928 г.: 59 учителей убито, 53 подверглись нападениям. В деревне Сталин продолжает, по сути, политику своего изгнанного оппонента Троцкого, который не считал крестьян сторонниками коммунизма.

Москва, 1929 год

В городах заметен жилищный кризис; рабочие, хотя и живут нередко в настоящих дворцах, но впятером-вшестером в одной комнате. Кажется, Виреку не довелось побывать в советских коммуналках, но его дополняют другие иностранцы: Друг мой занимал с семьёй из трёх человек одну комнату. Стекла на двойных окнах потеряли свою прозрачность из-за пыли и дыма; там, где выпадал кусок стекла или рамы, прореха затыкалась тряпкой или бумагой. Ещё издали вам перехватывал дух запах чеснока, лука, застоявшегося табачного дыма, белья и всяких зловонных испарений. Из-за густого чада трудно было разглядеть фигуры людей. Сквозь узкие перегородки, разделявшие комнаты, неслась оглушительная ругань жильцов (Диллон, "Россия сегодня и вчера", впечатления 1928 г.). Убогая жизнь вынуждает искать убогие развлечения: Иван вволю пьет водку, что вызывает потери производительности и времени. В США большинство несчастных случаев происходит в вечерние часы из-за утомления. В СССР большинство таких инцидентов случается рано утром, когда рабочие всё ещё находятся под воздействием алкоголя.

Борис Волин

Вирек критикует плановую экономику: государственный контроль ликвидирует конкуренцию; государственная монополия закупок не способствует росту качества; государственное покрытие дефицита мешает повысить эффективность. Мешают производительности и бесчисленные собрания, клубы, политические дискуссии: Когда мозг рабочего занят общественными делами, руки его работают медленнее (Виоллис, "Только в России",1927). Зато плановая экономика увеличивает социальную апатию; повсеместно царят небрежение и неряшливость, традиционный русский ответ на указание проблем: Nitchevo (не обращайте внимания; это меня не слишком беспокоит). Со своей стороны советская власть всячески старается помешать самоорганизации работников, укоротив жало профсоюзов.

Панацеей от всех социально-экономических неурядиц должна была стать пятилетка – золотой век, или радуга, которой кремлевские бонзы расписали большевистское небо. Пятилетний план – важнейший компонент кремлевской пропаганды, даже в детских садах игры по сюжетам сказок заменялись играми на темы пятилетки (Фишер, "Моя жизнь в России"). Вирек пишет об орудиях советской пропаганды – революционных музеях с портретами замученных активистов, с кандалами, моделями тюремных камер и адских машин. Вирек обратил внимание, что советская власть в первую очередь воспитывает молодежь: большевизм сосредотачивает свои надежды на детях и терпеливо ждёт, пока не вымрут их родители (писал он эти строки в 1929 г., до Большого террора!). Это стремление чувствуется даже в символизме новых имён: Рэм, Динамо, Текстилиан. Большевистские реформаторы атакуют и ставят под контроль семейную жизнь. Строительство домов-коммун, признание свободных браков и фактической полигамии – эти процессы размывают институт семьи, зато помогают внушить вместе с алфавитом доктрину коммунизма. Частная общественная активность съежилась до размеров советских кухонь: время от времени невзрачные мужчины и женщины собираются и устраивают в складчину вечеринку. На таких посиделках они беседуют о былых годах, постоянно опасаясь внезапного прихода милиции, разговаривая всегда вполголоса, ибо никогда нельзя быть уверенным, что рядом нет тайного сотрудника ГПУ. Об этой негласной оппозиционности писали и другие посетители страны Советов: большинство питает к режиму глухую ненависть, вызванную не столько материальными лишениями, сколько моральной атмосферой (Марион, "Две России",1930).

Плененное большевиками население напоминало Виреку о лежащем в Кремле Царь-колоколе: Изувеченный колокол символизирует русский народ. Душа его подобна этому колоколу, треснувшему и сброшенному с колокольни ударом стихии. Только землетрясение может сдвинуть его с места. Только чудо может заставить его зазвучать. Власть же превращает людей в муравьев, озабоченных тасканием комков глины и строительством чудовищного зиккурата. Однако Вирек не терял исторического оптимизма: Москва пережила татар, Наполеона, Романовых. Возможно, переживет и большевизм.