Отравленная свинина и слепой Гамлет. Зум-спектакль "Черновик"

Карантин, закрывший театры, вынуждает режиссеров, драматургов и актеров перебираться в виртуальный мир. Спектакли ставятся в интернете, актеры репетируют и выходят на сцену в Зуме. Британская труппа Forced Entertainment поставила зум-спектакль в трех частях, выходивших в мае каждую неделю на сайте берлинского центра HAU, и завершила его дискуссией со зрителями. Это история и о самом Зуме, который, мгновенно объединяя, не дает собеседникам расслышать друг друга, об отчаянии локдауна, а заодно и о вирусе-убийце: в одном из окон Зума непременно присутствует безмолвное напоминание о смерти.

Запись эксперимента Forced Entertainment показывал своим актерам режиссер Владислав Наставшев, поставивший первый в истории Рижского русского театра имени Михаила Чехова интернет-спектакль. Пьеса петербургского поэта Сергея Уханова "Черновик" идеально подходит для онлайн-постановки: герои находятся рядом, но заключены, как в тюремных камерах, в своих экранах Зума. Они вроде бы живы, но уже умерли: во всяком случае, пища им почти не нужна. Тень Отца, много лет назад отравленного свининой, является и проклинает Мать, Сына (слепого, точно Эдип) и свою любовницу Азизу. Разумеется, это история Гамлета, но переписанная панком-Беккетом. Трансляция "спектакля-лабиринта о связи времён, людей и призраков" идет из театра, но все артисты находятся в разных помещениях.

"Черновик" стал самой обсуждаемой русскоязычной премьерой карантинного зум-сезона.

Режиссер Владислав Наставшев рассказывает о рождении спектакля:

Владислав Наставшев

– Я полтора месяца просидел в изоляции, наслаждался одиночеством и особенностью этой ситуации. Но это мне надоело, и мы стали репетировать, находясь по домам, встречались в Зуме. Потом нам разрешили собираться в театре, соблюдая двухметровую дистанцию и постоянно дезинфицируя руки. Конечно, артистам это приятнее, сразу какие-то вещи становятся понятнее. Все-таки пьеса написана для сцены, и наша задача была сделать так, чтобы это работало в Зуме. Эти окошки с обоями, как такие камеры заточения, в которых находятся герои как в прямом, принимая во внимание контекст ситуации с коронавирусом, так и в переносном смысле. Это такой образ, невозможность героев освободиться, выбраться из своих травм, обид, невозможность или нежелание что-либо изменить. Мы себе позволяем много иронии. Ведь когда всё переходит в онлайн, отменяются любые законы, любые обиды, все становится неважным. Я с удивлением смотрю на то, как в Фейсбуке это все продолжается, люди живут так, как будто ничего не изменилось, они так же ссорятся, так же мелочно друг к другу придираются. Это так странно, ведь все мы в стратосфере находимся давно. Серьезно относиться к чему бы то ни было просто смешно, мы уже в другом мире живем. Поэтому я держусь все время подальше от этого, мне кажется, что это ужасная бессмыслица. Я работал с артистами над тем, чтобы они представили, что уже 13 лет живут в Зуме и сходят с ума. Заточение, которое обозначено в пьесе, не столько в комнате, сколько в виртуальном пространстве, то есть это уже не люди, а какие-то голограммы людей.

– Есть несомненный плюс онлайн-постановки: вы привлекаете новую аудиторию, которая никогда бы не оказалась в рижском театре. Что вам говорят зрители?

– Мы с Сережей пытаемся понять, почему большое количество людей вообще не врубается в то, что происходит на экране. Дело в том, что мы живем в запределье. Эта патологичность всего нами принята как реальность, а люди до сих пор притворяются нормальными, хотя понятно, что нормы не существует. У нас был коллективный чат после спектакля в Зуме с театральными критиками, и одна критикесса сказала: я устала от иронии, сколько можно иронизировать, надо серьезно. Я говорю: вы устали от иронии, а нам кажется нелепым серьезно относиться к чему бы то ни было.

– Почему вы решили каждый раз ставить спектакль заново, хотя можно было бы просто запускать запись?

– Мне показалось важным, что это происходит вживую. Помимо того что театр предполагает скопление определенного количества людей в одном месте, он происходит здесь и сейчас. Это "здесь" можно трактовать как угодно – стратосфера, интернет-пространство, но это все равно здесь. Эффект живого выступления суперважен для театра. Этим и отличается театр от кино. Важно, что и зрители знают, что это происходит вживую. Конечно, мы думали о том, чтобы записать, но потом все-таки решили – нет, пусть играют вживую. И ведь они все время по-разному играют. Так же, как и в театре, интересно смотреть за тем, как развивается спектакль, как артисты все больше и больше понимают пьесу на интуитивном уровне, как новые и новые смыслы начинают появляться. Пьеса очень полифонична относительно смысловых планов. Это и Сережины, и мои детские травмы, это и социальное высказывание, и политическое высказывание, и философское высказывание. Эти планы постоянно вместе.

– Вы поставите спектакль заново на сцене, когда это будет возможно?

– Не факт, что театр согласится, но я хочу, чтобы вышло на большой сцене с дорогими красивыми декорациями.

– Будете еще ставить онлайн-спектакли или достаточно одного?

– Пока не планирую. Все рассчитывают на открытие границ и на живые спектакли. Мне сейчас всякие предложения стали поступать по поводу дигитальных форм, но я все-таки за игровой театр. Мне кажется, что онлайн предполагает отказ от игрового фактора. Нет объема, это не 3D, а 2D. Эмоциональности человеческой нет, там совершенно другая эмоциональность, другая фактура мышления. Я за игру, я обожаю декорации на сцене. Документальные спектакли в форме лекций мне чужды – скучно и хочется зевать. Я хочу хулиганства, хочу игры, хочу иронии. Мне кажется, что это никто не отменял. А если кто-то вдруг отменил, то я хочу сопротивляться этому. Когда мои друзья привозят экспериментальные постановки, где один человек стоит за конторкой и что-то говорит, даже если он это хорошо делает, все равно: ребята, где же декорации, где романтика, где хулиганство, где панк, куда он делся? Я хочу вот этого всего. И мне плевать, если это выглядит ретроградно.

О том, как появился зум-вариант "Черновика", рассказывает драматург Сергей Уханов.

– Это не первая ваша работа с режиссером Владиславом Наставшевым. Можно сказать, что он вас открыл как драматурга. Как это произошло?

– "Черновик" – это второй полноценный спектакль Владислава по моим текстам. В 2015 году он поставил в рижском Театре на улице Гертрудес спектакль по книге моей прозы "Черная молофья", который уже пять лет остаётся в репертуаре театра и был сыгран более ста раз. Также Влад вставлял небольшие фрагменты, главным образом из моего фейсбука, еще в два своих спектакля – "Спасти орхидею" в Гоголь-центре и "Озеро надежды замерзло" в Новом рижском театре. С Владом мы познакомились весной 2015-го в Петербурге на предпремьерном показе его спектакля по Михаилу Кузмину, хотя до этого заочно знали друг друга по фейсбуку и я смотрел его спектакли в Москве. А на следующий после петербургского показа день я подарил ему свою книгу, о которой он, кстати, не знал, и уже вернувшись в Ригу, Влад прочитал ее и позвонил мне с предложением перенести несколько текстов из этого сборника рассказов на сцену, что и произошло через полгода. Так началась наша дружба и сотрудничество.

Сергей Уханов

– Но "Черновик" принципиально отличается от прежних постановок, потому что сцену заменил экран и актеры появляются перед зрителями как бы в Зуме. Пришлось ли переделывать пьесу ради этого и нравится ли вам эффект? Что потерялось и что открылось новое?

– Да, это не совсем привычный формат в отличие от живого театра, где неотъемлемой частью являются вешалка, капельдинеры и буфет, но это была вынужденная мера, в связи с тем, что театры на карантине и вся жизнь с ее страстями от безвыходности переместились в онлайн. Но людям хотелось что-нибудь делать, чтобы окончательно не сойти с ума, и Владу, перечитавшему мою пьесу, пришла в голову гениальная идея – перенести ее в популярную нынче зум-конференцию. Я сразу же согласился, к тому же материал созвучен нашей ситуации – персонажи текста существуют в длительной изоляции.

Основной корпус текста не изменился, но по просьбе Влада я написал введение от лица условной директрисы театра, которое она в игровой манере зачитывает перед пьесой, но уже и это введение становится частью пьесы и самого зум-действа в целом. Любопытно также, что условную директрису, как и инфернальную Азизу, играет замечательная актриса Дана Бйорк, которая в реальности является директором Рижского русского театра имени Михаила Чехова, который не побоялся эксперимента и выпустил эту постановку.

Сложность была в том, чтобы найти правильную форму и подачу, выжать по максимуму из возможностей предлагаемого формата, при этом чтобы действо не скатилось в пародию на скучный телеспектакль. Разумеется, сценическая версия была бы совсем другая, более богатая и красочная в визуальном плане.

– Герард Реве говорил, что главная тема любого произведения – это смерть. Мне кажется, эта пьеса ему бы понравилась, потому что ваши герои скорее мертвы, чем живы, верно?

– Да, конечно, тема смерти, как мне кажется, это основная тема всей жизни трезвомыслящего человека, к тому же смерть, как мы знаем, неизбежна и вытеснять эту тему можно только до поры. Разве не о смерти все древнегреческие трагики, Шекспир, Расин, абсурдисты и остальные? И мне было странно слышать некоторых театральных деятелей, которые нашли пьесу чернушной и негативной. Подобно персонажу собственного текста мне хотелось воскликнуть: побойтесь бога! Хотя должен сказать, что финал пьесы оптимистичен – ведь это пародия, фарс, а отравленный Сын поднимается из кровати-могилы и продолжительно танцует вместе с отравительницами.

– Сейчас много спорят о фем-оптике. Мне кажется, что в "Черновике" она отражена. Две героини фактически главенствуют: сын ослеплен, а отец убит и символически кастрирован, потому что говорит о себе в женском роде. Вы сторонник новой этики, которую провозгласили феминистки?

– Я думаю, с фем-оптикой у меня все нормально – моя мать, покойная бабушка и немногочисленные, но верные подруги хорошо мне ее настроили, хватит на несколько жизней. А вот по поводу новой этики мне не совсем понятно, мне всегда казалось, что основные этические императивы были высечены много лет назад на скрижалях и закреплены на генетическом уровне. Но я понимаю, что человек слаб, в мире много соблазнов, можно легко соскользнуть и пойти по наклонной, и мы знаем море тому примеров, но если придерживаться базовых гуманистических принципов, что называется, жить не по лжи, тогда, может, и переизобретать ничего не нужно будет. Но ясно, что такого идеального состояния не бывает, иначе не было бы и драматургии.

Да, в "Черновике" главенствуют женщины, но не до конца понятно – жертвы ли они или управленцы, каких трудов им это стоит и доставляет ли активная позиция удовольствие; непонятно, принадлежат ли они новому или старому миру, ведь все флюктуирует, и не совсем ясно, какие метаморфозы произойдут с ними завтра.

– Если критик-охранитель скажет, что вы издеваетесь над Шекспиром, пародируя "Гамлета", что вы ему ответите?

– Что он заблуждается! Как можно издеваться над Шекспиром? Это все равно что издеваться над Солнцем, Луной или русскому писателю-самородку над гоголевской шинелью.