На минувшей неделе из Белорусского национального академического театра имени Янки Купалы уволились 58 сотрудников, 36 из них – актеры.
Новое руководство театра удовлетворило заявления сотрудников об уходе. В их числе – художественный руководитель театра Николай Пинигин, все режиссеры и большинство актеров. Это фактически означает разгром главного театра страны накануне его столетия.
В знак солидарности с коллегами Театр белорусской драматургии не начал назначенный на 18 августа новый сезон. Его актеры вышли на мирную протестную акцию перед входом в здание, где пели песни из своего репертуара.
О переносе спектаклей не неопределённый срок заявил также руководитель Современного художественного театра Владимир Ушаков.
Незадолго до этих событий, 17 августа, был уволен директор Национального академического театра имени Янки Купалы Павел Латушко. Он публично поддержал протестующих и выступил против насилия. После увольнения он вошел в состав Координационного совета оппозиции. Труппа поддержала Латушко. Около 80 человек подали заявления об увольнении. Исполняющим обязанности директора стал заместитель министра культуры Беларуси Валерий Громада. 19 и 20 августа театр был заблокирован, его сотрудники назвали это захватом.
Чего могут добиться сотрудники театров? На этот вопрос отвечают несколько уволившихся актеров, а также Светлана Сугако, управляющий директор Белорусского свободного театра, которая была арестована в день выборов.
Участники протестов поют песни перед Театром имени Янки Купалы
Михаил Зуй работал в Театре имени Янки Купалы с 2002 года и решил уволиться из-за протестов, начавшихся в Беларуси после президентских выборов.
– Что вы чувствуете после увольнения?
– Чувства смешанные. Они по синусоиде скачут от разочарования и страха до абсолютной веры, удивления от людей. Я поражен.
– Вы не ожидали?
– Да, мы друг про друга всегда думали, что белорусы – хорошие, классные, просто каждый в себе. Чтобы нас куда-то дернуть – мы десять раз подумаем. Такое было негласное правило, поле, ощущение. Оказалось, что это все неправда. Как только появилась реальная беда, все удивительным образом сплотились. Те люди, которые сегодня выходят на улицы, с очень разными мнениями, а многие вообще вне политики. И это для них вопрос выживания.
– Почему именно сейчас вдруг встал ребром вопрос выживания? Уже было давно понятно – выборы были, митинги были, призывы были, несправедливость была…
– Ну да, когда говорят, что в Беларуси появилось протестное движение, неловко, потому что давно все это варится, но такой массовости не было никогда. На это повлияли два мощных фактора. Первое – абсолютное несоответствие воли народа и результатов, которые нам озвучил ЦИК. И второе – жестокость, с которой силовики реагировали на мирные протесты. Это просто защита друг друга, защита детей, это естественное сплочение. Как я могу начинать новый сезон, когда моя жена боится заснуть? Они хотели посеять атмосферу террора – они это сделали. Я не вижу никаких других причин, чтобы останавливать машины, выхватывать людей, которые просто сидят на лавочках парочками! На это было дано добро.
– Что сейчас происходит в Купаловском театре?
– Мы просто сразу сказали, что будем стоять друг за друга. За любого – актера, рабочего сцены, осветителя. И как раз в тот день, когда мы это заявили, Латушко уволили с поста гендиректора. Никакого нарушения, общие ответы от министра, и мы просто сразу положили на стол заявления. В тот же день был назначен новый директор, поэтому эти заявления уже были недействительны. Тогда мы сделали это еще раз, чтобы не быть голословными. Чтобы люди, для которых Купаловский – это больше, чем театр, знали о нашей позиции.
– Для того и подсветка была на театре в цветах белорусского флага в самом начале протестов?
– Подсветка – это просто один из способов обозначить нашу поддержку Пал Палычу и друг другу. Могли с любого начать – начали с головы. Мы все это понимали. Никто не ставил себе целью стать каким-то рупором, просто так получилось.
– В вашем театре ставили довольно смелые спектакли для государственного театра.
Те, кто зверствовал, не наказаны. Это был бы пир во время чумы.
– Да, в сентябре должна была состояться премьера "Тутэйшы" в новой реинкарнации, спектакль ставил Николай Николаевич Пинигин, а я должен был играть Янку Здольника, протагониста самого Купалы. Он был в 90-х годах смелый, и до сих пор он актуальный из-за его истории, ведь в конце спектакля поднимается красно-белый флаг… Помню ситуацию, когда его просили снять или убрать красную полоску, чтобы был просто белый флаг. Или вот спектакль Translators про ирландскую деревушку, куда приходят английские военные, чтобы поменять название деревни. И на примере конфликта Британской империи и Ирландии было очень много пересечений. У нас ирландцы говорили на белорусском, а военные – на русском, и они друг друга не понимали. Спектакль прожил какое-то время, но его сняли. Был спектакль "Войцек", который прошел пять раз, и его сняли. Я участвовал в спектакле Владимира Щербаня "Откровенные полароидные снимки", который вообще только один раз прошел.
– Так что будет с новым сезоном?
– Его невозможно начинать в атмосфере страха. Те, кто зверствовал, не наказаны. Это был бы пир во время чумы. Мы совершили поступок. Такого результата нельзя достичь никаким спектаклем, никакой премьерой. Никто не знает, что будет дальше. Каждый день все меняется. Совсем недавно мы обсуждали, как реагируют на белорусский язык на улицах: кто-то зашел в кафе и попросил "гарбаты", а ему сказали: "Сам ты горбатый". Сегодня такое уже не происходит.
– Министр культуры Беларуси сказал, что нечего превращать театр в политический клуб, что бы вы ему возразили?
– Первый вопрос, который мы ему задали, что он думает о ситуации в стране. Он ответил, что не уполномочен обсуждать политические вопросы. На этом возможность какого-то вменяемого диалога улетучилась. Это не политические вопросы, это насущные вопросы.
– Можно ли сказать, что протестное движение зарождается в театрах?
– Я бы даже не сказал, что протест сегодня рождается именно в театральной среде или в среде творческой интеллигенции вообще. Это просто люди, которые испугались – все!
– Вы себя причисляете к оппозиционному движению?
– Конкретно нет. Просто я люблю белорусский язык. Я смотрю на тумбу с афишами, там нет белорусов, пусть бы они даже не на белорусском выступали, но их же там нет. А если все закончится хорошо, условно говоря, они там появятся. А так: "Наши, наши, ну, что они могут?" Да наши рвут.
– У протестов нет центра, нет управления, нет лидера, нет координации. Это долго, по-вашему мнению, продлится в стихийном режиме?
– Я верю в горизонтальное самоуправление, что люди могут сами договариваться друг с другом. Необязателен сверху человек с кнутом или пряником, который владеет абсолютным знанием как надо делать.
– И как актер вы тоже это проповедуете? Вы же подчиняетесь режиссерскому видению, разве нет?
– Это вообще устаревшая форма – делать так, как говорит режиссер. И когда активизировались протесты, стало понятно, что только так: трогательность, гордость, люди как на войне друг другу помогают. Человек куда-то бежит, прячется, другие помогают ему. Децентрализация до сегодняшнего дня работала. Так, как раньше, уже не будет. Сейчас весь этот постмодерн стерся, и получилось как в сказках: вот добро, вот зло, есть хорошие, есть плохие, есть в белых одеждах с цветами, а есть люди, которые их забирают и делают с ними плохие вещи. И я пафосно скажу: я хочу верить, что добро победит и народ не сломается, – говорит актер Михаил Зуй.
Участница протеста перед Театром имени Янки Купалы в Минске
Максим Брагинец, актер Театра белорусской драматургии, считает, что необходимо высказывать свою позицию, поэтому он решил поддержать уволившихся коллег: "Несогласие с насилием, фальсификацией и увольнением Павла Латушко, несогласие с тем, что мы не можем как граждане своей страны говорить открыто то, что думаем. Нам надоело делать это в гримерках. Мы и так не знаем, что будем с нами завтра, с нами и нашим директором, но молчать мы больше не можем. Можем выходить и петь песни. Мы хотим высказать поддержку всем, кто сейчас колеблется, кому нелегко. Мы рядом, мы с вами. То, что происходит в Театре имени Янки Купалы, – это беспредел. Это главный театр страны, нельзя просто так взять и разбить это. Мы, люди культуры, сами не можем поднять народ, нам нужны заводчане. Пусть, к примеру, руководители стачкомов будут посредниками между нами".
Николай Стонько, актер Театра белорусской драматургии, согласен с тем, что власти украли голоса у белорусов, поэтому солидарен с уволившимися коллегами из Театра имени Янки Купалы: "Они замахнулись на белорусское историко-культурное наследие. Католики сейчас выступают, говорят, что фальсификация – это грех. И я не буду удивлен, если у них там найдут кровь младенцев в костеле – настолько это масштабный обман. Моя мама живет в деревне, смотрит телевидение, не верит им, звонит мне, спрашивает, что творится в стране на самом деле? У нас украли наш голос. Когда в ЦИК можно было подать жалобу, я стоял в очереди, и тогда, в тот день, впервые понял, что мне не страшно сказать свое имя во всеуслышание. Я не могу больше лицемерить, в своем кругу говорить, что я против, а потом замалчивать. Даже если меня уволят. Всем страшно, все точно так же могут потерять работу, тут сейчас уже нечто большее на кону".
Помимо государственных театров, в Минске с 2005 года существует независимый Белорусский свободный театр. Он находится в авангарде художественного сопротивления официальной эстетике и культуре, насаждаемой режимом Александра Лукашенко. Когда государство завинтило гайки и был закрыт основной независимый театр "Вольная сцена", появился Белорусский свободный театр, который поддержали бывший президент Чехии Вацлав Гавел и драматург Том Стоппард. Светлана Сугако, управляющий директор Белорусского свободного театра, была арестована в день президентских выборов, но не из-за театральной деятельности, а просто потому, что во время оглашения результатов голосования оказалась на одном из избирательных участков. Она рассказала о своих ожиданиях в связи с продолжающимися в Беларуси протестами:
– Предвкушаю глобальные перемены, которых мы так долго ждали. Но чувствую страх, потому что, если Лукашенко удержится у власти, у нас будут воронки по ночам забирать людей. Никто сейчас не может ничего прогнозировать. У человека диагноз, и его поведение совершенно непредсказуемо.
Смотри также Мозаичная психопатия. Александр Лукашенко глазами психиатра– Как вас задержали?
– Мы находились у одного из избирательных участков, который располагается в здании института иностранных языков возле площади Победы. Мы сидели и ждали, когда повесят результаты на окна. Интернета не было во всей стране целый день. Подъехал автобус с ОМОНом, выскочили люди в черном, кто-то начал убегать, а мы остались сидеть на парапете. Они затолкали в автобус всех, кто не успел убежать, даже тех, кто прогуливался с собакой. Была команда убрать людей с улицы, они эту команду выполнили. Нас отвезли на Окрестина (это одно из минских СИЗО. – Прим. РС), поставили лицом к стене под крики и маты – "Молчать, сука, быстрее", и так далее. Нас оформили, по одному заводили в комнату с надзирательницей, нужно было снять всю одежду, присесть перед ней голышом два раза, чтобы она убедилась, что мы ничего не спрятали внутри. У нас отобрали шнурки, часы, затолкали в камеру. В камере на 8 человек нас поначалу было 12, никто ничего не объяснял, никаких официальных документов составлено не было. Мы слышали через приоткрытое окно, как подъезжали автозаки, как избивали людей: они молили о пощаде, крики были просто адские, они говорили: "Я подпишу что угодно, я за Лукашенко". Ни воды, ни еды у нас не было.
– А вас били?
– На следующий вечер нас вывели в коридор составлять протокол. Мы уж привыкли ходить быстро с руками за спиной. Один из конвоиров рукой закрыл протокол, дал мне ручку и пальцем показал, где надо поставить подпись. Когда я сказала, что подписывать не буду, он убрал руку, я увидела, что там написано "задержаны на проспекте Победителей за лозунг "Стоп таракан", и я поняла, что нас проводят по делу об участии в массовом несанкционированном мероприятии. Я сказала, что я в это время уже была на Окрестина. Там было три конвоира, они кричали все разное, я крутилась и смотрела то на одного, то на второго, то на третьего, и одна из них применила ко мне удушающий прием, захватила локтем мне шею, сзади ударила по ноге и наклонила меня так, что я ударилась лицом об пол. Эта конвоирша потом расстроилась, что не смогла со мной совладать, я слышала, как ее коллеги успокаивали, говорили ей: "Да ты не переживай, сейчас мы выведем ее и поговорим с ней по-другому". В тот же вечер нас перевели в другую камеру на четверых, но там находилось 36 человек. Там не было кислорода, не то что еды.
– Вам не показалось, что они делали это с какой-то идейной убежденностью?
– Нет. Они орали: "Нахера вы, суки, туда поперлись?" У них было очень плохое чувство юмора, складывалось ощущение, что у них было соревнование, кто грубее ответит, кто найдет мат погрязнее. Они смеялись. Они были… как бы это сказать… возбуждены.
– Это было неожиданным для вас?
– Мы допускали, что нас могут забрать на сутки. Выезжая из дома, мы собрали "тревожный рюкзачок", взяли с собой прокладки, туалетную бумагу, щетку и зубную пасту. Я в 2006 году шесть суток провела на Окрестина, но тогда условия были совсем другие, такой жестокости неоправданной я не ожидала. Пять суток мы провели под арестом.
– Что происходит в Белорусском свободном театре? Общаетесь ли вы с коллегами из других театров?
– Мы дали себе месяц каникул, но ощущения отдыха никакого нет. Наблюдаем, конечно. Если творческие свободные люди не могут самовыражаться, то грош цена такому театру. С одной стороны, я очень рада, что у купаловцев, например, произошел этот переворот мыслей. С другой стороны, в стране сейчас такой поток смелости, что было бы странно не подхватить ее. Лукашенко 26 лет у власти, поводов возмущаться было за все это время предостаточно. Сейчас, когда это коснулось конкретно вашего родственника или друга, каждый сказал: "Ага, теперь это касается меня", но беда в том, ребята, что это и раньше касалось вас. У меня неоднозначное отношение к театральным протестам. Очень круто, что они ходят и возмущаются, но хочется спросить, где они были все это время? Они внезапно поняли, что не сошелся свет клином на государственном финансировании, что есть другие варианты? Так они всегда существовали. Почему нужно было ждать, когда ваших друзей будут насиловать дубинками, чтобы выйти и заявить? Фальсификаций выборов вам не хватало, задержаний вам не хватало? Давайте дойдем до убийств, и тогда припрет.
Спектакль Беларусского свободного театра
– Я смотрю, вас возмущает активность государственных театров.
– Да, нам было страшно, да, продолжает быть страшно все 15 лет нашего существования. Почему меня так возмущает активность государственных театров? Потому что, если бы они были солидарны с нами тогда, мы бы уже жили в другой стране. Ну, хорошо, давайте мы будем солидарны хотя бы сейчас. Что-то да придумается. Главное не сидеть и не ждать, когда оно придумается само. Если каждый в своей области сделает то, что должен, и то, что умеет, мы придем к тому, чего так долго ждали, – считает Светлана Сугако.