Девять лет назад более ста тысяч человек вышли на Болотную площадь в Москве на митинг "За честные выборы". Он перерос в стычки демонстрантов с полицией, за ним последовало "Болотное дело". Из 2021 года, когда тюремные сроки в России дают даже за лайки, эти события смотрятся почти "вегетарианскими": почти каждое утро теперь начинается с новых сообщений об арестах и обысках. В среду из спецприемника в московском районе Мневники освободился Сергей Давидис, человек, который был одним из организаторов "Марша миллионов" 6 мая 2012 года.
Арест Алексея Навального, признание "Фонда борьбы с коррупцией" не только "иностранным агентом", но и "экстремистской организацией", наконец, новый пакет репрессивных законов, лишающий избирательного права практически всех, кто как-либо соприкасался с ФБК, – все это заставило профессиональных политологов и комментаторов в соцсетях говорить о качественно новом этапе подавления инакомыслия в России. Остается все меньше людей, готовых, как раньше, стыдить говорящих о "новом 37-м". И все больше становится тех, кто вынужден принимать новые правила игры, навязанные государством.
Смотри также "Репрессии – штука эффективная". Интервью с Алексеем ГоловенкоЕсть и люди, которые, глядя на все это, сохраняют оптимизм. В их числе – политик и правозащитник Сергей Давидис, который в 2012 году был одним из организаторов митинга на Болотной, а сейчас возглавляет программу поддержки политзаключенных правозащитного центра "Мемориал", еще одной организации, признанной за последние годы "иностранным агентом". 25 апреля Давидис был задержан полицией за ретвит твита Леонида Волкова с призывом выйти на акцию в поддержку Навального. Суд арестовал его на 10 суток. Этот административный арест стал для Сергея Давидиса первым в жизни.
В разговоре с Радио Свобода Давидис рассказывает о своем новом опыте и, как кажется, пытается приободрить тех сторонников оппозиции, у которых после массовых арестов, многотысячных штрафов и довершенного властями разгрома сети штабов Навального опускаются руки.
"Меня подкараулили в подъезде"
– Это был ваш первый административный арест. После акции 21 апреля пришли ко многим известным людям, которых ранее власти, можно сказать, особо не трогали, кого-то вычислили по камерам, кого-то арестовали за репосты и ретвиты, как вас. Было ли у вас чувство, что раз до вас добрались, то начался какой-то качественно новый этап давления на несогласных с властью?
– Ну нет, я не так высоко ценю себя, чтобы по себе мерить "этапы". На самом деле, этот процесс не дискретный, а медленно, но последовательно и уверенно развивающийся. С каждым разом привлекается все больше людей по все более диким основаниям. И мой случай не самый дикий. Привлечение к ответственности тех людей, которые присутствовали на месте акции, на основании фото и видеоматериалов, более нелепо. Я сделал ретвит и мне понятна логика власти, которая считает, что это "распространение призывов", эта логика неправильная, но хотя бы понятная. Привлекать людей, которые просто находились на тротуаре, ничего не скандировали, ничего не делали, просто находились в месте, где находиться не запрещено, – это, мне кажется, гораздо более возмутительно.
– А вы сами были на акции 21 апреля?
– Да, был, конечно.
– О вашем участии в акции на суде или где-то еще шла речь?
– На суде – нет, поскольку суд рассматривал конкретное обвинение, которое принесли из Центра по противодействию экстремизму. Это обвинение было положено в основу сперва протокола, а потом и судебного решения. ЦПЭ увидел мой ретвит, и именно он получил развитие как основа для административного преследования. О своем участии в акции я тоже писал, но, видимо, по нынешним стандартам это недостаточно, им нужны фотографии с места – а я, видимо, на камеры не попал. Я был там не с самого начала, приехал в этот день в Москву из другого города, да и присутствовали там десятки тысяч людей, а привлекают десятки. Очевидно, что это некая лотерея.
Сергей Давидис после выхода из спецприемника
– Расскажите о своих впечатлениях "первохода" в спецприемник. Административный арест, кажется, уже стал восприниматься как своего рода приключение, интересный опыт. Все ли так безоблачно?
– Нет, само по себе выключение человека из обычной жизни, изоляция его от общества на основании того, что он мирно реализует право на свободу выражения, свободу собрания, совершенно неправомерна. Юридически эта процедура не выдерживает никакой критики. Я, мои адвокаты Сергей Тельнов и Екатерина Селезнева говорили об этом и в суде первой инстанции, и в суде второй инстанции, устно и письменно: никаких оснований для того, чтобы считать меня правонарушителем и назначать какое бы то ни было наказание, не было. Именно это вызывает мое возмущение, и, вне сомнения, я буду обращаться в ЕСПЧ и уверен, что он признает дальше мою правоту. А с точки зрения реализации всего этого у меня претензии, скорее, к первоначальному этапу, к оформлению. Потому что меня подкараулили в подъезде в воскресенье утром сотрудники ОВД района "Щукино", препроводили в свое отделение, не давали мне его покинуть, хотя и не объявляли меня задержанным. Потом за мной приехали сотрудники ЦПЭ и перевезли в ОВД "Мещанский", где меня формально задержали для составления протокола. Но, во-первых, вообще никакой необходимости задерживать меня не было. Даже если они считали, что я совершил административное правонарушение, они могли мне прислать повестку, позвонить, прийти, сказать, что желают меня видеть, но ничего такого сделано не было. Это, на мой взгляд, тоже нарушение и смысла, и буквы закона. Нет ничего такого, для чего меня стоило задерживать в воскресенье утром, особенно учитывая, что протокол они сподобились составить только поздним вечером в понедельник, а в суд меня привезли только во вторник в обед. С точки зрения бытовых условий, с точки зрения обращения со стороны сотрудников полиции жаловаться особо не на что. Они были настолько лояльны и корректны, насколько могут. И к сотрудникам спецприемника у меня претензий нет. Действительно, это интересный опыт: я повстречался там со своими товарищами по несчастью, с другими людьми, которые были арестованы за то же самое, в частности, с Михаилом Световым, с Михаилом Кригером, Дмитрием Чернышевым, с другими людьми.
"Про Навального знают все"
– Чем вы занимались эти десять суток, о чем говорили с людьми, которых вы не знали, которые сидели там по каким-то другим обвинениям?
– Это второй плюс ареста: расширение социального опыта, коммуникация с теми людьми, с которыми обычно такой плотной коммуникации не возникает. Понятно, что наибольшая часть арестованных в спецприемнике сидит там не по политическим основаниям. Кто-то за мелкое воровство, кто-то за хранение наркотиков, кто-то за неуплату алиментов, кто-то за нарушение ПДД, кто-то за распитие спиртных напитков, но все они – люди, и все представляют интерес. Я больше общался с такими же "политическими", как я, поскольку тем для разговора гораздо больше, но в то же время понятно, что, находясь в замкнутом пространстве в течение десяти дней, ты в какой-то степени общаешься со всеми, идет постоянный процесс коммуникации внутри камеры. У нас в камере было 9 человек. Я по мере сил занимался разъяснением того, почему и зачем люди участвуют в протесте, почему это нужно, разъяснял коррупционную и автократическую природу нашей власти, смысл ее усилий по подавлению инакомыслия, мирной протестной активности. Про Навального люди много спрашивали, про оценку его возвращения, про то, как его преследует власть. Мне кажется, я преуспел в этой разъяснительной деятельности. Людям, которые знали мало, многое стало понятно лучше, и они соглашались со мной по тем вопросам, по которым первоначально у них были какие-то сомнения. В целом я бы сказал, что настроение людей, которые никакого отношения к протестам не имеют, не провластное. В спецприемнике я встретил буквально одного человека, условно поддерживающего Путина. Все остальные неодобрительно относились и к власти, и к Путину лично.
Акция в поддержку Навального в Санкт-Петербурге, 21 апреля 2021 года
– Что говорят про Навального?
– Люди, которые чужды политической активности и протестным действиям, воспринимают политиков "всех вместе". По их мнению, если человек занимается политикой, значит это какой-то богатей, который хочет чего-то лично себе. Они не слишком интересовались конкретной деятельностью Навального, тем не менее они все про него знают. У них смутное представление, что это кто-то, кто борется с Путиным, чтобы занять его место. Но, вне всяких сомнений, люди воспринимают его как значимую оппозиционную фигуру. Они не понимают, зачем он вернулся, поскольку эта мотивация – бороться, не сдаваться, менять что-то, пусть даже с риском для себя – им кажется нелепой. С точки зрения таких людей, если ты не можешь получить быстрого результата, в том числе для себя, то нет смысла чем-то и заниматься. По мере разговоров со мной все соглашались, что даже если немедленного результата нет, борьба за принципы, борьба за отдаленные результаты тоже важна, нужна, и усилия Навального и те жертвы, которые он приносит, заслуживают уважения.
– Тем не менее его воспринимают именно как политика, а не как "американскую марионетку, которая хочет насолить России"? Чувствуются ли в головах людей следы пропаганды?
– Слабо. Я встретил только одного такого человека, да и тот не был крепок в этих убеждениях. Это ведь не составляет какого-то предмета постоянных раздумий. Люди бездумно повторяют то, что слышали, поскольку просто не слышали ничего другого, но если с ними поговорить, они буквально сразу соглашаются, что это необоснованная, ничем не доказанная позиция. Мне не показалось, что казенная пропаганда сильно эффективна.
"Рыться в старых постах и что-то стирать не буду"
– С эффективностью пропаганды понятно, а что касается эффективности новых репрессий и арестов – добилась ли власть своей цели? Вот вы, например, если будет новая акция, снова ретвитнете твит с ее анонсом?
– Да. И в то же время, естественно, моей работе, конечно, был нанесен некоторый ущерб. Я был вынужден отсутствовать десять дней, а моя работа тоже связана с поддержкой политзаключенных, и это, в общем, нехорошо. Поэтому я буду думать о том, как сформулировать свой следующий твит или пост так, чтобы минимизировать риски. Это лотерея. В меня этот репрессивный инструмент до сих пор не утыкался, я не становился его жертвой, хотя всегда делал примерно одно и то же – а многим другим попадало. Если сейчас я один раз стал жертвой, это не значит, что в следующие разы тоже должен буду ей стать. Тысячи людей делают то же самое, а преследованию подвергаются десятки.
– За то время, что вы сидели в спецприемнике, произошло сразу несколько заметных событий в политической жизни. Например, де-факто признание Фонда борьбы с коррупцией экстремистской организацией. Мало кто сомневается, что скоро это будет окончательно оформлено решением суда. Я говорил с несколькими людьми, которые помогали ФБК финансово, и они уже отменили регулярные пожертвования, удаляют из своих соцсетей символику ФБК и так далее. Вы будете предпринимать какие-то шаги в этой связи? Экстремизм – это обвинение посерьезнее, чем участие в митинге.
– Не буду. Очевидно, что если ФБК закроется, а он неизбежно закроется, и если он будет признан экстремистской организацией, специально отменять пожертвования не нужно – просто не будет счета, на который могут поступать деньги. Сколько продлится эта эпопея – неизвестно, и сколько еще удастся помогать им таким способом, столько я и буду это делать. Нет, пожертвования я отменять не собираюсь. Да, формально старая запись со ссылкой на ФБК считается правонарушением, поскольку человек ее не удалил, но состава преступления тут нет, это максимум административное правонарушение, и рыться в своих старых записях, чтобы что-то стирать, мне кажется глупым. А само требование, разумеется, неправомерно. Ну, буду бороться в суде, вплоть до европейского. Да, я, конечно, буду осторожнее впредь, то есть после того, как они будут объявлены экстремистами, к сожалению, ссылаться на них без специальной оговорки будет невозможно, но придание этим требованиям обратной силы мне кажется юридически некорректным. Я не собираюсь следовать этим предполагаемым требованиям ретроспективного свойства.
Полиция в офисе ФБК, июль 2020 года
– Какой вам видится оптимальная тактика протестного движения в России после закрытия штабов Навального? Можно ли вообще говорить о какой-то тактике в условиях такого давления?
– Ох, о тактике говорить сложно. В конце концов, протестное движение – это не какая-то конструкция с единым штабом, которая полностью управляется из одного центра. Каждый человек, который каким-то образом выражает свое мнение, отличное от мнения власти, который каким-то образом протестует, он и есть "протестное движение". Люди будут искать формы. В конце концов, вода камень точит, и в любом случае какие-то каналы для реализации протестной активности, конечно, найдутся, даже несмотря на это давление. В какой форме – пока сказать сложно. За то время, что я провел в спецприемнике, произошел не только запрет ФБК. Это и репрессии против Ивана Павлова, это и законопроекты, внесенные в последние дни, о дополнительных репрессиях в отношении нежелательных организаций и людей, которые якобы с ними связаны. Все это сильно затрудняет жизнь, разумеется. Но жизнь сильнее смерти, и она в любом случае найдет способ для реализации себя.
"Режим остается гибридным"
– Вопрос, который часто сейчас обсуждается в соцсетях: это переход от авторитаризма к диктатуре или еще нет?
– Мне кажется, что это чисто терминологический вопрос, и надо сперва определить, чем авторитаризм отличается от диктатуры. На мой взгляд, диктатура – это одна из форм авторитаризма, тут нет никакого противоречия.
– Был ли у нас до этого авторитаризм, не перешедший в диктатуру, и перешел ли он в нее теперь?
– Вопрос, скорее, в другом. Одни говорили о "гибридном режиме", который сочетает в себе элементы демократии и диктатуры. Другие – что никакой "гибридности" давно нет, а есть только диктатура. На мой взгляд, режим по-прежнему остается гибридным, поскольку ему все равно нужны квазидемократические процедуры для своей легитимации, но если раньше это было, грубо говоря, 70% авторитаризма на 30% процентов демократических процедур, то теперь пропорция сместилась, может быть, до 85% в сторону диктатуры и 15% в сторону демократических процедур. Так или иначе, есть номинально независимый суд, есть квазивыборы, и власть не может просто сказать, что она является таковой по праву рождения, что она единожды заняла это место и должна оставаться на нем навсегда. Это фактически так, но в той мере, в какой власти необходима имитация демократических процедур, режим остается гибридным.
Предвыборный митинг "Единой России" в аннексированном Крыму, 2016 год
– То есть какого-то качественного перелома не произошло.
– Нет, это все идет давно. Процесс пошел, наверное, с воцарения Путина. Сперва медленно, с 2012-го, а особенно с 2014 года он ускоряется, а в последний год, с поправками в Конституцию, с отравлением Алексея Навального он ускорился. Тем не менее этот процесс не приобретает другого качества. Это и так была имитация демократии, а сейчас они просто лишают избирательного права практически всех, кто им не нравится. Да, конечно, это еще более имитационные демократические процедуры, но тем не менее они остаются. Имитационные формы все меньше сохраняют демократическое содержание, даже остатки вымываются, но пока что-то остается.
– Путин, на ваш взгляд, должен быть доволен происходящим? Или вы согласны с постоянно повторяемыми сторонниками Навального словами о том, что Путин ужасно боится?
– Мне кажется, тут нет противоречия. Если бы он не боялся, то все эти действия были бы не нужны, потому что, конечно, все это сильно портит репутацию Путина в мире. Все это не увеличивает его поддержку в обществе, потому что эти откровенно репрессивные практики как минимум вызывают недоумение, а то и раздражение и возмущение среди тех людей, которые не являются непосредственно частью протестов. В то же время посредством этих репрессивных действий прямая, непосредственная угроза режиму уничтожается или, по крайней мере, ослабляется так, что перестает быть непосредственной. В этом смысле он может быть доволен.
Владимир Путин во время послания Федеральному собранию, 21 апреля 2021 года
"Умное голосование – эффективный способ"
– Вы сказали про легитимацию с помощью выборов, которые формально существуют. Последние репрессивные шаги Кремля тоже часто связывают именно с предстоящими осенью выборами в Госдуму. Вы согласны с тем, что это делается ради выборов, на которых у Кремля, в принципе, миллион способов нарисовать себе нужный результат, обновить, что называется, винтики в "бешеном", но полностью прирученном "принтере"?
– А для чего еще можно лишить людей права выдвигать свои кандидатуры на выборах? Наверное, чтобы они не смогли в них участвовать. Задача стоит – отсечь нежелательных кандидатов на самых ранних подступах, чтобы даже фактом сбора подписей, даже фактом декларации намерения участвовать в выборах они не создавали угрозу для власти. Конечно, значительная часть нынешних репрессивных действий, а особенно последние законодательные инициативы, непосредственно связаны с грядущими выборами. И опыт выборов в Мосгордуму, и опыт разных региональных и муниципальных выборов в прошлом году показывает, что, несмотря на все это давление, контролировать абсолютно все невозможно, какие-то слабые места находятся, и кто-то может прорваться сквозь эти заслоны, если не до конца, то по крайней мере до того этапа борьбы, когда это становится фактором общественной жизни. Власть не хочет этого допускать. Поэтому я уверен, что они, конечно, очень стараются оградить эти легитимационные квазивыборные процедуры от любого участия нежелательных для них лиц.
– Чем ближе выборы, тем чаще начинает снова звучать словосочетание "умное голосование". Как вы к нему относитесь?
– Позитивно. Потому что, к сожалению, чем в большей степени представители реальной оппозиции, протестного движения теряют возможность быть субъектами избирательного процесса, выдвигать своих кандидатов и бороться за победу, тем более важно искать другие способы использования этих квазивыборных процедур в целях демократии и ослабления режима. И "умное голосование" – это самый очевидный, самый естественный способ использования таких процедур. Это прагматический, эффективный способ разобщения, противопоставления одних отрядов власти другим, нарушения планов, которые власть перед собой ставит. Это то, чего можно добиться, и это хорошо. А где-то можно получить и реально хороших кандидатов, как получили в Мосгордуме.
"Шанса прогнать власть в 2012 году не было"
– Сегодня 9 лет акции на Болотной площади. Многие считают, что именно тогда был упущен реальный шанс на какие-то изменения, и с тех пор все катится по наклонной. Были ли совершены оппозицией, в частности, сторонниками Навального, какие-то ошибки, которые приблизили нынешнее печальное состояние дел?
"Марш миллионов" на Болотной площади 6 мая 2012 года
– Не думаю, что были какие-то принципиальные ошибки. Не думаю, что были и какие-то принципиальные возможности для того, чтобы изменить ситуацию, в частности, в 2012 году. Я совсем не отношусь к лагерю тех, кто говорит о "слитом протесте", кто культивирует идеалистическое восприятие исторического процесса. Потому что "слить" протест невозможно, дело не в конкретных людях и не в тех местах, куда люди пошли, а дело в том, на что люди готовы, на какие жертвы, какова степень организации протестного движения. 2012 год был "детской" фазой развития протестного движения, невозможно было рассчитывать на сколько-нибудь серьезные результаты, ресурсы и силы, которые есть и были тогда у протестного движения и у власти, совершенно несопоставимы. Для власти это вопрос выживания, и она в любом случае будет зубами и когтями цепляться до последнего. Никакого шанса в 2012 году прогнать эту власть каким-то образом не было. Наоборот, мне кажется, тем, что это движение несколько месяцев просуществовало, оно создало некоторый задел на будущее. Попытки его искусственно радикализировать с самого начала привели только к немедленному подавлению этого протестного движения, и наследие протестной волны 2012 года в этом случае было бы исключительно негативным, тогда как сейчас оно отнюдь не только негативное. Память об этой самоорганизации, кооперации, взаимодействии есть, и она позитивна.
– В Беларуси был мирный протест, продолжался долго, и тоже не привел ни к каким реальным результатам, а привел лишь к ужасному закручиванию гаек.
Имперский бэкграунд для протестного движения – негативный фактор
– О том и речь, что, к сожалению, даже при 80% населения, которое выступает против власти, при большой степени самоорганизации, при отсутствии имперского бэкграунда, который отличает Беларусь от России (этот имперский бэкграунд для нашего протестного движения является негативным фактором), все равно получается, что протестное движение не способно, по крайней мере немедленно, прогнать диктатуру. А то, что оно мирное – так немирное дает поводы для гораздо более жесткого подавления, и с немирным власти справятся сильнее. Силовые ресурсы у власти гораздо больше. Поэтому переход к немирному протесту не является решением, он, наоборот, упрощает задачу власти.
– С Украиной сравнивать не будем?
– С Украиной сравнивать не будем по десяткам причин. Украинское общество принципиально отличается от российского и от белорусского, и главное, отличается политическая система и экономика.
"Уровень солидарности растет"
– Вы руководитель программы поддержки политзаключенных в "Мемориале". Сейчас, наверное, у вас завал.
– Да, это именно так. К сожалению, количество политзаключенных растет неуклонно, и особенно быстро в этот последний период, в последние месяцы, как это ни печально.
– Чтобы не заканчивать на грустной ноте, что у вас, глядя в будущее, вызывает оптимизм в России?
– Оптимизм у меня вызывает то, что совершенно очевидно: структуры солидарности, взаимной поддержки расширяются, и уровень этой солидарности и взаимной поддержки растет. Мы видим, как буквально в геометрической прогрессии растут пожертвования "ОВД-Инфо", "Медиазоне", другим проектам, которые помогают жертвам репрессий, как растет внимание к политзаключенным. Мы видим, как охотно люди помогают задержанным посредством передач, в чате иногда трудно даже вклиниться, чтобы сделать или оплатить передачу, потому что желающих слишком много. Это все важные моменты. И то, что поддержка власти остается на низком уровне и не растет, тоже важный момент. В обществе постепенно растет осознание антинародного характера этой власти. И это дополнительный довод в пользу того, что, конечно, эта ситуация изменится в обозримой исторической перспективе, что Россия будет свободной. Хотя, когда это случится и каким образом, пока предсказать невозможно.