Почему остаются нераскрытыми политические убийства

• Почему политические убийства в современной России остаются нераскрытыми?

• Московской Хельсинкской группе 45 лет; власти бросают правозащитникам новые вызовы.

ПАМЯТИ ГАЛИНЫ СТАРОВОЙТОВОЙ

17 мая могло бы исполниться 75 лет одной из самых ярких женщин-политиков в России. Но не исполнилось. Галину Старовойтову застрелили, когда ей было 52 года. Всю свою политическую карьеру она боролась против власти спецслужб, коррупции и неравенства.

Убийство Галины Старовойтовой

На видеосвязи с нами – адвокат Каринна Москаленко, которая не раз представляла интересы потерпевшей стороны в делах о политических убийствах.

Каринна Москаленко: До сих пор, когда меня спрашивают: "Кто ваш герой?", – я всегда говорю, что это Галина Старовойтова. Я не знала равного ей по интеллекту, по глубине понимания множества процессов, начитанности, образованности, но самое главное – по уникальным человеческим качествам. Ее убийство я пережила как собственную трагедию. И ни в одну версию, которую нам подкидывали, особенно в денежную версию, я ни на секунду не верила, не сомневалась, что это обман.

^{Видеоверсия программы}

Учитывая все последующие события с убийствами политических деятелей, журналистов и лидеров оппозиции, можно с уверенностью утверждать, что это убийство было в ряду этих страшных злодеяний одним из первых и важнейших для тех, кто старался не допустить к власти ни одного представителя оппозиции. Конечно, это было хорошо спланированное, дважды прикрытое политическое убийство оппонента, который на несколько голов выше представителей действующей власти.

Марьяна Торочешникова: Почему убийство Галины Старовойтовой до сих пор так и не раскрыто?

Каринна Москаленко: Власти невыгодно, а для определенных представителей власти даже и опасно раскрывать суть этого убийства. Когда преступники видят свою безнаказанность, они начинают понимать, что можно совершать преступления, и тебе ничего за это не будет. Главное – совершить преступление в угоду тем, кто владеет сегодня властью, располагает всеми возможностями контроля над следствием. Если при этом удовлетворяются чаяния властей предержащих, то убийство никогда не будет раскрыто (или не будет раскрыто до конца).

В какой-то момент считалось, что убийство Старовойтовой вроде даже и раскрыто. Как мы понимаем, это не так. Но есть дела, по которым был достигнут даже больший результат, и все равно вы не увидите ни заказчиков на скамье подсудимых, ни истинной причины, мотива, цели. А это обстоятельства, подлежащие доказыванию по уголовному делу: если они не доказаны и не установлены, дело не расследовано, вот и все.

Марьяна Торочешникова: Большинство политических убийств в России не расследовано до конца. За решеткой сидят исполнители преступлений, но крайне редко – заказчики.

Политические убийства в России

Каринна Акоповна, а что называют политическими убийствами? Чем они отличаются от всех остальных?

Каринна Москаленко: Политическим убийством следует считать то действие, которое происходит, когда необходимо прервать чью-то политическую деятельность, не допустить каких-то политических последствий, не допустить кого-то во власть. Они политические потому, что люди, которых убирает власть, занимаются раскрытием преступлений или ведут какие-то политически чувствительные дела, и это делается для того, чтобы остановить их деятельность. Вот эти мотивы наряду с тем, что действительно могут устраняться чисто политические фигуры, по вопросам, которые являются чувствительными для власти, и являются причиной политических убийств.

Каринна Москаленко

Кстати, не только для власти. Политическими мотивами могут руководствоваться те, кто не находится у власти, и наоборот, желает устранить представителей власти. И в этом случае, если власть хоть как-то поощряет безнаказанность этих деяний, то она ставит под угрозу и саму себя, ведь завтра могут быть другие цели и мотивы, но тоже политически значимые для кого-то, и они тоже могут стать жертвами. Политические убийства и убийства вообще – это самое тяжкое преступление, потому что оно является преступлением против самого главного – жизни человека. Но политические убийства – это просто гнусные преступления, которые иногда меняют судьбу всей нации, народа, государства. Иногда такие убийства являются катализаторами негативных процессов, которые можно и нужно было сдержать, но не удалось, и вслед за политическим убийством прорвало то или иное общественное явление.

Марьяна Торочешникова: А в России умеют раскрывать политические убийства? Может быть, просто не хотят?

Каринна Москаленко: Конечно, не хотят. Как говорят, нет воли к этому. И те, кто готовит эти спланированные политические устранения, часто возводят целую систему защиты: есть как минимум два-три дежурных варианта и пара групп, на которые можно это свалить. На поверхности оказываются преступники или лица, которые имели представление об обстоятельствах дела, в какой-то степени способствовали или соучаствовали в этом, и они сдаются или внезапно устанавливаются, хотя все это было подготовлено заблаговременно, и действуют, как группа прикрытия. А та группа или тот человек, который в действительности это совершил, оказывается надежно прикрытым этими подставными версиями.

Во всех подобных делах прослеживается типичная проблема. В самое первоначальное время, когда производятся неотложные следственные действия, не делается то, что, казалось бы, лежит на поверхности: это надо проверить, исследовать, эти обстоятельства необходимо выявить по горячим следам. И если по горячим следам этого не произошло, значит, вы утратили такую возможность, а стало быть, это расследование нельзя считать эффективным.

И очень часто следствие идет только по одной версии (взять то же решение по делу Дмитрия Холодова). Если власти пошли по одной версии, а она оказалась непродуктивной, якобы все, что расследовано, было неправильно, а на скамье подсудимых находились невиновные люди, то где же другие ваши версии, где же ваши успехи?! У вас на руках было очень много данных. То же самое было допущено и по делу об убийстве Анны Политковской.

В здоровой стране политические убийства невозможны или являются эксцессом, который власть будет расследовать, добиваться истины, установления всех виновных, всех мотивов и целей. А в нездоровом государстве вы всегда можете видеть характерную особенность: деятельность по устранению людей в политических целях процветает, и никто ее всерьез не останавливает. И это как снежный ком.

Галина Старовойтова

Это очень скверно характеризует власти. Власть говорит: "Мы ни при чем! Мы не имеем никакого отношения к убийству Анны Политковской (или Натальи Эстемировой). Немцов убит вот этими, Юшенков – теми-то. А Навального вообще никто не пытался отравить". Но если власть действительно непричастна, то знаете, как она будет проводить расследование, чтобы смыть с себя всяческое подозрение в своей причастности? Они землю будут рыть, следователи будут работать день и ночь, допрашивать тысячи человек, и не для цифры.

Как отметил Европейский суд по делу Анны Политковской, допрос двух с половиной тысяч человек не принес ничего, это было лишь количество, а не качество. И это расследование ЕСПЧ назвал неадекватным, потому что те, кто должен был быть допрошен, и о ком защита ставила вопрос с самого начала, так и не были допрошены. Другие версии не проверялись, хотя защита на этом настаивала. И вот эта характеристика расследования: "неадекватное расследование", "неэффективное расследование", – это пятно и клеймо на нашей власти, потому что когда власти заинтересованы в раскрытии преступления, они делают для этого все.

ЮБИЛЕЙ И НОВЫЕ ВЫЗОВЫ

Старейшей в России правозащитной организации, одной из первых в стране – Московской Хельсинкской группе – 45 лет. Она появилась по инициативе ученого-физика и правозащитника Юрия Орлова по следам состоявшегося годом ранее в Хельсинки совещания по сотрудничеству и безопасности в Европе. Руководство СССР тогда подписало Хельсинкские соглашения и обязалось придерживаться мировых стандартов в области прав человека. И Юрий Орлов предложил создать независимое от властей объединение, которое будет контролировать выполнение в этих обязательств в стране.

О создании Московской Хельсинкской группы объявили 12 мая 1976 года на пресс-конференции, устроенной для иностранных журналистов дома у академика Андрея Сахарова. В МХГ вошли ученые, писатели, публицисты, многие из которых стали известны благодаря правозащитной деятельности.

Как появилась Московская Хельсинская группа

На видеосвязи с нами – сопредседатель Московской Хельсинкской группы Валерий Борщев. Что произошло в стране в плане прав человека за 45 лет, прошедших с момента основания МХГ?

Валерий Борщев: Процесс был очень разнообразный, извилистый, местами драматичный, ведь практически всех первых членов Московской Хельсинской группы арестовали, посадили в лагеря, кто-то успел эмигрировать. Тем не менее, зерно защиты прав человека было брошено.

А в 89-м году мы собрались на квартире Лавута (я, Сергей Ковалев, Слава Бахмин, Лева Тимофеев) и решили воссоздать МХГ уже в новых условиях, когда шли демократические процессы. Но особая востребованность Московской Хельсинкской группы возникла в конце 90-х – начале 2000-х годов, когда изменилась политика.

Марьяна Торочешникова: Насколько сейчас тяжело положение некоммерческих организаций в России, в какой степени ощущается давление властей?

Валерий Борщев

Валерий Борщев: Закон об "иностранных агентах" – это абсолютно чудовищный закон. Кто у нас признан "иностранным агентом"? "Мемориал". Что, он работает на другое государство? Нет, он занимается исключительно российскими проблемами. И так же "Общественный вердикт", "Гражданское содействие" Светланы Ганнушкиной и так далее. "Иностранными агентами" признаются правозащитные организации, имеющие авторитет и серьезный опыт деятельности. Никакими "иностранными агентами" они не являются, но такое давление очень мешает правозащитной деятельности.

Марьяна Торочешникова: Второй сопредседатель МХГ – Вячеслав Бахмин – сегодняшние проблемы с реализацией прав человека в России связывает с неготовностью большинства жителей страны их отстаивать.

Вячеслав Бахмин: После того как был принят Хельсинкский акт и создана МХГ, в конце 70-х – начале 80-х годов положение с правами человека в Советском Союзе сильно ухудшилось. Частично это было связано с вводом войск в Афганистан; в это время произошла высылка Сахарова. Мы пережили довольно трудный период, потому что многие уезжали либо на Восток, либо на Запад.

Затем последовал межеумочный период, когда было неясно, куда двинется страна, потом, с приходом Горбачева появилась надежда. К концу 90-х годов мы увидели довольно серьезный прогресс, который начался с освобождения практически всех политзаключенных. Сахаров был возвращен из ссылки. Стали приниматься законы, которые уже более-менее гарантировали права граждан СССР. Это был еще очень скромный шаг и очень робкие попытки установить систему прав человека в нашей стране, соответствующую мировым стандартам, но в 90-е годы ощущение и свободы, и прав было у многих.

Это было замечательное время вплоть до 1995 года. С началом чеченской кампании ощущение свободы, эйфории и демократических изменений в стране начало меняться. Потом были выборы 96-го года. И постепенно мы стали терять то, что не успели как следует приобрести: свободу и демократию. За последние 20 лет ситуация сильно изменилась, и сейчас она больше напоминает поздний СССР, чем раннюю Россию.

То, что произошло в начале 90-х годов, конечно, в малой степени было заслугой российского и советского народа. Люди приняли то, что получилось, а получалось не всегда то, что было им по нраву. Свободы и какие-то демократические институты были созданы сверху, не было никакой серьезной борьбы за права человека снизу. И это серьезная проблема, потому что люди до сих пор плохо понимают, зачем им эти права человека, какую роль они могут играть в их повседневной жизни. Здесь сыграли негативную роль и сами правозащитники, которые не смогли показать, почему свобода слова связана с экономической ситуацией и с социальным положением каждого отдельного гражданина. А это значит, что ту свободу, которая была дана сверху, так же сверху можно было легко забрать и поменять на нечто более привычное людям – на некоторые гарантии социальных прав.

Сама свобода, в общем-то, была не нужна большинству людей, как и сейчас. Можно винить в этом только власть, но и люди тоже были достаточно пассивны, для них ценность свободы оказалась не столь великой, как ценность стабильности. Так что тут скорее наша общая вина. Да и времени было мало: период относительной свободы длился меньше десяти лет, а все остальное – это откат, и люди не успели почувствовать, почему для них это важно.

Марьяна Торочешникова: А у вас есть ответ на этот вопрос?

Вячеслав Бахмин: Людям важны не абстрактные свобода слова или свобода демонстраций, которые записаны в Конституции. При этом они очень четко понимают, что у них есть какие-то свои права право на здравоохранение, на образование, на нормальное отношение к ним чиновников, на хорошую экологию. Но как только они начинают устраивать демонстрации или протестовать в связи с тем, что касается их непосредственной жизни, им говорят: "Ой, извините, у нас ограничения. Вы не можете просто так пойти и мирно против чего-то протестовать".

И только тогда, возможно, люди начинают задумываться (но до этой стадии надо еще дойти). И как только они с этим сталкиваются, движения, которые не имели никакого отношения к политике, постепенно начинают политизироваться. Когда их разгоняет ОМОН, они понимают, что ОМОН пришел не сам по себе, его послали власти. Или как произошло в Хабаровске: люди выбрали себе руководителя, а потом, не спрашивая их, его взяли и посадили по некоторому маловероятному обвинению, которое очень сложно доказать. Люди вышли на улицу, потому что на них просто плюнули, наплевательски отнеслись к их человеческому достоинству: в этой ситуации они становятся уже не субъектом, а объектом, с которым можно делать что угодно. Постепенно люди начинают понимать, учиться и чувствовать, почему свобода слова, демонстраций, передвижения – это очень важные, базовые права человека.

Марьяна Торочешникова: Получается парадоксальная ситуация: чем хуже, тем лучше.

Вячеслав Бахмин: На этой парадоксальности как раз и построены изменения во многих странах мира. Как только становится все хуже и хуже, люди начинают постепенно прозревать, и власть либо вынуждена сама меняться, либо она меняется под давлением этих людей. Когда все более-менее хорошо, люди живут своей жизнью и не сильно обеспокоены происходящим в стране.

Марьяна Торочешникова: А вот как Вячеслав Бахмин оценивает ситуацию, сложившуюся сегодня для российских некоммерческих организаций.

Вячеслав Бахмин: У нас третий сектор очень разный: десятки тысяч некоммерческих организаций, и правозащитных из них меньшинство. Фактически у нас в стране существует несколько гражданских обществ, и отношение к ним разное. Для большинства третьего сектора есть вполне нормальные возможности, в том числе и финансовые – работать в стране через субсидии от местных властей, в каких-то моментах поддерживать государство, оказывать социальные, спортивные, культурные, образовательные услуги.

Вячеслав Бахмин

бахминНо жизнь организаций, которые пытаются защищать человеческие права и вынуждены при этом сталкиваться с властью, у которой это вызывает серьезное недовольство, сейчас всячески усложнена, вплоть до того, что многим приходится закрываться (или их закрывают). За последние полгода ситуация сильно ухудшилась, причем по закону, формально она стала хуже для всех некоммерческих организаций, но лояльные организации никто не будет трогать. Будут трогать тех, кто вызывает недовольство.

Московская Хельсинкская группа оказалась в некотором привилегированном положении. В большой степени это было связано с ролью Людмилы Алексеевой: она умела выстроить отношения и с властями, и с правозащитными организациями. С ее уходом, конечно, ситуация будет меняться и в отношении МХГ. Сейчас у нас уже практически нет поддержки со стороны Фонда президентских грантов. Но мы напрямую не получаем и поддержки от зарубежных фондов, чтобы не давать повода для внесения организации в списки "иностранных агентов". Проектов у нас очень много, но в условиях такого ограниченного финансирования они не могут носить серьезный, масштабный характер.

Фактически МХГ является объединяющим центром для региональных правозащитных организаций, и эту роль нам пока удается сохранять. Но думаю, что будет все сложнее и сложнее, либо ситуация зайдет в тупик, когда уже будет останавливаться развитие страны, и это закончится крахом системы. Может быть и другой вариант: власти поймут, что это движение в тупик, приводящее к разрушению страны, и начнут какой-то откат. От этой борьбы, в общем-то, устала и наша власть. Я не думаю, что их приводит в восхищение нынешняя ситуация в стране и в мире по отношению к России. Может быть и такой путь, но это все будет происходить не быстро, так что надо готовиться к непростым временам.

Марьяна Торочешникова: Если вы хотите узнать больше об истории российского правозащитного движения, найдите наш подкаст "Человек имеет право": он есть на всех известных платформах для подкастов.

На юбилейном вечере Московской Хельсинкской группы объявили лауреатов ежегодной премии в отстаивании прав человека.

Премия МХГ