"Торговля детьми" и "дело репродуктологов"

• Как и почему врачей объявили преступниками, а у иностранцев отобрали родных детей.
• Почему взрослым людям с редкими заболеваниями чиновники отказываются выдавать жизненно необходимые, но дорогие лекарства.

"ТОРГОВЛЯ ДЕТЬМИ" ИЛИ "ДЕЛО РЕПРОДУКТОЛОГОВ"

Врачи-репродуктологи, акушерка, суррогатные матери, курьер и переводчик – все они, по мнению следствия, члены организованной преступной группы. Ровно год назад эта "группа лиц" попала под арест. Их обвинили в торговле людьми – младенцами, которые родились в России. Деньги за них заплатили иностранные граждане – из Китая и Филиппин. Но есть нюанс: те, кого следователи называют покупателями, – кровные родители этих детей, появившихся на свет по программе суррогатного материнства.

Из врачей в преступники?

Мы встретились с Константином Свитневым, руководителем Росюрконсалтинга. До недавнего времени его компания оказывала юридическую поддержку сотням людей, которые не могли стать родителями без помощи репродуктологов и суррогатных матерей.

^{Видеоверсия программы}

Константин, как случилось, что в глазах российских правоохранительных органов вы из юриста с многолетней безупречной репутацией превратились в опасного преступника, торговца людьми, объявленного в международный розыск?

Константин Свитнев: У российских правоохранительных органов нет глаз, у них есть только лапы, которыми они лапают все, до чего только могут дотянуться. Чтобы получить лычки, медали, широкие лампасы, просторные кабинеты, московские квадратные метры, нужно раскрыть громкое, резонансное дело. А если такого дела нет или раскрыть его просто не хватает мозгов, тогда приходится его придумывать.

Марьяна Торочешникова: Разве в России запрещено суррогатное материнство?

Константин Свитнев: Конечно, нет, и оно законодательно регулируется с 1995 года.

Квартира в подмосковном Одинцове. Через несколько дней после операции на мозге в Морозовской больнице ребенку становится плохо. Перепуганная няня вызывает скорую помощь. Вместе с ней приезжает Следственный комитет, одновременно – "желтая" пресса. В квартире находятся еще три ребенка из двух филиппинских семей, Аника и Артуро, которые ожидают филиппинских паспортов. Это дети председателя специального парламентского Комитета по стратегической разведке Республики Филиппины Фредениля Эрнаеса Кастро и его супруги Джейн Кастро, и еще один мальчуган, который родился практически день в день с этой двойней, – Сандро Потенсиано, сын известного американского бизнесмена филиппинского происхождения Конрадо Потенсиано и его супруги Реджины Эсоренья.

Кто-то из людей, которые там были, из так называемых правоохранительных органов или журналистов, обронил фразу: "Квартира-передержка. Дети, выношенные суррогатными матерями, приготовлены на продажу для иностранцев", – и пошла эта волна в прессе. И вот некий гражданин с большими звездами 12–13 января пьет чай, и вдруг диктор с "России 1" говорит: "Раскрыта банда, которая торговала навынос российскими младенцами". Гражданин перепугался, схватил трубку: "Где аресты? Где посадки?" Дело возбудили. А возбудить-то дело может каждый дурак, только закрыть его сложно.

Марьяна Торочешникова: А летом прошлого года были найдены еще дети в московской квартире, которую журналисты назвали "местом передержки".

Константин Свитнев: Эти два дела никак не связаны: зимнее "одинцовское дело", и квартира на Аргуновской улице, где жили пять малышей с двумя китайскими нянями. У родителей было два варианта – или отдать детей в российский приют в ожидании, пока родители приедут с документами, когда снимут все ковидные ограничения, или арендовать квартиру, нанять доверенных лиц и оставить детей там. Они выбрали второй вариант.

Марьяна Торочешникова: Может быть, проблема была в отсутствии юридических документов, подтверждающих факт родительства?

Константин Свитнев: Нет, все документы были. Фредениль Кастро с супругой приезжали в Москву в декабре 2019 года, чтобы получить свидетельства о рождении, побыли какое-то время с детьми, потом уехали в Манилу, чтобы вернуться за детьми в середине января. И тут СК РФ изъял детей из семьи и поместил их в Видновский дом ребенка для детей с нарушением психического развития. Это грубейшее нарушение закона, прав несовершеннолетних и их родителей! Дети находятся в специализированной психиатрической клинике, и их от чего-то лечат уже полтора года. Родители даже не знают, живы ли они вообще.

Марьяна Торочешникова: А что с детьми с Аргуновской улицы?

Константин Свитнев: На эту квартиру был организован настоящий налет, детей изъяли и разбросали по разными детдомам в Москве. Когда ковидные ограничения потихоньку стали снимать, родители стали забирать этих детей. "Одинцовское дело" ведет Главное следственное управление СК РФ (выше только звезды). А "аргуновским делом" занимается Главное следственное управление СК по Москве, и оно проявило немного более человеческое отношение, по крайней мере, никого не арестовывали и детей понемногу родителям отдавали. Всем этим детям было подтверждено генетическое родство, оформлены все документы. Но кто-то посчитал, что это торговля детьми.

Марьяна Торочешникова: А почему все-таки иностранцы едут в Россию для участия в этих программах?

Константин Свитнев

Константин Свитнев: Частота наступления беременности в российских клиниках репродукции выше, чем в США, плюс достаточно либеральное законодательство, которое позволяет абсолютно всем людям, желающим стать родителями, реализовать свою мечту. Лично я убедил филиппинцев поехать к нам, а не в Америку. А сейчас они хватаются за сердце и за голову при слове "Россия", потому что доверили нашей стране самое дорогое, а она украла их детей и бросила в приют для умалишенных. Это преступление.

Марьяна Торочешникова: По этой логике любого ребенка точно так же могут забрать и увезти в какой-то приют?

Константин Свитнев: 14 июля прошлого года забрали моих четырехлетних малышей. Слава богу, спустя сутки мне удалось найти их в инфекционном отделении одной из подмосковных больниц. К детям не допускали моих родственников и нянь, к которым они привыкли. Мне сообщили, что их собираются перевести в некий спецприемник для беспризорных детей где-то в Алтуфьево, разделить их. Мне удалось дозвониться до Следственного комитета, и какой-то молодой человек сказал: "Они в инфекционной больнице. Уж вы бы приезжали поскорей". Я говорю: "Вы же меня арестуете, как только я приеду". Он говорит: "Может, и не арестуем". А семь человек уже сидят в тюрьме.

Марьяна Торочешникова: То есть ваших детей фактически взяли в заложники?

Константин Свитнев: Именно так. Но нам удалось отбить детей у этих беспредельщиков, и сейчас они в безопасном месте.

Марьяна Торочешникова: А почему арестовали врачей-репродуктологов, фактически отобрали детей у их родителей?

Константин Свитнев: Представим себе: престарелый генерал, под которым шатается кресло, и тут такое дело – торговля детьми! Иностранцы, геи, педофилы – все что угодно можно навертеть! Но и его тоже вводят в заблуждение. К нему прибегают полные идиоты, докладывают, он спрашивает: "Точно? Могу идти наверх докладывать?" – "Да, конечно, никакого родства нет, эти дети приготовлены на продажу. Это банда". 24 апреля были получены официальные результаты судебно-медицинской генетической экспертизы, подтвердившей генетическое родство. Нужно закрывать дело, извиняться перед людьми, компенсировать расходы на разгромленные офисы, расходы, которые понесли клиники, чья работа была парализована.

Марьяна Торочешникова: Они не прекратили дело?

Константин Свитнев: Нет, его нельзя было прекратить, потому что информация ушла наверх. Сейчас они надеются, что что-то произойдет – или имам помрет, или ишак сдохнет. Они хотят избежать позора, но это не получится. 12 июля было судьбоносное решение Мосгорсуда, который выпустил под домашний арест трех врачей и директора Европейского центра суррогатного материнства Владислава Мельникова. Подобного афронта СК давно не испытывал. Похоже, люди начали понимать, что под этими безумными обвинениями нет никакой реальной основы.

Марьяна Торочешникова: Но, получается, сейчас в России небезопасно быть суррогатной мамой или договариваться о вынашивании ребенка?

Константин Свитнев: Я ни в коем случае не рекомендую нашу страну для реализации программ суррогатного материнства до тех пор, пока все невиновные не будут освобождены, а люди, которые организовали весь этот беспредел, не займут их места на нарах. Главная ошибка следствия состояла в том, что они не арестовали меня, забыли заклеить мне рот. И люди на самом высоком уровне начали понимать, что то, что происходит с моей семьей, с моими коллегами, может произойти и с ними. Не требуется никаких доказательств, можно просто обвинить любого человека во взрыве Кремля и на этом основании посадить его под арест.

СУДИТЬСЯ, ЧТОБЫ ЖИТЬ

25 миллионов рублей – сейчас на эти деньги в России можно купить пять новеньких спортивных "Мерседесов". И столько же – 25 миллионов рублей – стоит годовой курс Эврисди, медицинского препарата для пациентов с диагнозом "спинальная мышечная атрофия" (СМА). Это редкое генетическое заболевание. Эврисди (или же Рисдиплам) не может вылечить человека со СМА, но может остановить разрушительные процессы в организме и дать шанс на нормальную жизнь. Совсем недавно российские власти решили, что оплачивать лечение СМА будет Фонд поддержки детей с редкими заболеваниями. Но тем, кому посчастливилось дожить до 18 лет, право на препарат, а фактически на жизнь, приходится отстаивать в суде.

"Сидите умирайте!"

На видеосвязи с нами – соучредитель фонда "Дом с маяком" Лидия Мониава и директор фонда "Семьи СМА" Ольга Германенко.

Рисдиплам – не самый дорогой препарат, который назначают при СМА, и это не единственное неизлечимое заболевание. Кто в конечном счете решает, кому помогать деньгами, а кому – нет, кому закупать препараты, а кому не положено?

Ольга Германенко: Препараты для лечения некоторых заболеваний оплачиваются из средств федерального бюджета. Есть редкие жизнеугрожающие заболевания, лекарственное обеспечение которых отнесено к региональным бюджетам. И есть большой круг редких заболеваний, которые не вошли ни в один перечень, как СМА, и обеспечение этих пациентов нигде не прописано.

С другой стороны, у нас в стране существует достаточно большая законодательная база, которая предусматривает обеспечение лекарственными препаратами вне зависимости от того, чем болен человек, но в зависимости от принадлежности к так называемой льготной категории. 178-й федеральный закон при наличии инвалидности устанавливает право на получение государственной социальной помощи, куда входит обеспечение лекарствами, включенными в перечень жизненно важных и необходимых, и туда включен один из препаратов для лечения СМА. Есть 790-е постановление, по которому инвалиды I группы, неработающие инвалиды II группы, дети-инвалиды в возрасте до 18 лет имеют право на получение лечения, назначенного им по жизненным показаниям, за счет средств субъектов РФ.

Марьяна Торочешникова: А что происходит на практике?

Ольга Германенко: Взрослые пациенты со СМА сегодня сталкиваются с большим количеством препятствий, чем дети. Многие не могут даже получить назначение, потому что врачи боятся: не знакомы с заболеванием, с препаратами, отправляют за назначением в федеральные центры. Мы получаем многочисленные надуманные отказы от большинства регионов: "Не определен порядок, не определены механизмы обеспечения, мы уточняем в Минздраве РФ. Нет препаратов ЖНВЛП, а если есть, то мы не понимаем, как можно его выписать по рецепту, потому что препарат вводится в стационарных условиях". А как только детям исполняется 18 лет, лекарственное обеспечение вдруг вообще прекращается.

Лида Мониава

Лидия Мониава: В России вообще такая система: пока ты ребенок, ты имеешь кучу всяких льгот и гарантий, но в 18 лет у тебя обрывается все, например, сильно уменьшается пенсия по инвалидности. Поэтому у нас даже есть отдельный хоспис для молодых взрослых, который помогает преодолеть этот жуткий момент. Увы, это касается очень многих. Пациенты с муковисцидозом тоже страдают.

Марьяна Торочешникова: А почему? Чиновники цинично размышляли, что эти дети, наверное, и не доживут до 18 лет?

Лидия Мониава: Так и было. До недавних пор пациенты с нейромышечными заболеваниями в большинстве случаев умирали, не доживая до 18 лет. Но сейчас появились новые технологии: неинвазивная вентиляция легких, откашливатели, ортопедические изделия, улучшился уход, и стало вырастать первое поколение тех, кто жив, хочет работать, заводить семью, а медицина пока еще в растерянности.

Марьяна Торочешникова: Какой выход из этой ситуации находят люди?

Лидия Мониава: Выхода особо нет. Собирать благотворительные пожертвования нереалистично: это огромные суммы. Девушка Даша с муковисцидозом год назад вышла к Минздраву, она была подключена к кислородному концентратору, стояла там с кислородными баллонами, а в руках держала плакат, что она хочет жить, просила купить ей лекарства. Все СМИ про это написали, и лично для нее дело сдвинулось, ей вот-вот должны были выдать препарат спустя год после обращения, но Даша умерла, не дождавшись.

Марьяна Торочешникова: А сколько времени в среднем уходит на то, чтобы собрать все документы и получить препарат?

Ольга Германенко: Все зависит от того, насколько будут готовы пойти тебе навстречу в регионе, где ты живешь. Скажем, в Брянске это происходит достаточно быстро, но в большинстве случаев растягивается на месяцы. Даже для детей борьба за лекарственный препарат занимала иногда больше года, и в итоге все равно обеспечивал только "Круг добра". Сейчас наблюдаем историю, когда назначение получено еще в 2020 году, но обеспечения так и нет. И на судебном заседании представители департамента сказали пациенту в глаза: "Вам не положено вообще ничем лечиться. Какие у вас перспективы?"

Марьяна Торочешникова: "Идите и умирайте тихо. Чего на вас деньги тратить?"

Ольга Германенко: Логика именно такая. Я понимаю, почему, допустим, Даня принял решение выходить на улицу: у него заканчивается лекарство, которым производитель практически год снабжал его бесплатно, и всем были известны правила этой программы, и была возможность заложить необходимые средства в бюджет. Почему регионы не используют эти возможности? Получается, что взрослые пациенты не очень-то нужны. А это в большинстве своем – образованные работающие люди, они платят налоги и не чего-то неположенного требуют от государства. Никакой орфанный препарат практически невозможно купить самому человеку. Это миллионы в год.

Лидия Мониава: На одном совещании в Минздраве тогдашний министр Скворцова говорила: мы же все понимаем, что у нас в стране мало денег, нам нужно охранять границы, у нас внешняя политика, оборона, а на медицину остается очень мало". Какие границы, когда люди умирают?! Я посмотрела структуру бюджета страны и была поражена: на медицину, образование, культуру идут какие-то маленькие кусочки пирога, а огромные куски выделяются не на заботу о людях, а на оборону, границы и чиновничий аппарат.

Марьяна Торочешникова: Насколько люди разделяют такие приоритеты правительства?

Лидия Мониава: А вы посмотрите, сколько людей подписывают петиции. Под петицией Дани куча подписей! Год назад, когда шла борьба за незарегистрированные препараты для детей и взрослых с эпилепсией, все СМИ сделали сюжет о том, что нужно зарегистрировать лекарства.

Марьяна Торочешникова: Что должны предпринять чиновники, чтобы не приходилось по каждому случаю собирать подписи под петициями и выходить на пикеты?

Лидия Мониава: Мэр каждого года должен посчитать, сколько у него пациентов, сколько на них нужно денег, и перераспределить бюджет соответствующим образом, чтобы деньги в первую очередь уходили на спасение людей, а уже во вторую – на всякое благоустройство и прочие вещи, второстепенные по сравнению с человеческими жизнями.