Александр Генис: Вторую часть ''Американского часа'' откроет наша с Соломоном Волковым ежемесячная рубрика ''Диалог на Бродвее''.
Колумнист, как спаситель газеты
О чем говорят сегодня на Бродвее? О ''Нью-Йорк Таймс''. Может быть, кого-нибудь удивит, что в Нью-Йорке столько людей интересуются внутренними делами одной отдельно взятой газеты, но нас с вами, Соломон, это нисколько не удивляет, правда?
Соломон Волков: Во-первых, я выучился, насколько сумел, английскому языку по газете ''Нью-Йорк Таймс'', и я до сих пор считаю это наилучшим источником для того, чтобы быть, считать себя и чувствовать себя полностью информированным человеком.
Александр Генис: Кроме всего прочего, ''Нью-Йорк Таймс'', конечно, газета для королей и президентов, ее читают во всем мире, но в Нью-Йорке у нее другая функция. Я бы сказал, это как Вуди Аллен, это что-то такое, что объединяет город, во всяком случае нью-йоркскую интеллигенцию. А в Нью-Йорке есть своя интеллигенция, которая очень во многом похожа на русскую интеллигенцию.
Соломон Волков: На московскую и питерскую.
Александр Генис: На любую русскую интеллигенцию - она тоже любит ругать правительство, она тоже любит жаловаться, она тоже снобистская, по-своему. И ''Нью-Йорк Таймс'' составляет неизбежный предмет для разговоров, особенно сейчас, когда произошло незаметное, может быть, для посторонних, но очень важное для жизни прессы событие - ''Нью-Йорк Таймс'' объявила, что теперь она станет платной. Конечно, и раньше газета стоила, и стоила очень дорого - два доллара стоит каждый будничный номер газеты, а воскресный целых пять, но на интернете вы могли ее читать бесплатно по всему миру. И люди, конечно, этим широко пользовались. Однако, отныне ''Нью-Йорк Таймс'' станет платной и на интернете. И эти двадцать долларов, которые надо ежемесячно платить, чтобы получить доступ к газете на интернете, могут оказаться решающими в судьбе газеты. Дело в том, что до сих пор пресса на интернете была бесплатной, а теперь вслед за этим пойдут и другие газеты. Будут ли читать газеты по-прежнему или люди уйдут в другие источники, останутся ли верными подписчики ''Нью-Йорк Таймс''? Что произойдет - никто не знает, но газета готовится к этому очень ответственно, в связи с чем произошли весьма важные кадровые перемены.
Соломон Волков: Мы с вами, Саша, оба заметили уход одного за другим целого ряда главных нью-йоркских колумнистов.
Александр Генис: И это очень важно, потому что явно, что ''Нью-Йорк Таймс'', хочет заменить, своих колумнистов, сделать их более молодыми, более яркими. А мне кажется, что колумнисты сегодня это ключ к успеху газеты. Один из них - Николас Кристоф - сказал, что будущее любой прессы в руках колумнистов, потому что люди следят именно за своими любимцами и читают газету именно из-за них, потому что новости приходят из других мест, в том числе из радио (до сих пор 80 процентов новостей приходит по радио, из интернета, из телевидения), и газета нужна не для того, чтобы следить за новостями, а для того, чтобы людям объяснили, что эти новости значат, чтобы они нашли место в этой информационной цивилизации, которую можно как-то обустроить. Вот колумнисты этим и занимаются. То есть колумнисты могут спасти газету.
Соломон Волков: Но в этой популярности колумнистов также кроется и опасность для газеты, потому что колумнист на базе газеты завоевывает себе имя, завоевывает себе аудиторию, потом он решает, что его не устраивает ситуация в данной газете, он переходит в другое издание и потенциально уводит с собой своих читателей, которые разворачивают газету для того, чтобы познакомиться именно с его мнением.
Александр Генис: А кого вам больше всего жалко из колумнистов ''Нью-Йорк Таймс'', которых мы сейчас потеряли?
Соломон Волков: Я говорю о колумнисте ''Нью-Йорк Таймс'' (бывшем уже теперь) Фрэнке Риче, который ушел в журнал ''Нью-Йорк''.
Александр Генис: Кроме того, что он писал очень острые политические комментарии, он еще был великий меломан, не так ли?
Соломон Волков: Да, когда-то он начинал как знаменитый острый и резкий театральный критик. Даже выпустил толстую книгу очень влиятельных своих статей на эту тему. А что касается меломанства Фрэнка Рича, то я сумел в этом убедиться, когда один раз на парти, которое устроила фирма ''Nonesuch'' в честь выпуска нового диска своей звезды Одры Макдоналд (Audra McDonald), знаменитой афро-американской певицы, я увидел Рича, который сказал, что он написал предисловие к только что вышедшему диску и выступил с небольшой речью в честь Одры Макадоналд, в которой сказал, что если бы американский мюзикл уже не существовал, то его надо было бы изобрести специально для этой певицы. И он подчеркнул, что Одра Макдоналд совершает все новые открытия, оставаясь традицоналисткой. И вот на этом диске Одры Макдоналд есть песня Харолда Арлена, одного из классиков американского мюзикла, которая называется очень показательно — ''Any Place I Hang My Hat Is Home'' (''Любое место, где я могу повесить свою шляпу, и является моим домом''). Это ситуация, в который сегодня себя нашел сам Фрэнк Рич.
(Музыка)
''Венгерское эхо'' в Нью-Йорке
Александр Генис: Мы живем в городе, где народов больше, чем ООН - только в Квинсе, в одном районе Нью-Йорка, живет 220 национальностей, и все они так или иначе поют. В том числе, сегодня поют по-венгерски.
Соломон Волков: Дело в том, что в Нью-Йорке прошел фестиваль, посвященный венгерской музыке, там звучала венгерская музыка взятая в очень широком плане - от Гайдна до наших дней, до композитора Дьердя Куртага. Вспомнили, конечно же, о 55-летии Венгерской революции, которая будет широко отмечаться в октябре этого года. И в связи с этим напоминание о независимом характере венгерского народа весьма и весьма кстати.
Александр Генис: А можно говорить о независимом характере венгерской музыки?
Соломон Волков: Конечно же! И одним из ярчайших представителей вот этой независимой, ни на кого не похожей позиции, которую занимает венгерская музыка в современном спектре музыкальных культур, является Бела Барток, родившийся в 1881 и умерший в 1945 году здесь, в Нью-Йорке. О нем мой добрый знакомый, грузинский композитор Гия Канчели, как-то говорил, что он был уверен, что это женщина - ''Белла Барток'' - которая сочиняет такую замечательно маскулинную музыку. Так вот Бела Барток - автор одноактной оперы, единственной в его творчестве, ''Замок герцога Синяя борода'' по мотивам Метерлинка. Он сочинил эту оперу в 1911 году на либретто Белы Балоша, другого очень интересного венгра, который в Советском Союзе был известен главным образом как революционный киновед. Опера повествует о герцоге Синяя борода, это известная легенда, который возвращается в свой замок с новой женой Юдифью, и открывает для нее шесть дверей в своем замке: за одной - камера пыток, за другой — оружейная, за третей они находят сокровищницу, затем — сад, тенистая алея, Озеро слез и, наконец, последняя дверь, запретная, которую Юдифь все-таки открывает и находит там прежних жен Синей бороды. Так вот эта музыка - очень экспрессивная, очень выразительная и характеризующая вот это особе место Бартока в музыке 20-го века, связана с пятой дверью - ''Озеро слез'' по-венгерски.
(Музыка)
''Прокофьев и русская Америка''
Александр Генис: А теперь - очередной эпизод нашего годового цикла ''Прокофьев и русская Америка''.
Соломон Волков: Прокофьев вспоминал о том, что, уезжая из России в Америку, он взял с собой журнальчик ''Любовь к трем апельсинам'' - его издавал Мейерхольд, который в то время увлекался Карлом Гоцци, автором пьесы ''Любовь к трем апельсинам''. И вот в первом номере как раз эта пьеса Гоцци и была опубликована, Прокофьев ее прочел в дороге, очень ею увлекся, и когда он приехал в Америку, то в 1919 году заключил контракт с Чикагской оперой, что он сочинит полнометражное оперное произведение на тему ''Любви к трем апельсинам''. Тогда Чикагскую оперу возглавлял дирижер итальянец, и он был в восторге, он говорил: ''Наш милый Гоцци! Это чудесно!''. Прокофьев с энтузиазмом принялся за сочинение оперы, ему очень хотелось сделать нечто комическое, легкое. Должен сказать, что я не до конца убежден в том, что это ему удалось. Ничего более сложного, чем комическая опера, пожалуй, на свете нет – чтобы комическая опера не звучала тяжеловесно, нужны какие-то особые обстоятельства, которые, как мне представляется, Прокофьев, может, и не преодолел.
Александр Генис: Не зря у Верди самая сложная комическая опера это ''Фальстаф'', последняя его опера.
Соломон Волков: Конечно же. Но, дирижер умер, постановку отложили, как в таких случаях обыкновенно бывает. Прокофьев тем временем вернулся в Европу. Появившись опять в США в 1921 году, он сумел добиться того, что работу над его комическим произведением в Чикагской опере возобновили. Прокофьев выступал в роли дирижера, и он сам рассказывает не без юмора, что на репетициях, в работе с хором он запутался в английском языке, так он волновался и переживал, на что ему один из хористов сказал меланхолично: ''Зачем вы мучаетесь? Половина из нас - русские евреи''. Премьера прошла в Чикаго в декабре 1921 года с большим успехом, но гораздо большим испытанием оказался показ этой оперы в исполнении Чикагского театра в Нью-Йорке в 1922 году. Прокофьев сам об этом говорил, что ему днем нужно было играть сольный фортепьянный вечер, а вечером он дирижировал оперой. В промежутке он, по совету знаменитого шахматного гроссмейстера Капабланки, лежал в горячей ванне. Спектакль прошел неплохо, но наутро критика.... ''О, боже! - как написал Прокофьев, - казалось, что свора собак выскочила из подворотни и оборвала мне штаны''. Это одна из моих любимых цитат и я всегда ее вспоминаю, когда сталкиваюсь с такой свирепой критикой. Как я уже сказал, я не отношу ''Любовь к трем апельсинам'' к прокофьевским шедеврам, хотя сравнительно недавно она прозвучала в Нью-Йорке в исполнении Валерия Гергиева и его коллектива Мариинского театра и была принята очень и очень тепло.
Александр Генис: А уж марш из этой оперы знает всякий.
Соломон Волков: Причем не просто в том виде, в каком его оркестровал Прокофьев, а в бесчисленных переложениях. И одним из этих переложений является скрипичное, которое сделал легендарный скрипач Яша Хейфец, и в его исполнении этот потрясающий, жизнерадостный и легко запоминающийся марш прозвучит сегодня.
(Музыка)