Александр Генис: Следующая, привычная нашим постоянным слушателям, рубрика «Картинки с выставки» приведет нас в Дальневосточный отдел музея Метрополитен, где проходит небольшая, но очень колоритная выставка «Ли Ю Тан: искусство китайской диаспоры в Америке».
Сейчас, когда Китай попал в газеты всего мира в связи с тибетским кризисом, небольшая, но очень уместная выставка в Метрополитен помогает отличить китайскую культуру от политики с тем искусством, которое выделяло героя и эпонима экспозиции Ли Ю Тана.
Короткая справка. Ли Ю Тан родился в 1895 году в Китае, учился в Шанхае, Лейпциге и Гарварде, тридцать лет – с 36-го по 66-й – прожил в Нью-Йорке, и умер на Тайване в 76-м. Выставка посвящена американским – самым плодотворным - годам в жизни писателя и ученого. В России, к сожалению, почти не знают этого выдающегося и очень обаятельного автора, но в Америке он стал знаменит в трудные для его родины предвоенные годы. Его роль можно сравнить с той, которую сыграл более известный в России популяризатор японской культуры доктор Судзуки. Попросту говоря, Ли Ю Тан открыл американцам - не только и не столько ученым, сколько массовым читателям - глаза на китайскую традицию. Достаточно сказать, что его первые книги, рассказывающие о китайском взгляде на мир, были бестселлерами. После войны самой горячей поклонницей Ли Ю Тана стала Мэрилин Монро, которая не расставалась с его книгой 37-го года «Важность жизни».
Эта, к сожалению, еще не переведенная на русский эссеистская книга, полная юмора и ненавязчивой учености. Она объясняет Западу особенности китайского мировоззрения, китайского способа жизни и отношения к ней. Ли Ю Тан, что было очень важным как раз в предвоенные годы, разделил две великие дальневосточные культуры, проведя параллель с понятной Западу античностью. Агрессивной, милитаристской Японии он отвел роль Рима, более древнюю и утонченную китайскую культуру писатель сравнивал с эллинской цивилизацией. Эта, не совсем привычная нам, параллель, тем не менее, прочно закрепилась в сознании Америки и во многом определила отношение к китайскому искусству, о котором лаконично и элегантно рассказывает выставка в Метрополитен.
В классические, то есть, докомпьютерные времена, главным в китайском резюме был не послужной список, а то, как он написан. Считалось, что каллиграфия раскрывает личность лучше любой автобиографии, потому что кисть не умеет лгать. Знакомство с Ли Ю Таном лучше всего начать с его стихов, записанных на больших листах бумаги широкой кистью художника. Даже не зная перевода, мы можем оценить мастерство этой работы. Каждому иероглифу просторно в невидимом, но четко выдержанном пространстве. Мускулистый удар кисти порождает и сдерживает дисциплинированную энергию взрыва. Сами стихи напоминают более знакомые западному любителю японские хокку:
Все равно цветы умирают.
Ласточки вернулись,
Как будто они меня знали.
Быстро достигнув успеха в Америке, Ли Ю Тан создал в своем доме очаг утонченной китайской культуры, где его друзья могли найти убежище от катаклизмов, сотрясавших Китай в 20-м веке. Как это было приятно в древности, китайский мудрец, литерати, находил спасение от войн и тиранов, уходя в отшельники, чтобы наслаждаться природой, искусством и философией. То же самое происходило и в Америке, только вместо гор здесь был Нью-Йорк, который Ли Ю Тан на тридцать лет сделал центром китайской художественной диаспоры. Он окружил себя подарками друзей-художников, чьи произведения составили лучшие экспонаты выставки.
Среди них мне особенно дороги работы двух мастеров. Первый – Сэй Бэй-хун. Учившийся в Париже художник сумел соединить западный реализм с традиционной техникой. Наиболее знаменитые его работы изображают коней, которые в китайском искусстве символизируют чистую, свободную от узды цивилизации, энергию. Я очень люблю этого живописца еще и потому, что вырос с одной из его лошадок. В период советско-китайской дружбы моему отцу посчастливилось купить в Москве эту работу. С тех пор мы с ней не расставались.
Другой – еще более знаменитый художник на выставке - Ци Бай-ши. Богато представленный в коллекции Ли Ю Таня, он отличался изображением креветок, крабов и лягушек. Каждая из этих тварей схвачена мастером во всей яркости своей индивидуальности, так, что мы не перепутаем, скажем, одну креветку с другой. Но, собравшись, как положено в китайской традиции в компанию из пяти особей, они представляют и исчерпывает свой вид. Если бы крабы или лягушки построили свою цивилизацию, Ци Бай-ши считался бы создателем их первой портретной галереи.
Не без сожаления расставаясь с уютным, безопасном, красивым и поэтичным миром выставки, я думал о том, что Ли Ю Тан, среди трудов которого лучший китайско-английский словарь, был одним из первых граждан планетарной цивилизации, толкующих Восток и Запад не как антагонистов, а как полюса нашей общей Земли.
А теперь Соломон Волков продолжит сегодняшний выпуск «Картинок с выставки» на своей – музыкальной – территории.
Соломон, я предлагаю вам продолжить тему нашего сегодняшнего выпуска разговором о музыкальном эквиваленте вот такого культрегера, который принес в Америку другую культуру. Мы все знаем, что Америка это эмигрантская страна, которая соединяет в себе множество культурных традиций. Но за каждой культурной традицией стоит некто, кто ее принес, человек, который создал контекст для того, чтобы понимать эту культуру. Судзуки сделал это для японской культуры, Ли Ю Тан сделал это для китайской культуры. А как происходит в музыке этот процесс внедрения чужой культуры в американскую?
Соломон Волков: Это очень сложная тема, потому что нам, с позиций просвещенного мультикультурализма, кажется, что такая незамутненная, не осложненная никакими зарубежными воздействиями этническая традиция, она предпочтительней. Это сегодняшняя политкорректная традиция. Мы предпочитаем этническую традицию в чистом виде. Но вопрос заключается в том, существует ли в современном обществе, скажем, в метрополии, вот эта этническая традиция в чистом виде. Есть ли она, не подменена ли она уже своим, отечественным ширпотребом, при котором, наоборот, развитие этой традиции в рамках, предположим, западной культуры, если мы говорим о Китае, оказывается иногда эстетически, по результатам своим, предпочтительнее. Я хочу проиллюстрировать это разговором о двух фигурах, двух китайцах, которые сегодня являются видными представителями китайской диаспоры в США. Это композитор Тан Дун и пианист Ланг Ланг. Причем когда выступает Ланг Ланг, то он обыкновенно играет произведения Тан Дуна в концертах. И Тан Дун тогда обязательно сидит где-то неподалеку. И вот пример. Выступая в Карнеги-Холл, Ланг Ланг как-то исполнил произведение Тан Дуна, который родился в 1957 году и окончил консерваторию в Пекине, его опус, сочиненный в 1978 году, когда Тан Дуну был 21 год. Это очень простенькая китайская песня, которую я бы определил как некий эквивалент, может быть, чуть более усложненный, «Подмосковным вечерам». Послушаем.
А вот как Тан Дун, который переехал в США в 1986 году и поселился в Нью-Йорке, стал сочинять попозже. Вот это его опус 1994 года, сочиненный для «Кроноса», так называемая «Опера духов», в котором он берет за основу этническую китайскую традицию, но гораздо более древнюю. Оказавшись в Америке, он обратился в своем творчестве к более древней этнической традиции, более чистой, и соединил ее с приемами западного авангарда. И получился результат, как мне представляется, гораздо более интересный и гораздо более содержательный.
Александр Генис: Интересно, что в его опере «Первый Император», которая была поставлена в Метрополитен и написана для Метрополитен, происходил тот же элемент слияния очень древней традиции с современной оперной традицией. В этой опере использовались диковинные инструменты, например, каменные скрипки, барабаны наполненные водой. И именно эта часть показалась мне наиболее интересной в опере. То есть все, что было древнекитайское, все, что было экзотическое, конечно, зрители принимали на ура, потому что такого они еще не слышали.
Соломон Волков: Я думаю, что этот отрывок из «Оперы духов» как раз и иллюстрирует эту очень плодотворную новую линию в творчестве Тан Дуна.
А что касается самого Ланг Ланга, аудитория у Ланг Ланга на 60 процентов китайская и, кстати, я на месте исполнителей совершенно этого не стыдился бы. До сих пор иногда от исполнителей из России приходится слышать: «Ну, кто будет в концерте: свои или американцы?». Свои, которые приходят в концерт, эмигранты, это тоже американцы, они и есть американцы и никакой другой аудитории не бывает. В концерте Хворостовского, может быть, 80 процентов, может быть, больше, это эмигранты, это американцы. И вот для них иногда Хворостовский может спеть романс какой-то или какую-то песню военных лет.
Александр Генис: То есть что-то очень популярное и родное.
Соломон Волков: И не такое уж замысловатое, хотя приятное.
Александр Генис: Интересно, что когда Ланг Ланг появился на нью-йоркской культурной сцене, то он выступал еще и в очень характерном китайском костюме. У него был роскошный синий сюртук китайского шелка, яркий. Сейчас он, к сожалению, отказался от этого.
Соломон Волков: Но он играет также изысканнейшую, сложнейшую музыку Шумана. Я хочу показать отрывок, это тоже первый опус Шумана. Хотя эта музыка писалась много раньше опуса один Тан Дуна, но она гораздо более изысканная, интересная и замысловатая. То есть, что я хочу сказать: попадая из своей этнической традиции в новую культурную среду, культурные фигуры, активные и интересные, они, безусловно, что-то теряют. Не бывают взаимодействия без потерь, невозможно только приобретать. В любом взаимодействии ты что-то теряешь, что-то приобретаешь. Но мне представляется, что, быть может, они, что-то теряя, приобретают что-то более важное. И мы не должны быть здесь пуристами, а должны наслаждаться тем результатом, который они нам предлагают. Вот, скажем, Шуман в исполнении Ланг Ланга. Может быть, кто-то скажет, что это китайский Шуман. В этом пускай разбираются историки культуры китайской диаспоры, а я буду наслаждаться просто музыкой.